В плену у "нулевой суммы"
Тимофей Бордачёв, кандидат политических наук, научный руководитель Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики», программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай»
Структурные ограничители в отношениях России и Европейского союза
Идеал взаимоотношений между народами – сочетание неизбежных конфликтов, которые разрешаются через договоренности, и сотрудничества как основы этих отношений. Сотрудничество исходит из рационального признания того, что интересы партнера инкорпорируются в собственные национальные интересы. Наивысшим достижением политической философии и международной практики человечества стала система взаимодействия между суверенными государствами, созданная в рамках европейской интеграции. Народы Европы, конечно, стремятся выиграть от двусторонних отношений и извлечь относительно большую выгоду, чем их партнеры внутри Союза. Однако по умолчанию признают интересы друг друга.
Противоположностью является игра с нулевой суммой. На первом месте оказывается конкуренция, которая и определяет природу отношений, а сделки, отражающие способность к компромиссу, только корректируют негативные последствия такой игры. На протяжении новейшей истории Россия и Европейский союз оставались в рамках второго формата отношений, наименее устойчивого к внешним раздражителям и подверженного кризисам. Самый острый из кризисов связан с военно-политическим конфликтом вокруг Украины, перешедшим в активную стадию зимой 2013–2014 годов.
Сейчас и в России, и в ЕС накопилась усталость от конфронтации, ощущается стремление перейти в более конструктивное русло. А именно: к сравнительно нормальной дипломатической практике, при которой конкуренция на общем пограничье не служит непреодолимым препятствием для диалога и договоренностей по другим вопросам.
Такой сценарий оптимален, исходя из объективных возможностей и интересов партнеров. Однако он не всегда был очевидным.
Отношения России и Европы чрезвычайно насыщены. На протяжении веков они отмечены глубоким взаимным интересом и не менее фундаментальной враждебностью. Однако никогда за всю историю у России и Европы не было более благоприятных обстоятельств для того, чтобы окончательно оставить эту парадигму, чем после почти одновременного возникновения современной России и Европейского союза в начале 1990-х годов. В последнее десятилетие ХХ века появились объективные условия для сближения сторон не на метафизических, а на сугубо рациональных и прагматических основах через включение в единую институциональную систему отношений.
Эти условия породили ожидания, оказавшиеся крайне завышенными. В современных международных отношениях сложно найти сюжет, наполненный такими надеждами и разочарованиями, как отношения России и Европы с момента обретения Российской Федерацией международного статуса в 1991 году. Важно понять, что стало глубинной причиной провала рациональной попытки добиться необратимого стратегического сближения России и Европы в уникальной обстановке – и международной, и внутренней для каждого из партнёров после завершения холодной войны.
Исходные предпосылки и гипотезы
Предпосылки для углубленного сотрудничества России и Евросоюза в начале 1990-х гг. можно уверенно обосновать, о чем свидетельствуют многочисленные работы того времени. Наиболее оптимистичные из них представляли партнеров в образе близких родственников, которые иногда не сходятся в оценках, но все равно найдут общий язык. Да и как его не найти, ведь их объединяет общая почва и нераздельное культурное наследие. При этом вопрос соотношения субъективных (географическая близость, культурная и историческая общность) и объективных (системные требования и ограничители) факторов всегда оставался малоизученным.
На определенном этапе (возможно, несколько запоздало) некоторые российские авторы выступали с тезисом о необходимости выработать совместное стратегическое видение будущего России и Европы (ЕС). Такие идеи высказывались и раньше. Но в предыдущем воплощении, например, в виде горбачевского «общеевропейского дома», они предполагали (безо всяких на то реальных оснований) строительство действительно «общего дома». В начале 2000-х гг. понимание невозможности такого «дома» уже стало общепринятым, даже наиболее оптимистично настроенные отечественные авторы не шли дальше «общего видения будущего» (но не «общего будущего»). Однако и в более прагматичном выражении подобное видение не вошло в набор реальных целей и задач сторон.
