Мозги и воля
Сергей Агафонов
Российско-японские отношения подошли к непростой развилке. Быть может, самой драматичной за последние годы.
Вот уже несколько недель в отечественной новостной повестке особое место занимают российско-японские отношения. Точнее, один, крайне важный, их аспект: перспектива подписания мирного договора, с которой неразрывно связано урегулирование проблемы территориального размежевания. Сторонам не удается добиться определенности в этом вопросе уже без малого 70 лет, и нынешний взрывной интерес к сюжету, как представляется, обусловлен именно тем, что сложились предпосылки, которые могут предоставить сторонам реальный шанс выбраться из тупика. Такая возможность, судя по всему, не всех устраивает «у нас» и многих пугает «у них». Отсюда — масса спекуляций на тему и информационный шум, который в состоянии не просто изрядно подпортить фон ведущихся переговоров, но и, учитывая чувствительность предмета, сказаться на них самих.
Предпосылки к прорыву
Об истории возникновения спорного вопроса написаны горы книг и статей, повторять все прежние «ходы» нет смысла. Чтобы оценить нынешний ландшафт, достаточно начать с перестроечных времен, когда была предпринята (после заморозки в четверть века) попытка разгрести завалы — Москва отошла от жесткой позиции «территориального вопроса не существует», и уже простая констатация очевидного (признание того, что имеется точка зрения, отличная от советской) принесла серьезную дипломатическую оттепель. Хотя и волну «контригры» тоже. Это, как говорится, испытано на себе: после публикации в «Известиях» в марте 1989-го интервью с премьер-министром Японии Нобору Такэсита, которое я, будучи тогда корреспондентом в Токио, готовил, последовал ураганный «разбор полетов» — впервые в советской печати без купюр был представлен японский взгляд на территориальную проблему, и это частью номенклатуры было оценено как недопустимый «подрыв основ».
От разговора с дальневосточным партнером по существу, впрочем, «основы» ни тогда, ни позже не рухнули. Напротив, открылись неведомые прежде перспективы для диалога и возникло то, чего двусторонние отношения вовсе не знали,— ткань доверия. Появилась и невозможная в рамках упертых конструкций времен холодной войны свобода маневра, а значит, и многовариантность в поиске взаимоприемлемых решений даже самых трудных вопросов, подходы к которым у сторон были (да и остаются по некоторым направлениям по сей день) полярными.
Дипломатия не похожа на гидропонику — без почвы, то есть без прочного правового фундамента, ничего путного на этой грядке не растет.
Но найти согласованную точку отсчета в непростом для партнеров прошлом было отчаянно трудно: первый двусторонний договор (подписанный в 1855 году в Симоде адмиралом Путятиным) границу между империями проводил между Урупом и Итурупом, а по другим дореволюционным и довоенным соглашениям неизменно получалось, что все Курилы — японские. Существующим реалиям подходила единственная взаимно признанная юридическая бумага — декларация 1956 года о восстановлении дипломатических отношений (включающая теперь уже знаменитую 9-ю статью — о передаче Японии Шикотана и Хабомаи в качестве жеста доброй воли после подписания мирного договора). Она и стала якорным документом в двусторонних делах «наиновейшей» истории — по сути, со времени визита в Японию Михаила Горбачева весной 1991-го и вплоть до сегодняшнего дня.
Пройденный за это время путь достоин отдельного разговора. Он отмечен и взлетами надежд (с японской, главным образом, стороны), и разочарованиями (эта эмоция чаще была обоюдной). В ней были и наивные страницы (вроде российских предложений передать территориальную проблему будущим поколениям или поискать для нее так называемый третий путь), и трогательные (когда во время очередной эйфории ожиданий Борис Ельцин ехал на встречу с японским премьером Хасимото в городок Кавана, японцы, чтобы доставить российскому гостю радость свидания с цветущей сакурой, обложили деревья льдом у корней, чтобы замедлить раскрытие бутонов). Главное — это был пусть и мучительный порой, но все же реальный поиск развязки зловредного территориального узла. И тут важно понимать: процесс исканий, если, разумеется, сознательно не заниматься его профанацией, конечен, как и число вариантов.
Иными словами, после того как была определена правовая база, которая может стать основой урегулирования (речь, напомним, о Декларации, подписанной в 1956 году и ратифицированной парламентами двух стран; президент Путин еще во время своего первого визита в Японию — в 2000 году — охарактеризовал ее «юридически обязывающим документом»), перспектива самого урегулирования обрела новое качество: из политологической химеры превратилась в полноценную опцию. Ее практическая реализация зависит теперь от понятного набора сопутствующих факторов. Среди них, разумеется, внешние и внутренние обстоятельства, которыми обременены партнеры, но ключевых моментов для старта процесса всего два: необходима политическая воля лидеров (отметим, на высшем уровне заявлена и не раз подтверждена готовность всемерно способствовать поиску и достижению компромисса) и сформированные сторонами переговорные «пакеты» предложений по деталям.
К началу 2019 года, судя по всему, практически все требуемые компоненты сошлись, а значит, созрели и предпосылки к прорыву.
Только этим обстоятельством можно объяснить досадную (хотя и объяснимую — слишком долго ждали) горячность, проявленную японцами на финише прошлого и в начале нынешнего года.
Слово и дело
Наши официальные лица и телевизор напрасно упрекают японцев в том, что они намеренно «повышают градус» (и тем самым провоцируют Москву на ответные заявления и демонстрации в жестком стиле) — они так понимают момент. Ход японских рассуждений прост: поскольку щепетильная тема давно уже стала особой компетенцией первых лиц (премьер-министр Абэ и президент Путин обсуждали сюжет, в том числе и с глазу на глаз, более 20 раз; глава японского кабинета создал особую группу советников по ведению переговорного марафона с Россией, оставив за профильным МИДом в основном технические функции), о степени готовности «блюда» надо судить, ориентируясь именно на их заявления и поведение.
