Россия и Китай в Центральной Азии: большая игра с позитивной суммой

Тимофей Бордачев

5 июня 2016 года группы вооруженных бандитов совершили атаки на оружей­ные магазины и казармы национальной гвардии в городе Актобе на западе Казахс­тана. Несколько десятков человек, включая нападавших, были убиты. Представите­ли силовых структур не скрывали своей растерянности в связи с тем, что произошло. Случившееся позволило внешним наблюдателям предположить, что ситуация в Ка­захстане, рассматривавшемся как образец стабильности в южной части постсоветско­го пространства, может резко обостриться.

Регион Центральной Азии вызывает все большую обеспокоенность у соседей и крупных внерегиональных игроков. Он напрямую граничит с одним из самых опа­сных сейчас очагов радикализма – Афганистаном, на территории которого прожива­ет также значительное число этнических таджиков и узбеков. Нельзя исключать того, что после их неизбежного разгрома на Ближнем Востоке радикалы из ДАИШ[1] попыта­ются создать новый «халифат» именно в Центральной Азии. Тем более, что для них это гораздо более безопасно, нежели чем действовать в Северной Африке, хорошо простре­ливаемой со Средиземного моря. Уже существенно усиливается напряженность в при­граничных со странами Центральной Азии районах Афганистана. Специалистами вы­сказываются опасения по поводу еще более активной инфильтрации экстремистов из Афганистана и Ближнего Востока.

Несмотря на значительные успехи, достигнутые существующими режимами в деле стабилизации центральноазиатской «пятерки» (Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан) после распада СССР, сейчас перспективы внутренней устой­чивости практически всех государств региона менее определены. Не до конца очевидны­ми являются для внешних наблюдателей механизмы передачи власти после ухода, неиз­бежного по естественным причинам, правящих в Астане и Ташкенте «патриархов». Еще более опасной, как отмечают эксперты Международного дискуссионного клуба «Валдай», может оказаться ситуация в Таджикистане. Сама по себе внутренняя стабильность быва­ет скомпрометирована всплесками насилия, как это произошло в казахстанском Актобе.

Cостоявшиеся в июне саммит ШОС в Ташкенте и визит российского президен­та в Китай – это хорошие поводы поговорить о необходимости наращивания многосто­роннего сотрудничества в обеспечении региональной безопасности. В особенности это касается взаимодействия между региональными сверхдержавами – Китаем и Россией. Для этих двух стран потенциальная нестабильность в Центральной Евразии представ­ляет собой своего рода «идеальный общий вызов», ответ на который возможен только через рациональную игру с позитивной суммой. Это вероятно по целому ряду объектив­ных причин. Давайте их внимательно рассмотрим.

Во-первых, вероятность того, что в странах региона произойдет внутренний соци­альный и политический взрыв реальна. В отличие от Украины, где внутренний конфликт стал, в первую очередь, производным от соперничества внешних сил, в регионе прео­бладают именно внутренние факторы напряженности – не всегда устоявшиеся государ­ственные институты, бедность, религиозный радикализм и, наконец, соседство с Аф­ганистаном. Совокупность этих факторов делает проблему действительно актуальной для обеих держав и естественно повышает их потенциал к сотрудничеству.

Во-вторых, важную роль играет географическая близость потенциально взрывоо­пасного региона для обеих великих держав. Казахстан и Центральная Азия непосредст­венным образом граничат с проблемным для Китая Синьцзян-Уйгурским автономным районом (СУАР) с более чем миллионным мусульманским населением и важнейшими для России Уралом и Центральной Сибирью. Для обеих держав очевидно, что они не смо­гут в случае обострения ситуации канализировать проблему в направлении другого иг­рока и, таким образом, вынуждены будут сотрудничать «на месте». В этом отношении гораздо большую озабоченность может теоретически вызывать роль США и, в гораздо меньшей степени – Европейского союза. Для этих игроков потенциальный взрыв в цен­тре Евразии не будет сколько-нибудь значимым вызовом национальной безопасности. И в этой связи ситуация в регионе рассматривается, особенно в США, в контексте геостра­тегического взаимодействия с Москвой и Пекином.

