Неэнергичная энергетика

Владислав Иноземцев

В конце мая 2014 года, всего через три месяца после аннексии Россией Крыма, в Брюсселе европейские лидеры приняли Стратегию энергетической безопасности ЕС. Документ, ра­зумеется, готовился не месяц и не два, но в духе времени вопрос об угрозах зависимо­сти Европы от России в энергетической сфере ставился в нем достаточно четко. Авторы подчеркивали, что на Россию приходится 27% обще­европейского потребления (и 39% импорта) природного газа, а также треть общего объема ввозимых в ЕС нефти и нефтепродуктов; отмечалось, что в российской нефтяной отрасли идут процессы огосударствления, что вызывает особое беспокойство в связи со скупкой нефтеперерабатывающих акти­вов в странах ЕС; указывалось на то, что 12 стран Союза критически (более чем на 60%) или полностью зависят от поставок российского газа. В общем, Стра­тегия выглядела как призыв к действиям.

Документ предполагал и определенные конкретные цели и шаги. В числе первых я бы отметил требования увеличить производство энергии в ЕС, диверсифицировать внешние поставки и соответствующую инфраструктуру, улучшить координацию национальных энергетических политик и выработать единую внешнюю энергетическую политику. Помимо этих целей, Стратегия намечала и шаги по их достижению: обеспечение альтернативных путей доставки энергоно­сителей в страны, наиболее зависящие от России; строительство «Южного ко­ридора» по поставкам газа с Ближнего Востока, из Закавказья и Централь­ной Азии через Турцию; обеспечение возможностей реверсных поставок с/в Украину из Румынии и Словакии; четкие меры по объединению внутреннего энергетического рынка.

Прошло почти три года и сегодня Европа, похоже, совершенно забыла, что имеющееся у Москвы энергетическое оружие не стало менее грозным. Россия в 2016 году, не слишком напрягаясь, установила исторический рекорд по поставкам газа в ЕС (в ЕС и Турцию было направлено 179,4 млрд куб. м против 138,6 млрд в 2010 году, что соот­ветствует приросту на 29,4%), и занимает те­перь долю в 28-29% потребления и 41-42% импорта в ЕС. Никакой «диверси­фикации» на рынке пос­тавок не произошло – газ из Ирана, о покупках которого «в случае отмены санкций» упоминалось в тексте Стратегии, в Европу не пришел, хотя санкции и были отменены. «Южный коридор» остался в мечтах, большинство из упомянутых в Стратегии соединительных газопроводов даже не начали строиться. Что же касается выработки единой внешней энергетической политики, то сами упоминания о ней выглядят издевательс­ки, если вспомнить, какое жесткое сопротивление встречают российские пла­ны по строительству очередных веток «Северного потока» со стороны По­ль­ши и стран Балтии, но сколь благосклонно относятся к ним Германия, Да­ния и даже Финляндия.

Почему же европейские планы по реформированию энергетики реализовывались столь неэнергично? На мой взгляд, это может быть объяснено нес­колькими причинами.

Первая – и наименее существенная – сводится к умелой политике России, которая, с одной стороны, сумела заручиться поддержкой своих проектов у немецкого, итальянского и французского бизнеса, и перевести их обсуждение из разряда внешних в разряд внутриевропейских вопросов. С дру­г­ой стороны, Кремлю удалось «перезагрузить» диалог с рядом центральноевропейских государств, убедив Братиславу, Будапешт и Софию в том, что он остается наде­жным партнером, сотрудничество с которым не угрожает их национальным интересам. В результате все противодействие Европы российской «энерге­тической агрессии» ограничилось лишь попытками остановить строитель­ство «Южного потока», окончательную точку в истории которого поставили даже не возражения ЕС, а соображения коммерческой выгоды.

