Порядок с модернизацией
В российском политическом истеблишменте все популярнее становится знакомая идея: «без порядка не бывает модернизаций». По существу против этого возразить нечего. Правда, настораживает подозрение: порядок, надо думать, имеется в виду планово-административный, потому что другого мы в последние 100 лет и не знали. Интересно, что в такой безнадежной природе «порядка» нас стараются одинаково агрессивно убедить и крайние левые, и праволиберальные фундаменталисты. Выходит, Россия безнадежно приговорена к дилемме: либо «жесткая рука» и модернизация, либо демократия и в лучшем случае прозябание?
Так что же, стимулирует демократия модернизацию или инновации цветут только при авторитаризме? Оторвемся от догм «реформенного периода» — и окажется, что строй в государстве тут вообще ни при чем. Конечно, Китай перестраивает экономику на наших глазах семимильными темпами. Делает он это под общим руководством КПК. Но в 80-е годы в США Р. Рейган возглавил и инициировал одну из самых грандиозных структурных перестроек в американской истории. Завершилась она при Б. Клинтоне, и проводили ее и республиканцы, и демократы — важно, что не коммунисты. Но и там, и там получилось. Усилия столь разных стратегов планирования, как Р. Рейган и китайские реформаторы, дали победу.
Есть позитивный опыт и у нас. За время советской власти — при ее подчас ужасающей свирепости и обилии органических дефектов — в стране удалось создать мощный научно-промышленный потенциал. Мы начали серийно производить машины, оборудование, потребительские товары. Была создана технологическая база для всей экономики. Все это — при огромных помехах: одна только Великая Отечественная война чего стоит. Правда, из-за отсутствия рыночной конкуренции и гипертрофированного ВПК все более очевидным становилось и отставание по качеству и ассортименту товаров широкого потребления, готовых изделий.
Кстати, и перестроечные, и постперестроечные реформы были вызваны, прежде всего, сложившейся неспособностью страны идти в ногу с западным миром в освоении результатов научно-технического прогресса. Но кто бы мог тогда подумать, что через 20 лет трансформации наше положение здесь не то что не улучшится, а наоборот — станет хуже. По разным оценкам, на сегодня нам осталось еще 5—7 лет, чтобы окончательно «проесть» советский научно-технический потенциал. Тем временем технологическая база экономики разрушается, собственное машиностроение деградирует. Мощные инвестиции последних лет, в том числе прямые, — это неплохо. Но пока они превращают национальную экономику в части «чужих» ТНК, — возьмите хотя бы наше автомобилестроение. Вот и появляются эти предательские мысли: может, такая судьба у страны?
Отдавшись 20 лет назад на волю провинциально-инфантильной идеологии «свободного рынка», сегодня мы платим за это сполна: раньше, например, страна производила 150 пассажирских самолетов в год, теперь — не более 20. Место же СССР в двойке мировых лидеров авиастроения занял Европейский союз. При этом нелишне напомнить, что появился «Аэробус» вовсе не в результате стихийной рыночной концентрации и централизации капитала, а потому, что элиты Евросоюза просто решили создать самолет не хуже русского и американского. Договорились: ты будешь делать фюзеляжи, ты — двигатели… И получилось.
Для меня ясно одно: не займемся сегодня модернизацией экономики — завтра нечем будет подтверждать принадлежность ни к индустриальной, ни к постиндустриальной цивилизациям.
Нынешний мировой финансово-экономический кризис для многих государств большая беда. Для нас же он истинное «окно возможностей», если не последний из ускользающих шансов на переход от модернизационной риторики к реальной модернизационной политике. Без сомнения, такая политика может и должна проводиться не на звериной сталинской основе, а, наоборот, в рамках и при помощи развития рыночных и демократических тенденций. Вот и президент России в последнее время не просто избегает противопоставления модернизации и свободы — он, напротив, подчеркивает необходимость положительной обратной связи между тем и другим.
Наконец, и тоталитарный режим, и либеральный в сложившихся обстоятельствах безо всякого стеснения опирались и опираются на имеющийся широчайший научно-теоретический фундамент. И здесь представители экономической науки должны признать свою уязвимость для критики со стороны властей. На справедливые упреки в безынициативности они вполне обоснованно могут возразить: нам не очень ясно, что надо делать и как — ведь у российской науки на этот счет давно нет единой точки зрения. Как тут решить, что и кому поручить, если одни уверяют, что нужно едва ли не вернуться к командным планам, а другие призывают отдать все на усмотрение частного бизнеса. Если одним нравится импортозамещение, то другим — «догоняющая» модель. Одни считают рост частных прибылей залогом роста общего благосостояния, другие рекомендуют упорядочить налоговую систему и т. д.
Беда, что возразить этому и вправду нечего. Раскол в теоретических воззрениях и в практических рекомендациях действительно велик, и всем сторонам есть что сказать. Но иногда возникает впечатление, что друг друга стороны не слышат. Чаще же — и не желают слышать. В то же время мы давно ощущаем острейшую потребность самых разных представителей сообщества экономистов собраться и поговорить на профессиональные темы. Преодолеть сумятицу. Поделиться находками или сомнениями. Вот почему группа экономистов, активно заинтересованных в быстром выходе России из затянувшегося на два десятилетия кризиса, выступила с инициативой созвать первый в истории страны Российский экономический конгресс.
Проводит его в декабре 2009 г. Новая экономическая ассоциация. Услышать друг друга — главное, зачем соберется Конгресс. Вместе с тем с его помощью организаторы рассчитывают, во-первых, объединить усилия российских экономистов, работающих в академической системе, в аналитических центрах, а также в высшей школе — и, прежде всего, теоретиков, представляющих различные доктрины и направления. Считаю остро необходимым повысить эффективность исследований и улучшить качество вузовского преподавания экономической теории, преодолев чересполосицу теоретических противоречий. Во-вторых, хотелось бы усилить научную обоснованность практических рекомендаций органам управления народным хозяйством, качество экспертиз государственных решений по масштабным социально-экономическим проблемам. В-третьих, требуется найти оптимальные пути интеграции отечественных экономических изысканий в мировые научные потоки.
При всей важности каждой из этих задач особые ожидания — смотру любознательных и пытливых молодых умов. Надо дать выговориться молодежи, не лишившейся интереса к делам и настроениям гражданского общества. Нам мешает противостояние рыночных фундаменталистов и реваншистов административно-хозяйственной системы. Россия — страна крайностей. Экономисты — не исключение. Но споры на основе противостояния мне кажутся бессмысленными. Хочется вспомнить позабытое нынче понятие «конвергенция». Истина — в стремлении к единению, а не в продолжении «упертого» противостояния. Нужны идеи, убедительные для всех, — и для народа тоже.
Разумеется, идейная база сближения точек зрения может возникнуть только как результат свободного выбора самих участников предстоящего форума. Возможности для этого вырисовываются: сторонники существующих общетеоретических позиций — от радикально-либералистской неоклассической до «аутентично» марксистской — уже представили Оргкомитету свыше 1 200 докладов.
Словом, очень многого я жду от Конгресса.
Руслан Гринберг