В-третьих, Россия и Китай одинаково заинтересованы в удалении внешних игроков, безотносительно их происхождения. Как мы только что отмечали, для большинства внере­гиональных игроков развитие событий в центре Евразии представляет интерес исключи­тельно в международно-политическом контексте и не являются вопросом национальной безопасности. Поэтому их воздействие на ситуацию может в большинстве своем иметь де­стабилизирующий характер, поскольку неизбежно делает ставку на рискованную полити­ческую трансформацию центральноазиатских государств. При этом страны Центральной Азии не имеют для США, Европы и их экономических игроков значения, сопоставимого с монархиями Персидского залива. Поэтому вряд ли можно рассчитывать на то, что Запад исключит из арсенала политики в их отношении ценностно-нормативные инструменты.

Одновременно, по мнению отдельных экспертов, в Вашингтоне прорабатывает­ся возможность ведения прямого, без участия России, диалога с китайскими властями по вопросу обеспечения безопасности в регионе и экономическому сотрудничеству. Воз­можно, что такой диалог уже идет. И это также указывает на необходимость для Рос­сии и Китая стремиться к большей прозрачности своих отношений с другими партне­рами. Однако его интенсивность и насыщенность могут быть ограничены, как считают авторитетные специалисты, непредсказуемостью политики США и их ставкой на под­держку «цветных революций», которых панически боятся в Китае. Отметим, что сама Россия, как показали события 2010 г. в Киргизии, достаточно гибко реагирует на результаты революционных потрясений в соседних государствах. Часто можно слышать мнения о том, что Россия является «убывающей» силой в регионе, а Китай – растущей, и поэто­му ему необходимо сотрудничать именно с США. Все эти разговоры могут быть направ­лены и на подрыв доверия между Москвой и Пекином. Хотя гораздо более опасны в этом отношении параноидальные настроения существенной части российских средств массо­вой информации.

В-четвертых, Россия и Китай могут предложить своим соседям достаточно разно­образные форматы взаимодействия по их внутренней стабилизации. Рассмотрим про­тивоположный пример усилий Европейского союза по стабилизации собственной пери­ферии. После успешного расширения ЕС в 2004–2007 гг. интеграционным объединением была выдвинута инициатива «политики соседства», представляющая собой европоцен­тричный проект, нацеленный на стабилизацию соседей через восприятие ими институ­циональных практик и норм Европейского союза. То есть, имеющий трансформирующую природу и обуславливающий получение очередных преференций именно выполнени­ем некоего набора критериев. Россия и Китай, напротив, заинтересованы не в трансфор­мации, а в стабилизации политических режимов в Центральной Евразии, эволюцион­ном улучшении там экономической и общественной ситуации в течение максимально продолжительного периода. Определенное значение российско-китайское сотрудничество будет иметь и для снижения негативных последствий неизбежных попыток самих стран региона сбалансировать влияние двух великих держав. При этом любой формат китайско-российского взаимодействия по вопросам безопасности в Центральной Азии должен быть прозрачным, многосторонним и обязательно включать страны региона и – по целому ряду вопросов – Иран.

Таким образом, мы можем быть уверены в том, что относительная вероятность вы­бора Россией и Китаем парадигмы сотрудничества в центре Евразии значительна в силу объективных факторов. Более того, усилия по стабилизации этого региона могут стать для России и Китая сплачивающими в общем глобальном контексте. Процесс реконфи­гурации международного управления в экономической области представляется необра­тимым. Происходит становление крупных трансконтинентальных объединений и две важнейшие евразийские державы не имеют, по-видимому, других альтернатив кроме как дальнейшее сближение. Сейчас нашей задачей является определить, какие институ­циональные формы были бы оптимальными для того, чтобы придать процессу формиро­вания в центральной Евразии «сообщества интересов и ценностей» необратимый харак­тер. Важнейшей практической задачей такого сообщества и его институтов должно стать на первых порах именно обеспечение внутренней безопасности. Включая сотрудничество и координацию мер как военно-полицейского, так и экономического характера.