Вторую – куда более значительную причину – я бы связал с действиями внутриев­ропейского лобби, продвигающего интересы производителей энергоресур­сов из возобновляемых источников. По сути, только в этой части Стратегия энергетической безопасности может считаться успешно реализуемой: каждый год инвестиции в возобновляемые источники превышают Є30 млрд, и цель достижения доли в 20% от общего энергопотребления (против 14,1% в 2012 году) будет, ско­рее всего, достигнута. Между тем, само по себе развитие этого сектора (как и развитие программ в сфере энергосбережения) предполагает важность даже не диверсификации поставок, а изменения энергобаланса и дает надежды на то, что та же Россия когда-нибудь просто перестанет быть нужной – хотя не ука­зывает даже приблизительно, когда это случится. При этом на фоне реляций о развитии альтернативной энергетики общее производство энергии в ЕС сократилось в 2016 году по отношению к 2013-му на 3,4% – в до­полнение к тем 15%, на которые оно уменьшилось в 2001-2012 гг.

Третья – скорее конъюнктурная – причина сводится к существенному изменению рыночной ситуации в последние годы, в результате чего разрыв в ценах между СПГ и трубопроводным газом существенно вырос в относите­льном выражении, и поставки с Востока (а также с Юга, если бы таковые бы­ли возможны) стали намного более выгодными. В среднем в 2016 году американский СПГ продавался в Европе по цене, соответствующей $216 за 1 тыс. куб. м, тогда как трубопроводный – в среднем по $169 за 1 тыс. куб. м. Кроме того, рассеялись надежды на немедленные последствия «сланцевой револю­ции» в США; объе­мы суммарной добычи энергоносителей в стране сократились в 2014-2015 гг., а приход к власти новой республиканской администрации вполне способен нарастить их использование внутри страны в рамках курса на «реиндустри­ализацию», что сделает перспективы наращивания американского экспорта еще более туманными. Огромный переизбыток мощностей регазификаци­онных терминалов, накопленный в Европе в 2000-е годы, похоже, имеет все шансы стать хроническим.

Однако наиболее важной причиной, которая по сути торпедировала многие положения Стратегии, имевшие отношение к России, оказалось, конеч­но, резкое падение цен на энергоносители в 2014-2016 гг. В преамбуле к сво­ему документу Еврокомиссия специально подчеркивала, например, что об­щий счет за импортируемые энергоносители приблизился в 2013 году к Є400 млрд, что равнялось около 24% всего европейского импорта. В 2016 году новый чек составил, по предварительным данным, всего Є246 млрд, сократившись таким образом до менее чем 15% совокупного импорта товаров и услуг, поступающих из-за пределов ЕС. И хотя направление дальнейшего движения цен на рынке нефти и газа остается практически непредсказуемым, резкое сокращение затрат на импорт энергоносителей произвел поистине драмати­ческий эффект на европейскую энергетическую политику. Гигантские зат­раты (только обозначенная в Стратегии модернизация базовой инфрастру­ктуры оценивалась в Є200 млрд), связанные с ее реализацией и казавшиеся допустимыми на фоне огромной стоимости закупаемых энергетических товаров, в новых условиях выглядят совершенно запредельными, и практиче­ски наверняка не будут одобрены. Соответственно, пока цены на энергоно­сители остаются под давлением, серьезного противодействия экспансии Рос­сии на европейском энергетическом рынке я бы не ждал.

Развитие российско-европейского энергетического «диалога» свидетельствует о банальной истине: политика политикой, а деньги – деньгами. Когда цены на российский газ в Европе приближались к $500 за 1 тыс. куб. м, зада­ча наращивания собственного производства и диверсификации поставок в большинстве высоких собраний обсуждалась как первоочередная. Когда же российские топливные товары закупаются исходя из стоимости в три раза более низкой, «ценник» не кажется слишком значительным, чтобы ради не­го нагнетать и без того слишком заметные внутриевропейские противоре­чия. Сегодня другие вопросы доминируют в повестке дня, и вряд ли в Брю­сселе скоро вернутся к обсуждению того, как обезопасить Европу от россий­ского «трубопроводного оружия». Хотя достичь этого – как пять лет назад, так и сегодня, и в будущем – не представляется невозможным…

Intersection. 31.01.2017