Общее стратегическое видение требует равноправных отношений. А это для Евросоюза было изначально исключено.
Уже к концу 1990-х гг. возобладала концепция «Европы концентрических кругов», при которой место каждого из внешних партнеров определялось в зависимости от его близости к ЕС, но без членства в Союзе. Отметим, что многие в России считали такую модель даже желательной, но было непонятно, как она могла работать на практике. Сами по себе гигантские масштабы России заводили в тупик любую дискуссию о том, как эта страна может быть «погружена» в сообщество относительно сопоставимых друг с другом по величине государств Европейского союза.
Более того, ни Россия, ни Европейский союз объективно не могли представить интересы партнера в качестве части своих собственных интересов. Россия всегда выступала как относительно гомогенный игрок, способный отделять внутренние процессы от интересов и поведения на международной арене. Для Евросоюза внешние связи являлись продолжением внутреннего развития даже в большей степени, чем, например, для США в наши дни. Система внешних связей и интересов ЕС всегда зависела от динамики развития европейской интеграции и, соответственно, не могла инкорпорировать интересы стороны (России), не участвующей в интеграционном процессе.
К середине 2000-х гг. к базовым противоречиям добавились нараставшие идеологические и ценностные расхождения. Вплоть до появления так называемой «правой волны» в ЕС, представители которой добились наибольшего успеха на выборах в Европейский парламент в 2019 г., ценностные представления становились все более разными, если не чуждыми. Изначально на это расхождение указывали европейские авторы, затем появились и российские исследования. Можно даже предположить, что по мере роста влияния консервативных ценностей в России сама Европа стала восприниматься в качестве «объединяющего другого». Таким образом, Европа как противник становилась необходимой частью идейной конструкции новой российской государственности – своего рода государства-нации.
Наконец, важнейшим фактором, сыгравшим против сближения России и Евросоюза, стало совершенно разное видение партнерами проблемы безопасности. Европейский союз с момента возникновения в качестве относительно автономной единицы международной системы был избавлен от серьезных тревог в сфере традиционной безопасности. Эти вопросы за него успешно решали Организация североатлантического договора и США.
Реализуя политику расширения, а затем соседства, Евросоюз не принимал в расчет обеспокоенность, которую его действия могут вызвать у важнейшего регионального соседа – России. Справедливости ради необходимо признать, что сама Россия отчасти толкала ЕС к такому поведению. На протяжении длительного времени, по меньшей мере с 1994 по 2003 гг., расширение ЕС подавалось в российской экспертной дискуссии как приемлемая альтернатива нежелательному расширению НАТО.
Но в целом Россия смотрела на безопасность с точки зрения традиционных подходов. И как только у Москвы появились необходимые военные и политические ресурсы, она твердо заявила о своей позиции.
Постепенно это фундаментальное расхождение – принципиально разное видение повестки региональной безопасности – становилось все очевиднее. ЕС и его ведущие государства рассматривали региональную безопасность через призму расширения зоны собственного влияния и контроля посредством вовлечения новых стран в «ЕС-центричную» систему.
Россия была озабочена предотвращением потенциальных вызовов национальной безопасности со стороны объединений и военных блоков, в которых она не оказывает влияния на принятие решений.
Переломным стал кризис 2008 г. вокруг Грузии, во многом спровоцированный дискуссией о возможности включения этой страны и Украины в План действий по членству в НАТО. Осознавая реальный масштаб угрозы, российское руководство уже в 2008–2009 гг. выступило с предложением о диалоге с Евросоюзом о ревизии и упрочении всей архитектуры европейской безопасности, включая укрепление уже существующих институтов (ОБСЕ) и создание новых – непосредственно между Россией и ЕС. Затем была Мезебергская инициатива России и Германии 2010 г., предполагавшая создание Комитета Россия – ЕС по вопросам внешней политики и безопасности на министерском уровне, которая в итоге была отвергнута Евросоюзом как неприемлемая для большой группы стран-членов из числа государств ЦВЕ.