Существуют, однако, и препятствия, имеющие, преимущественно, субъективную природу. На уровне восприятия значительной частью российских элит и общественного мнения ответ на вопрос об активном вовлечении в региональные дела внешних игро­ков пока не очевиден. Существуют устоявшиеся представления о том, что в силу неких исторических причин Россия должна нести эксклюзивную ответственность за региональную безопасность. Играет свою роль и известная настороженность по поводу того, что в отличие от США, присутствие которых в регионе носит фрагментарный характер, китайское вовлечение будет иметь системную природу. При этом упускается из поля зрения то, что исторически стимулами российского появления в Центральной Азии были попытки (результативные) купировать исходящий оттуда хаос и стремление к бо­гатствам Южной Азии.

Хорошо, что эти опасения не стали препятствием к достижению в мае 2015 г. исто­рического китайско-российского соглашения о сопряжении евразийской интеграции и инициативы Шелкового пути. Однако их сохранение в общественном сознании дела­ет целесообразным осторожный подход к выстраиванию двусторонних отношений Пе­кина с центральноазиатскими столицами. Играет свою роль и фактор традиционной на­стороженности широких слоев населения стран региона в отношении якобы возможной китайской экспансии . Не так давно мы были свидетелями антикитайских волнений в Ка­захстане. Эти волнения были спровоцированы поправками в Земельный кодекс, допуска­ющими продажу через аукционы 1,7 миллионов гектаров земли сельскохозяйственного назначения.

Также нельзя забывать и об известной сдержанности Китая в части активного во­влечения во внутренние дела своих соседей и формирования постоянных институтов со­трудничества в сфере безопасности. Став уже фактически одной из сверхдержав, Китай унаследовал признаки и принципы внешней политики развивающейся и постоянно обе­регающей свой суверенитет страны. Среди основных принципов этой политики – неу­частие в союзах и невмешательство во внутренние дела других государств. И то и другое отражают образ мышления молодой державы, которая недавно добилась полной незави­симости и не готова ограничивать суверенитет даже для обеспечения собственной безопасности и мира в соседних регионах.

Между тем новому суверенному Китаю уже 67 лет – возраст вполне солидный. А экономические возможности страны позволяют наращивать масштабы ответственно­сти за происходящее вокруг. Весьма консервативная китайская внешняя политика все еще зиждется на уверенности в том, что экономическое развитие может решить все про­блемы. Возможно, что этот рецепт может оказаться правильным для региона Централь­ной Азии. Но тогда китайский вклад должен уже сейчас состоять в усиленном создании рабочих мест для праздношатающейся молодежи в Душанбе или Бишкеке. Пока же ки­тайская инициатива «Экономического пояса Шелкового пути» не получила видимого развития. В более длинной перспективе Китаю будет, скорее всего, необходимо критически переоценить сдержанный подход.

Сейчас Китай оказывает ограниченную военную помощь – в виде вооружений и аму­ниции – бедствующим военным Таджикистана и Киргизии. Но неизвестно насколько этой помощи будет достаточно для того, чтобы эффективно ответить на террористические угро­зы извне или, потенциально, изнутри. Что будет делать Китай, если в ряде стран Центральной Азии начнутся серьезные внутренние потрясения, и насколько Россия может быть уверена в том,что ее военные не окажутся там в одиночестве? Россия,при активном содействии Узбекистана, уже один раз остановила гражданскую войну в Таджикистане. Мало у кого из серьезных аналитиков есть сомнения, что протяженность российско-казахстанской гра­ницы, не говоря уже о ее близости к индустриальной базе на Урале и тревожным районам Северного Кавказа, может оставить Москву безучастной к борьбе центральноазиатских си­ловиков с угрозами радикализма. В вероятных кризисных обстоятельствах Китаю весьма возможно будет необходимо более активно сотрудничать с Россией, которая, конечно, оста­нется главным провайдером «жесткой» безопасности в регионе. Гибкие формы вмешатель­ства – дипломатическая поддержка и усилия по экономическому оздоровлению окажутся в таких обстоятельствах крайне востребованы.