А здесь все прозрачно, все по-пацански: российский президент в прошлом сентябре во Владивостоке предложил оперативно управиться с формальностями по мирному договору и договориться в принципе без предварительных условий до конца года — японский премьер ответил спустя пару месяцев сначала в Сингапуре, а потом в Аргентине (по некоторым данным, содержание японского «переговорного пакета» было сформировано именно в это время). Разумеется, несогласованных деталей остается еще выше крыши, но, с японской точки зрения, затребованную от них часть пути они прошли.
Понятное дело, о том, что вошло в японский «пакет», из официальных источников мы до поры не узнаем, однако о некоторых нюансах, пусть и в предположительном ключе, поговорить все же стоит. Из обрывков разнообразных утечек, например, можно полагать, что сформировано комплексное предложение, которое включает несколько «корзин»: договорно-правовую, дорожную карту, блок по вопросам безопасности и т.д.
Исходная позиция — установление границы по схеме «два и два», признание территориального вопроса закрытым, установление переходного периода с особым административным управлением, сохранение экономических льгот, гарантии свободного прохода судов и немилитаризации для передаваемых территорий.
Япония при этом выходит из режима санкций, введенных в отношении России после крымских событий. Запускается механизм реализации блока перспективных двусторонних экономических проектов в энергетике, инфраструктуре, сырьевом секторе и в сфере социальных программ…
Если даже не все, а только часть перечисленных позиций в японский «пакет» реально входит, то надо признать: Синдзо Абэ действительно идет ва-банк — он поставил на карту все, что мог. А главная ставка была сделана 14 ноября 2018 года — когда японский премьер заявил о готовности вести переговоры с Москвой о заключении мирного договора в соответствии с «территориальной статьей» декларации 1956 года, тем самым отказавшись от требования добиваться возврата четырех спорных островов, на котором почти 70 лет базировалась японская позиция.
О российской реакции на очевидные и радикальные японские подвижки, увы, сказать загодя нечего. Разве что одно только соображение: ориентироваться на публичный телевизионный фон априори нельзя, а заявления официальных представителей нашего внешнеполитического департамента нужно читать с особым вниманием. В качестве иллюстрации свежий пример — визит в Москву на прошлой неделе главы японского МИДа и его переговоры с российским коллегой. Накануне приезда японского гостя в Думу вбрасывается безумный законопроект, предусматривающий уголовное наказание за покусительство на Курилы, информобеспечение переговоров на федеральных ресурсах — максимально жесткое (японцам достается и от патриотов нового разлива, и от ветеранов, сохранивших охранительский задор со времен ЦК КПСС). Но при этом в цитатах официальных лиц каждая фраза выверена ювелирно: четко фиксируется существующая на данный момент государственная позиция, подчеркивается принципиальность в отстаивании национальных интересов, но «форточку» никто не захлопывает, мосты не сжигаются — о перспективе просто не говорят.
Два слова о чаще всего звучавшем на прошлой неделе в японском контексте пропагандистском аргументе: об «ограниченном суверенитете» Японии, которой якобы «де-факто управляют» США,— на том основании, что на японской территории имеются американские военные базы, а между странами действует договор безопасности. Можно, конечно, такому аргументу довериться. Но, во-первых, тогда надо признать, что и любые наши контакты в Европе обречены: в Германии — базы США, в Италии, в Испании, а уж военная инфраструктура НАТО с соответствующими договорными обязательствами и вовсе повсеместно. Всеми управляют США? Ну и во-вторых: в этом договоре нет положений, которые обязывали бы Японию оказывать помощь США в случае их вступления в войну с третьими странами, и этот договор не тормозил принятие постановления ЦК КПСС в августе 1972 года «О проведении переговоров по заключению Договора о мире и добрососедстве с Японией». Бумага занятная, в ней, в частности, предполагалось, что СССР в соответствии с Декларацией 1956 года передаст Японии острова Хабомаи и Шикотан, а Япония возьмет на себя обязательство держать их полностью в демилитаризованном состоянии и при этом гарантировать свободный проход военных кораблей СССР между островами. С этой установкой министр иностранных дел СССР Андрей Громыко летал на переговоры в Токио (по воспоминаниям японских ветеранов дипломатического фронта, во время этой поездки японцы в кулуарах называли его «мистер Да»), с ней же принимали в Москве и японского премьера Какуэя Танаку в октябре 1973-го. Договоренности, впрочем, тогда достичь не удалось: Танака требовал у Брежнева четыре острова, и как раз после этого диалог по проблеме мирного договора и территориальным делам был заморожен на долгие 25 лет — до Горбачева.
Последняя инстанция
На нынешней неделе в Москву приезжает японский премьер-министр и станет понятно, как сложится будущее двусторонних отношений: пойдем вперед или опять, как уже много раз бывало, откатимся назад — в заморозку. Этот номер уходит в печать, когда итог напряженных ожиданий неизвестен, а значит, надежды на новое качество диалога и новые перспективы, несмотря на всплеск жесткой риторики в Москве, все еще живы. Более того, их питает существенный резон: для рывка в будущее, который возможен в случае реализации возникшего исторического шанса, необходимы мозги и воля. В графе «дано», которой можно сопроводить нынешнюю дипломатическую задачку, оба компонента, к счастью, имеются. Стоило ли на них уповать, поймем очень скоро…
Огонек. №2. 2019