Ответом на кризис вокруг Грузии со стороны Евросоюза стала одобренная в 2009 г. политика Восточного партнерства, прямо нацеленная на отрыв от России оставшихся за рамками расширения ЕС стран западной части постсоветского пространства. В частности, через подписание с ними соглашений о продвинутом партнерстве, предполагавших открытие их рынков для товаров из Евросоюза и сближение нормативной базы без перспективы вступления, как это было со странами-кандидатами в 1990-е годы. В России эту инициативу восприняли как непосредственную угрозу стабильности и безопасности в регионе общего соседства с ЕС, поскольку республики бывшего СССР оказывались перед жестким выбором. Но в Евросоюзе к аргументации российской стороны остались равнодушны. Результатом стал военно-дипломатический кризис вокруг Украины, который вверг отношения России и ЕС в их текущее состояние.
Тогда в отношениях России и Европы возникла враждебность, которая теперь превращается в упорядоченную отчужденность. В большинстве случаев сохраняется необходимый дипломатический политес, а также реализуются экономические, прежде всего, энергетические проекты, действительно важные для отдельных государств ЕС, важные настолько, что США не в силах заставить европейцев отказаться от сотрудничества с Россией. Остается, однако, более фундаментальный вопрос: может ли Европа отказаться от взгляда на Россию, как на пространство ресурсного освоения, а Россия перестать смотреть на Европу, как на потенциальный актив в отношениях с более могущественными игроками, Соединенными Штатами и Китаем, величие которых неизбежно несет в себе потенциальный вызов существованию российской цивилизации?
Вызовом для России всегда было сложное внутреннее устройство современной Европы с ее сочетанием наднационального и межгосударственного (доминирующего) элементов. Несмотря на всю продвинутость интеграции, Европейский союз остается объединением суверенных государств. Вопрос в том, насколько каждое из них способно сделать свой национальный интерес интересом сообщества. Поэтому отношения России и Европы представляют собой по сути отношения межгосударственные, где наднациональные институты ЕС играют роль ограниченных в правах посредников.
Связи России и Евросоюза всегда выстраивались под значительным влиянием внешних и внутренних факторов, которые ограничивали способность партнеров рассматривать их как самоценные и стратегические. Изначально предполагавшиеся интеграционными по своей природе и содержанию, они неизбежно перерождались в чисто дипломатические. Форма и сущность отношений постоянно вступали в противоречие.
Для обеих сторон сотрудничество, потенциальная интеграция, всегда оставались не жизненной необходимостью, без которой невозможно достичь основных целей развития, а лишь дополнительной и необязательной возможностью.
Нарастание числа раздражителей привело стороны к неспособности наладить диалог даже тогда, когда под угрозой оказались мир и безопасность.
Сейчас контекст отношений России и Европы изменился. Наиболее важным фактором становится так называемый «рост Азии». Ведущие азиатские державы, в первую очередь Индия и Китай, выходят хотя не на решающие, но на лидирующие позиции в мировых делах. Их мнение и стратегические культуры, веками остававшиеся периферийными и лишь факультативно интересовавшие международное сообщество, становятся важнейшими факторами изменения мировой политики. Отчасти следствием этих тектонических сдвигов является пересмотр глобальной стратегии США. Трампизм – экстремальное по форме отражение глубинного общественного запроса и не менее глубинной готовности американского государства на этот запрос отвечать.
Внутренняя трансформация Европы и перспективы качественных изменений всей архитектуры европейской интеграции также превратились в важнейшие факторы перемен. Выборы в Европарламент и успех правых сил показали, что модель, созданная и усовершенствованная за последние 30–40 лет, достигла предела и должна меняться. Происходит общий упадок институциональной составляющей международных отношений. Структура международной системы пришла в движение, и пока непонятно, какой вид она в результате обретет. Основные черты такой структуры определятся, видимо, по итогам системного противостояния США и Китая, начавшегося в последние годы.