Важно также то, насколько сам по себе факт активного экономического присутст­вия в регионе может повлиять на готовность Китая к более активному вовлечению в слу­чае, если кризис возникнет. При этом сейчас накопленные с 2001 г. китайские инвестиции в Казахстане составляют, по данным местного Центрального банка, порядка 13 млрд долл. (что в 4 раза меньше, чем инвестиции Нидерландов – 64 млрд долл. ив 2 раза мень­ше, чем из США с их 23 млрд долл.). В Таджикистане за период 2001–2012 гг. накоплен­ные прямые иностранные инвестиции (ПИИ) составили 395,6 млн долл., причем главным инвестором стал Китай. В Киргизию в 2001–2012 гг. ПИИ приходили также преимущест­венно из Китая (за этот период – 299 млн долл.), а также из России (161 млн долл.). Важно, насколько эти сравнительно солидные вложения смогут стать гарантией того, что Китай не останется равнодушным к развитию ситуации внутри принимающих стран. В Ливии – до обрушения страны в 2011 г.– Китай инвестировал около 19 млрд долл. и относительно легко забыл про многомиллиардные потери.

Сейчас доминирующей является точка зрения, что ни Россия, ни Китай в одина­ковой степени не рассматривают военно-политический союз в качестве цели своего сближения. Все официальные заявления и оценки влиятельных близких к правительст­ву экспертов сходятся на том, что обе стороны удовлетворены существующим форматом отношений и не заинтересованы в его углублении или большей формализации. Прямо о необходимости союзничества заявляют редкие в Китае и еще более немногочисленные в России, исследователи, находящиеся на явной периферии дискуссии. Еще более сдер­жанны в оценках вероятности формального союза двух держав внешние наблюдатели.

Тем более, что такая логика поведения Москвы и Пекина вполне вписывается в рамки уже устоявшейся в международном научном дискурсе идеи о неспособности ве­ликих держав в современных условиях к формированию постоянных коалиций для сдер­живания государства, стремящегося к доминированию. Особенно в том случае, если это государство является «морской» сверхдержавой, а его потенциальные балансиры «сухо­путными», как, например, отмечают в своем блестящем исследовании 2010 г. Джек Леви и Вильям Томпсон. Объясняется это тем, что «морская» держава в любом случае является для своих «сухопутных» партнеров внерегиональным игроком, не присутствует на их пе­риферии непосредственно и, таким образом, заслуживает меньшего внимания, чем «су­хопутные» вызовы. Хотя применимость этого тезиса к современной ситуации ограниче­на тем, что США весьма активно присутствуют в непосредственной близости от границ и важных объектов России и Китая. Это делает США, в определенной степени, уже имен­но региональной сверхдержавой.

Большое сдерживающее значение имеет то, что в современных обстоятельствах любой союз между великими державами без участия США будет неизбежно иметь ан­тиамериканский характер. Это, в свою очередь, вызовет жесткую реакцию со стороны Вашингтона (и его союзников), что весьма вероятно может привести к разбалансиров­ке, если не разрушению всей глобальной экономической системы, выгодополучателем которой являются как Китай, так и, хотя и в несоизмеримо меньшей мере, Россия. По­следняя также сдержанно относится к перспективе размещения своего колоссального ра­кетно-ядерного потенциала за плечами КНР, политика которой в Юго-Восточной и Вос­точной Азии становится все более наступательной.

Одновременно с этим стороны за последние годы сделали очень много для того, чтобы устранить даже незначительные объективные факторы, которые могли бы при­вести к возникновению конкуренции между ними. Это позволяет лидерам в Москве и Пекине уверенно заявлять о том, что двусторонние отношения приняли «новую фор­му отношений между великими державами», как это определяется в рамках китайско­го внешнеполитического понятийного аппарата. Важным представляется то, что это бес­прецедентное сближение происходит к тому же в принципиально новом внутреннем контексте для обеих держав, по сравнению с периодом после Второй мировой войны.

Абсолютизация суверенитета, сформировавшаяся под влиянием трагических для китайского народа событий 1840–1949 гг., также рассматривается как одно из наибо­лее важных объективных препятствий для возникновения постоянного союза с участием Китая даже под самым серьезным внешним давлением. Сейчас ситуация, однако, прин­ципиально изменилась. Ни Китай, ни Россия не находятся в положении государств, кото­рые должны сражаться за свой суверенитет и свое признание в качестве состоявшихся. Никто их суверенитет под сомнение не ставит, а современный мир требует все большей координации действий в отражении вызовов и угроз.

