Вернется ли Россия в Европу?
Андрей Кортунов
К.и.н., генеральный директор и член Президиума РСМД, член РСМД
Возможно ли в обозримом будущем возвращение России в Европу? Не в географическом смысле, разумеется, — географически Россия всегда была, есть, и, по всей видимости, будет оставаться европейской страной. Но в смысле нового приобщения России к институтам и ценностям Европейского Союза, возвращения на тот путь интеграции с европейским Западом, с которого Москва со скандалом сошла несколько лет назад, напоследок громко хлопнув дверью в Крыму и в Донбассе.
Данный вопрос имеет не столько академическое, сколько прикладное значение. В зависимости от того, как оцениваются исторические перспективы российско-европейского «воссоединения», можно очень по-разному выстраивать рациональные стратегии на ближайшие годы как для Москвы, так и для Брюсселя.
Вернись, я все прощу…
В современном европейском и российском либеральном дискурсе бытует представление о предопределенности российского возвращения. Возвращение России в Европу неизбежно, как неизбежно «вечное возвращение» в философии Фридриха Ницше. А значит, спорить имеет смысл только о сроках нового разворота России на Запад. А также о той цене, которую российской власти и российскому обществу придется заплатить, чтобы великодушная Европа вновь приняла блудную дочь в свои заботливые материнские объятия.
Если говорить о времени возвращения, то оптимисты часто упоминают 2024 г. — год завершения четвертого президентского срока Владимира Путина, когда страна окажется на очередной исторической развилке. Пессимисты предпочитают говорить о более позднем времени — о начале или даже о середине 2030-х гг., когда с политической арены в силу естественных причин сойдет «поколение Путина», а основную часть российского общества будут составлять люди, родившиеся уже после распада Советского Союза. Дистанция между оптимистическими и пессимистическими прогнозами, таким образом, укладывается в 6-10 лет, что может показаться более чем протяженным отрезком времени с точки зрения текущей политики, но всего лишь кратким мгновеньем для европейской истории в целом.
Что же касается цены, то и здесь оценки варьируются в широких пределах. Некоторые эксперты по сравнительному политическому транзиту предполагают, что для пост-путинской России еще вполне актуальным останется путь постепенных экономических и политических реформ в направлении европейских моделей социально ориентированной рыночной экономики и плюралистической политической системы. Другие, напротив, полагают, что отпущенное историей время для эволюционного развития постсоветской России уже упущено, работающих механизмов эволюционного развития не осталось, и единственным вариантом остается полный слом сложившихся с начала века «неправильных» институтов власти и собственности. «Революционный» путь освобождения от наследия советского периода должен, наконец, решить принципиально важные задачи преображения России, которые так и остались нерешенными с начала 1990-х гг. прошлого столетия. В том числе и задачу органичного вхождения России в «европейскую семью». Разумеется, преображение страны невозможно без предшествующих этому преображению покаяния и катарсиса.
Широкий разброс в оценках сроков и вероятных траекторий «исторического возвращения» не отменяет общего детерминизма в выводах — восстановление европейского направления как приоритетного для России неизбежно, как неизбежно наступление рассвета после ночной тьмы или весеннего тепла после зимней стужи. Этот детерминизм опирается как минимум на три веских аргумента.
Во-первых, россияне (и не только православные русские, но и, скажем, сунниты татары) по своей истории, культуре, образу жизни и своим базовым ценностям — это все-таки европейцы, а не азиаты. Европа всегда была и по-прежнему остается главным магнитом для российских студентов и аспирантов, для деятелей культуры, искусства и бизнеса, для ученых, интеллектуалов и даже для чиновников. В Европе самые больше российские и русскоговорящие диаспоры, тут больше всего смешенных браков и людей с двойной идентичностью.
По большинству социальных параметров (демография, урбанизация, уровень образования, религиозность, социальная стратификация и т.д.) различия между Россией и Европой — особенно Центральной и Восточной Европой — не столь существенны; во всяком случае, они гораздо меньше, чем различия между Россией и большинством азиатских стран. Россия — часть европейской цивилизации. А потому вообще бессмысленно говорить о «европейском выборе» России. Это не выбор, а судьба, которую, как известно, не выбирают.
Во-вторых, только Европа может быть эффективным мотором российской экономической и социальной модернизации. Уже потому, что она располагает целостным научно-технологическим и социальным потенциалом, подобный которому если и сформируется когда-нибудь в Азии, то еще очень и очень нескоро. Что еще более важно, так это то, что именно Европа по-настоящему заинтересована в российском технологическом рывке, способном дать мощный импульс ее собственному технологическому и экономическому развитию. Свежий подвой российского «дичка» был бы более чем полезен для еще мощного и обильно плодоносящего, но уже стареющего европейского дерева.
В то же время азиатские партнеры, как утверждается, вполне довольны перспективой продолжения использования России в качестве резервуара разнообразных сырьевых ресурсов, а в лучшем случае — транзитного транспортного коридора. Развитие российского человеческого капитала для Азии не является приоритетным; Азия проявляет повышенный интерес разве что к использованию российского технологического задела (в первую очередь в оборонной сфере), который сохранился со времен Советского Союза.