В отношениях России и Европы развилка между интеграцией и дипломатией окончательно пройдена в пользу именно дипломатии, то есть отношений, направленных на решение текущих проблем и снятие немедленных угроз. Без долгосрочного планирования и без совместного образа будущего. Большинство наблюдателей, особенно в России (Европа в гораздо большей степени погружена в свои дела), призывают к взаимной отстраненности или полуотстраненности. Это обосновывается в первую очередь внутренним запросом на изменения для каждого из участников рассматриваемой системы отношений – реформы европейской интеграции и окончательного оформления России в качестве целостной единицы международной системы.
Однако внешние структурные факторы будут оказывать на Россию и Европу гораздо большее воздействие, чем когда-либо ранее. Поэтому актуальным становится вопрос о том, есть ли альтернатива начавшейся отстранённости или безудержной интеграции в ущерб естественным интересам?
Эволюция отношений России и Европы после 1991 года
Отношения России и Европейского союза не начались, конечно, с чистого листа. Им предшествовала краткая, хотя и насыщенная, история признания Европейских сообществ со стороны СССР и его союзников в период перестройки и нового политического мышления. В 1988 г. была подписана рамочная Декларация между Советом экономической взаимопомощи (СЭВ) и Европейским экономическим сообществом (ЕЭС). А в 1989-м – соглашение о торговле и сотрудничестве между СССР и ЕЭС. Обратим внимание – именно на двусторонней основе. Советское руководство не задумывалось о важности многостороннего формата отношений с ЕЭС, что теоретически могло бы способствовать продлению жизни СЭВ и впоследствии – более плавной и равноправной интеграции двух экономических объединений Европы. Европейские сообщества, со своей стороны, были вполне удовлетворены подходом Москвы, поскольку работа с каждым членом СЭВ индивидуально позволяла быстрее и эффективнее вести дело к его дезинтеграции и принятию европейских стран-участниц в ЕЭС по одной и исключительно на условиях Брюсселя и ведущих европейских держав.
Примерно в то же время активизировались разговоры о формировании особой модели отношений на пространстве «от Атлантики до Владивостока», включающей Европу и Россию. Эти планы не получили серьезной научной и экспертной проработки. Возможности системного и долгосрочного сотрудничества между СССР и Европейскими сообществами были изначально ограничены, с одной стороны, неопределенностью будущего Советского Союза, а с другой – вступлением европейской интеграции в период качественных реформ, результатом которых стало подписание в 1992 г. Маастрихтского договора и появление Европейского союза, каким мы его знаем.
Распад СССР и оформление ЕС в его новом качестве уже не только экономического, но и политического объединения также не способствовали налаживанию системного диалога. Появление целого ряда новых независимых государств, три из которых (Латвия, Литва и Эстония) немедленно поставили вопрос о вступлении в Европейский союз и НАТО, делали бессмысленными для ЕС любые попытки наладить отношения с правительством распадающейся сверхдержавы.
Речь могла идти уже только об освоении Евросоюзом наследства СССР и встраивании его частей в систему концентрических кругов, где Европа исполняла бы роль естественного центра. Уже тогда началась дискуссия о возможности стратегического союза России и Европы. Она была инициирована преимущественно с российской стороны, что объяснимо. Сам смысл стратегического союза предполагал переход к равноправной модели отношений, что не вписывалось ни в одно из двух классических представлений о России, столетиями бытовавших в Европе: в качестве «подмастерья» либо «объединяющего другого». Стратегическое пространство между Россией и Евросоюзом необходимо было заполнить – с помощью расширения ЕС на Восток. Дискуссии о темпах и масштабах расширения велись в Европейском союзе вплоть до середины 1990-х гг., но сам по себе этот шаг под сомнение не ставился.