Однако более важным фактором, который, как представляется, нельзя игнориро­вать, являются структурные изменения в более широком глобальном масштабе. Тем бо­лее, что в последние годы эти изменения приобретают уже институционализирован­ный характер. Можно предположить, что масштаб этих изменений окажется настолько серьезным, что поставит под сомнение саму возможность сохранения полицентричной структуры международной системы. Которая, казалось бы, начала оформляться после за­вершения холодной войны. Попытки Китая стать важным и уважаемым участником сло­жившейся за последнюю четверть века системы международного управления могут ока­заться в значительной степени безуспешными.

По инициативе США образуются новые коалиции для управления глобальной эко­номикой, которые бросают прямой вызов как уже существующим институтам, так и дру­гим крупным игрокам. В случае реализации, например, Транстихоокеанского партнер­ства (ТТП) в АТР возникнет матрица из мер тарифного и нетарифного регулирования торговли и хозяйственной деятельности вообще, а также многосторонних договоренно­стей участвующих стран с учетом особенностей их двусторонних уже действующих со­глашений.

Есть все основания считать, что даже в случае трудностей с ратификацией согла­шения (прежде всего в конгрессе США) его положения будут реализованы странами-под­писантами в той или иной форме. Связано это, по мнению российского эксперта Игоря Макарова, с колоссальным объемом усилий, потраченных на проработку документа и со­гласование интересов участников, а также с очевидным запросом на предлагаемую со­глашением систему отношений со стороны ведущих экономик региона (кроме Китая). Обсуждаются и возможности создания в Западном полушарии Трансатлантического тор­гового и инвестиционного партнерства, которое объединит экономики Соединенных Штатов, Евросоюза и еще ряда стран.

Масштаб изменений окажется настолько серьезным, что поставит под сомнение саму возможность сохранения полицентричной структуры международной системы. Она, казалось, начала оформляться после завершения холодной войны, и Китай пытает­ся в нее интегрироваться. В результате попытки КНР стать важным и уважаемым участ­ником сложившейся за последнюю четверть века системы международного управления могут оказаться безуспешными. Китай не закрывает для себя возможностей переговоров с основателями ТТП, если оно состоится. Для России, с другой стороны, новые партнерст­ва представляют гораздо меньший вызов в силу структуры ее экспорта и скромных мас­штабов интеграции в международные производственные цепочки. Однако и ей придет­ся учитывать новые реалии, если они состоятся, в своей внешнеэкономической политике.

Повторим, традиционно аргументация «за» и «против» гипотетического союза Рос­сии и Китая строится на основе предположения, что он должен быть направлен на ба­лансирование США как угрожающего интересам обеих держав гегемона. Однако из вни­мания упускается вероятность формирования более близких союзнических отношений не «против», а «за»– на основе совместного решения одинаково важных задач. Либо для того, чтобы закрепить некий, устраивающий обе стороны порядок в двусторонних от­ношениях.

За последние годы Москва и Пекин сделали очень много для того, чтобы устранить даже незначительные объективные факторы конкуренции. Немаловаж­но, что сближение происходит в условиях, когда обе державы переживают серьезную внутреннюю трансформацию и поэтому особенно нуждаются в солидных и дружест­венных внешних опорах. Это позволяет лидерам уверенно заявлять о том, что дву­сторонние связи превратились в «новую форму отношений между великими дер­жавами»– именно так они описываются в терминологии внешнеполитического понятийного аппарата КНР.

Автор благодарит за помощь в подготовке статьи научных сотрудников ЦКЕМИ НИУ ВШЭ Дмитрия Новикова, Анастасию Пятачкову, Андрея Скрибу и Илью Степанова. Также признателен за советы Дмитрию Суслову, программному директору Фонда клуба «Валдай» и старшим научным сотрудникам НИУ ВШЭ Василию Кашину и Игорю Макарову. Автор благодарен за знания и идеи, которые он почерпнул по исследуемому вопросу из общения с доцентом МГИМО МИД России Иваном Сафранчуком, научным сотрудником МГИМО МИД России Игорем Денисовым, директором Казахстанского института стратегических исследований Эрланом Кариным и профессором Фуданьского университета Чжао Хуашэном.

Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.

Данный материал вышел в серии записок Валдайского клуба, публикуемых еженедельно в рамках научной деятельности Международного дискуссионного клуба Валдай. С другими записками можно ознакомиться по адресу http://valdaiclub.com/publications/valdai-papers/

[1] Запрещенная в России организация – Прим. ред.

Россия в глобальной политике. 2016. №4.