С распадом СССР международные отношения вступили в уникальный период относительно неоспоримого лидерства одной державы, при котором структура международной системы приблизилась к однополярному режиму с верховенством США и привилегированным положением их союзников в Западной Европе. Относительная гегемония США в 1990-е – первой половине 2000-х гг. не предполагала включения в привилегированную группу держав, сопоставимых с гегемоном по военным возможностям. Феномен российского участия в «Большой восьмерке» заслуживает отдельного рассмотрения.
Отличительными особенностями новой структуры международной системы стали резкое ослабление реального авторитета ООН и других международных организаций, начало дебатов об их реформе, стремление стран Запада возглавить процесс решения наиболее важных проблем человечества – от внутригосударственных конфликтов до изменения климата – и относительно незначительная роль незападных растущих центров силы, в первую очередь – Китая. Россия и Европейский союз выступали в отношении этого международного контекста с разных позиций.
Евросоюз после принятия Маастрихтского договора поставил задачу стать целостным и влиятельным центром силы. В первой половине 1990-х гг. начинается активная фаза реализации таких масштабных проектов, как подготовка к введению общеевропейский валюты евро, расширение ЕС на Восток и Средиземноморье, а также попытки (малоуспешные) создать общие механизмы в сфере внешней политики и политики безопасности. Все эти меры должны были обеспечить ЕС способность если не выступать на глобальной арене наравне с США, то хотя бы контролировать свою периферию и иметь право голоса в глобальных делах. А на отдельных направлениях, таких, как финансовые рынки, даже составить конкуренцию доллару.
Реализация амбициозной задачи могла быть существенно облегчена, согласись Европа на стратегический союз с Россией. Даже в своем наиболее ослабленном состоянии, пик которого пришелся на конец 1990-х гг., Россия в силу колоссальных природных ресурсов и военного потенциала могла в десятки раз увеличить военно-стратегическое и экономическое могущество Европы. Это, однако, оказалось невозможным.
В Европе Россию традиционно воспринимали как государство слишком большое и исторически чуждое, чтобы быть безболезненно включённым в интеграционное объединение держав «малых и средних».
Объединение с Россией также теоретически бросало вызов могуществу США и ставило вопрос об изменении структуры всех институтов Запада, важнейшим из которых оставалось НАТО. Судорожные попытки найти альянсу сферу применения после завершения холодной войны сменились уже к середине 1990-х гг. кипучей деятельностью по подготовке к расширению на Восток. А после событий весны-лета 1999 г. стало окончательно ясно, что основной потенциальный противник НАТО в Европе – это Россия. В таких обстоятельствах попытки всерьез говорить о том, что объединение с Россией в гипотетический союз могло помочь Европе обрести стратегическую субъектность, были хотя и дальновидными, но на практике нереализуемыми.
Россия должна была приспособиться к новой реальности и учитывать резкое снижение своих возможностей. Происходило все это в период, когда альтернативы Западу в качестве источника ресурсов для программ развития не существовало. Первая китайская инициатива действительно международного масштаба была выдвинута только в 2013 г., через 20 лет после того, как Россия должна была решать вопрос собственного позиционирования в новом мире и интеграции в мировое сообщество.
Перед Москвой стояли задачи международной реабилитации и одновременно защиты базовых национальных интересов. В первую очередь – территориальной целостности. Именно с последней проблемой, а точнее – с ее последствием в виде Первой чеченской войны 1994–1996 гг., была связана задержка с ратификацией Европейским союзом подписанного в 1994 г. Соглашения о партнерстве и сотрудничестве между Россией, ЕС и его странами-членами. Окончательно Соглашение вступило в силу только в 1997 г., когда стратегические направления развития и России и Европы были в целом определены. Таким образом, Соглашение 1994 г. стало не программно-стратегическим, а техническим документом.
Что же касается международно-политический реабилитации России, то первостепенными задачами были вступление в такие институты, как «Большая семёрка» и ВТО, где решающим голосом обладали США. Кроме того, вплоть до завершения масштабной фазы собственного расширения в 2000-е гг. Европейский союз организационно не мог предложить другим партнерам, включая огромную Россию, какой-либо внятной повестки сотрудничества и интеграции. России предлагалось «работать над собой» и приближаться к европейским стандартам без ясной перспективы – в отличие от стран-кандидатов на вступление – того, какие материальные (допуск на рынки) или политически-моральные (возвращение статуса глобального игрока) дивиденды ей это может принести.
Другими словами, в 1991–2001 гг. Россия и Европа самостоятельно решали задачи собственного глобального позиционирования так, как они их видели. Никто из них не требовал тесного сотрудничества и интеграции.
Двойственный характер отношений России и Европейского союза вплоть до начала системного кризиса 2014 г. определялся тем, что для обоих партнеров сближение не могло рассматриваться как необходимый инструмент выживания в долгосрочной перспективе. Это противоречие между субъективным стремлением сотрудничать и объективным отсутствием необходимости делать это достаточно серьезно, учитывая интересы партнеров при формировании своей внутренней и внешней политики, завело стороны в стратегический тупик. Партнерство России и ЕС никогда не было “partnership of necessity”, а оставалось “partnership of choice”.
Спору нет, в наиболее мрачный период российской истории – на протяжении десятилетия 1991–2001 гг. – только Европа могла быть для россиян источником инвестиций и технологий, программ развития. Однако для стратегического выживания страны Европейский союз значил ничтожно мало.
Европейская интеграция вступила в 1990-е гг. с совершенно другим багажом. Распад социалистической системы в Восточной Европе воспринимался не только как вызов – необходимость воспринять массу восточноевропейцев, но и как возможность ресурсного освоения невиданного доселе пространства. Причем исторически, культурно и религиозно близкого, как никакое другое. Создание единой Европы с колоссальным рынком и населением около 500 миллионов человек ставило ее на второе место в глобальной иерархии. Однако инкорпорация России в такую систему на условиях, которые могла предложить Европа, была совершенно невозможна. Более того, она была Европе не нужна. С полумиллиардным населением Европа совершенно не нуждалась в России для выживания в тогда еще спокойном глобальном окружении.
Максимум на что можно было рассчитывать – медленное продвижение к модели, при которой Россия станет для ЕС территорией неспешного ресурсного освоения, как Украина и другие государства «Восточного соседства». Поэтому все переговоры о новом стратегическом соглашении, которые Россия и Европа вели с 2005 г., строились на презумпции отсутствия даже долгосрочной стратегической перспективы создания одного целого на основе двух субъектов международных отношений. Хотя это целое и могло бы, как отмечали наиболее прозорливые наблюдатели, стать сопоставимым с КНР и Соединенными Штатами международным игроком.
И у Европы, и у России помимо отсутствия стратегической необходимости друг в друге появились и реальные альтернативы. Точнее у Европы такая альтернатива уже была в лице США. Как только грянул мировой финансовый кризис стало ясно, что без поддержки Вашингтона и контролируемых им финансовых институтов европейцам не вытянуть. Рост Китая дал России убедительную альтернативу в части тактически необходимых ресурсов и технологий. Хотя, как и в случае с Европой, КНР не стала и не станет партнёром, без которого Россия не сможет обеспечить свое выживание.
России и Европе предстоит множество испытаний, которые им готовит XXI век. Европа не смогла и вряд ли сможет создать политически единое пространство, способное к консолидированному действию на международной арене. Россия останется страной, способной самостоятельно, без опоры на союзников обеспечить свой суверенитет и выживание.
Кризис, который начался в отношениях России и Европы пять лет назад, стал итогом их недостаточно серьезного отношения к будущему двусторонних отношений. Россия и ЕС и сейчас пытаются действовать в прежней парадигме, хотя она уже давно исчерпана. Однако именно в ближайшие годы у российских и европейских интеллектуалов будет уникальная возможность посмотреть на двусторонние отношения без недомолвок и решить, какими они должны быть, если для выживания в неспокойном мире XXI века мы друг другу не особенно нужны.
Эта дискуссия должна быть связана с отношением России и Европы к основным региональным институтам безопасности и в меньшей степени – развития. Для России центральным является вопрос об их роли в качестве консолидированных и инклюзивных объединений, где голос Москвы будет услышан и отразится на общеевропейской повестке. Кроме того, Россия рассматривала такие институты, как ОБСЕ, в качестве альтернативы НАТО, а позже и Евросоюзу. Наконец, никуда не делись стратегические глобальные соображения государства-правопреемника СССР.
Европейский союз, со своей стороны, воспринимал общеевропейские институты с точки зрения повышения собственной субъектности в региональных и глобальных делах, а также, что не менее важно, укрепления внутреннего единства по вопросам внешней политики и политики безопасности. Для Евросоюза такие институты, как Совет Европы или ОБСЕ, важны не сами по себе, а в качестве инструмента продвижения его внешнеполитической повестки. При этом принципиально, чтобы у всех стран ЕС в СЕ или ОБСЕ была единая, заранее согласованная позиция.
В результате Россия выступала в Совете Европы или ОБСЕ как отдельная страна, а Евросоюз – как дисциплинированный блок, что и определяло качественные отличия их подходов, стратегий и тактик. Именно это сделало неизбежными противоречия и губительно сказывалось на дееспособности обоих институтов. Постепенно они превратились в «поле боя» между российской и европейской дипломатией, что уже во второй половине 2000-х гг. блокировало их деятельность – за исключением согласия по отдельным тактическим или рабочим вопросам.
Отношения России и Европейского союза прошли за 1991–2008 гг. стадии энтузиазма, разочарования, нового энтузиазма и в конце 2000-х погрузились в стагнацию. Последней попыткой их гальванизировать было так называемое «Партнерство для модернизации». Эта инициатива возникла в 2009 г. и стала ответом ЕС на дебаты о необходимости модернизации российской экономики и общества, оживившиеся в период правления президента Дмитрия Медведева. Она предполагала существенную помощь Евросоюза любым модернизационным инициативам российского правительства. Однако ее можно назвать мертворожденной, поскольку она сразу же натолкнулась на противоречия в видении партнерами модернизации. Для России речь шла об обновлении научной и технологической базы экономики, для Евросоюза – российских институтов и всей социально-политической системы.
Уже к концу 2010 г. разговоры о партнерстве сами собой утихли, а переговоры о новом стратегическом соглашении между Россией и ЕС были фактически приостановлены. Окончательно все дискуссии о модернизации похоронили кризис в зоне евро и осложнение политических отношений. Россия и Европейский союз должны были отвечать на вызовы более масштабного характера, связанные с глобальными изменениями.
Россия и Европа перед новейшими вызовами
Трансформация международных отношений, начавшаяся после провала попыток построить однополярный мировой порядок, бросила России и Евросоюзу вызов, на который каждый из партнеров отвечает соответственно своим структурным особенностям. Брюссель с конца 2000-х гг. взял курс на мягкое втягивание государств постсоветского пространства в зону своего влияния через новую систему соглашений о привилегированном торгово-экономическом партнерстве. Москва, со своей стороны, предпринимала усилия для расширения глобального влияния через вмешательство в конфликт в Сирии и одновременно создавала институты сотрудничества и интеграции на постсоветском пространстве (Евразийский экономический союз, ЕАЭС).
Столкновение России и ЕС на Украине во многом стало результатом поиска ими ответов на вызовы глобального масштаба. Оба партнера предложили Украине практически идентичный формат взаимодействия на основе интеграции регулятивных механизмов и практик. В конечном итоге украинские элиты и население оказались перед жестким выбором, результатом чего стал политический взрыв 2013–2014 гг., за которым последовало внешнее вмешательство и погружение страны в военно-политический кризис.
Столкновение интересов из-за конкретного геополитического объекта – не более чем производная от попыток России и Евросоюза найти свое место в меняющемся мире и от использования тех инструментов, которыми каждая из сторон вооружена для глобального позиционирования. Не обратись Россия в начале 2010-х гг. к более структурированным формам взаимодействия со своими соседями (ЕАЭС), украинские власти могли бы спокойно подписать с ЕС Соглашение о продвинутом партнерстве и одновременно выстраивать отношения с Россией. Но в 2013 г. модели, годные прежде, были уже неприемлемы.
Кризис вокруг Украины усугубила и внутренняя динамика в Европейском союзе. В 2008–2015 гг. интеграция столкнулась с двумя крупнейшими кризисами: зоны евро и миграционным. В итоге распалась та модель европейской интеграции, которая возникла в первой половине 1980-х гг., и началась качественная перестройка всей политической системы ЕС. Меры, необходимые для преодоления кризиса неплатежей в зоне евро, привели к тому, что экономическая политика группы стран-членов была фактически поставлена под контроль европейского Центрального банка и межправительственных институтов. Это опрокинуло исторически сложившуюся модель развития европейской интеграции.
Сегодня политическая система ЕС вступает в полосу глубокой перестройки, и это не может не отражаться на отношениях с Россией. Тем более на фоне активизации геоэкономических и геополитических процессов в Азии и Евразии. Россия включилась в процессы с самого начала и сейчас выступает в качестве не только традиционного поставщика безопасности в Центральной Азии, но и источника новых идей и концепций относительно будущего Евразии в целом. Исход попыток создать на евразийском пространстве сообщество народов, для которых степень глубины и доверительности отношений внутри будут существенно превосходить аналогичные параметры их отношений с третьими странами, неясен. Однако базовая предпосылка для поиска фундамента такого сообщества – отсутствие в регионе силы, способной претендовать на гегемонию – обнадеживает.
А что с отношениями России и Европы? В последние десятилетия основой внешней политики ЕС и РФ были реакции на вызовы международной среды. Неудивительно, что задачи, которые обе стороны решали по региональному и глобальному позиционированию, часто вступали в противоречие и вели к конфликтам. Например, разность подходов России и Евросоюза к вопросам региональной безопасности стала причиной того, что их отношения не законсервировались в формате стагнации с 2010 г., а деградировали до военно-дипломатического кризиса весной 2014 года.
Драматическое изменение международного контекста в последние годы не позволяет России и Евросоюзу решать задачи развития и выживания, избегая конструктивного взаимодействия.
И можно с уверенностью предположить, что в силу сохранения базовых предпосылок, определяющих природу их отношений как конкурентную, взаимодействие останется ограниченным. Такая ограниченность будет в ближайшие годы, если не десятилетия, определяться поиском «сделок» по конкретным вопросам пересечения интересов. Это частные соглашения и постепенное возвращение к «нормальной» дипломатической практике позволят в ближайшие годы перейти к формированию гибких механизмов дипломатических согласований, которые позволят обеим сторонам решить свои задачи, избежав столкновений и даже частично пользоваться возможностями совместного развития в Большой Евразии.
Однако природа отношений России и Европы неизменна. И стороны постепенно адаптируют свои ожидания к данному формату взаимодействия, проистекающему из философии игры с нулевой суммой. Вряд ли сейчас существуют предпосылки для того, чтобы поиск относительных выгод уступил место поиску выгод абсолютных, возникающих при инкорпорации интересов партнера в систему своих интересов. Это потребовало бы взаимного признания легитимности, что сегодня невозможно.
Практической задачей станет поддержание такого порядка вплоть до его перехода в качество обычая. Если обычай возникнет, стороны смогут исключить возможность поглощения друг друга из числа вероятных задач своей внешней политики. Это станет достаточно надежной основой для мирного сосуществования на ближайшие десятилетия, если не дольше.
Россия в глобальной политике. №2. 2020