В-третьих, только вместе с Европой Россия способна сохранить себя в качестве по-настоящему влиятельного игрока в мировой политике. Утверждается, что сама по себе Россия не имеет достаточного потенциала для того, чтобы в обозримом будущем претендовать на роль самостоятельного «центра силы» глобального уровня. В кругу поднимающихся азиатских гигантов (Китай, Индия), существенно обгоняющих Россию по темпам экономического роста, Москва неизбежно очутится на вторых ролях — независимо от того, какие геополитические конструкции станут определяющими для нового «евразийского» мира. Переход России во «вторую лигу» азиатской политики — всего лишь вопрос скорости обесценения сохраняющихся российских внешнеполитических активов (ядерное оружие, место постоянного члена в СБ ООН, топливно-энергетические ресурсы).
А вот в Европе Россия окажется среди сопоставимых с ней по экономическому весу и демографическому потенциалу держав. Более того, при любых вариантах развития Россия останется самым большим и самым могущественным европейским государством, интересы которого не могут не учитываться. К тому же существующие традиции и практики ведения дел в Европе, включающие акцент на многосторонность и учет позиций меньшинства, создают больше возможностей для России, чем откровенно утилитарные и сугубо прагматические азиатские практики.
«Стратегическое терпение» Евросоюза как замена европейской стратегии
Если следовать вышеозначенной логике дальше, то напрашивается вывод о том, что в среднесрочной исторической перспективе у Европы нет оснований для беспокойства. Россия, подобно сбежавшему из родного дома непослушному подростку, столкнется с чужим, жестким и не слишком дружелюбным миром Азии, сделает соответствующие выводы и вернется туда, где ей и положено быть. Главная задача на данный момент — проследить, чтобы взбунтовавшийся подросток не наломал слишком много дров, не навредил себе и окружающим и, по возможности, не ввязался в какие-то рискованные и опасные предприятия. Ну и, конечно, надо держать двери в своем доме открытыми — на тот случай, если сбежавший недоросль внезапно решит вернуться.
А если это так, то едва ли стоит упрекать руководство Евросоюза за то, что в течение вот уже более четырех лет оно так и не смогло выработать комплексной стратегии взаимодействия с Москвой. Такой стратегии не может быть по определению — все зависит от процессов, происходящих на российской стороне европейского разлома.
На западной стороне разлома в лучшем случае могут содействовать ускорению неизбежных перемен в России путем поощрения контактов по линии гражданского общества, фокусированного воздействия на отдельные целевые группы (молодежь, малый бизнес, технократы во власти), а также вовлечения России в сотрудничество с Западом на тех направлениях, где интересы сторон, очевидно, совпадают (борьба с международным терроризмом, противостояние распространению ядерного оружия, урегулирование некоторых региональных кризисов и пр.).
Одновременно Брюссель должен сохранить в своем арсенале достаточный набор «негативных стимулов» (санкций и других инструментов давления на Москву), чтобы отбившийся от рук подросток понимал наличие определенных «красных линий», через которые ему не стоит переступать. Иными словами, Европейскому Союзу следует запастить «стратегическим терпением» и быть готовым к оперативной и взвешенной реакции на неизбежные перемены в российской политике. О конкретном балансе позитивных стимулов («избирательное вовлечение») и негативных стимулов («сдерживание») можно долго спорить, но все-таки это будет споры о текущей европейской тактике, а не об отсутствующей европейской стратегии.
Цитируя Гегеля, «крот истории роет медленно, но роет хорошо». Нынешний разрыв между Россией и Европой, признают либеральные «западники», несомненно, является жизненной трагедией для очень многих и многих людей по обе стороны европейского разлома. Но этот разрыв едва ли определит последующую историю XXI в., подобно тому, как ожесточенное англо-французское соперничество за колонии в Африке на рубеже XIX и ХХ вв. не стало определяющим фактором для мировой или европейской истории ХХ столетия.
Весь этот, ставший за последние четыре года уже привычным, либеральный нарратив был бы весьма убедительным. В чем-то — даже утешительным. Особенно для тех, кто вложил столько сил и энергии в сближение России и Евросоюза. Первая попытка «возвращения» в Европу, предпринятая около 30 лет назад, оказалась неудачной. Не беда — учтем ошибки, извлечем уроки, повторим попытку еще раз. Если не в 2024 г., то на 10 лет позже. Однако убедительность данного нарратива прямо зависит от одного условия — для «возвращения» России сама Европа должна оставаться статичной, не меняющейся на протяжении десятилетий. Но вся штука в том, что драматические перемены происходят не только на восточной, но и на западной стороне европейского разлома.
Куда вы нас тянете?
Слушая отечественных и зарубежных «западников» сегодня, поневоле приходишь к выводу, что России предлагается вернуться в тот европейский мир, который существовал 15, 20 или даже 30 лет назад. В том мире не было не только конфликта вокруг Украины, но и острого кризиса еврозоны, не было миграционного потопа последних лет, не было выхода из Евросоюза Великобритании, не было подъема европейского правого популизма. В том мире не было трансатлантического раскола, беспрецедентного экономического роста Азии, глобального наступления протекционизма, не было «арабской весны» и ее печальных последствий. Не было кризиса международных организаций и упадка международного права. Одним словом, не было всего того, что определяет сегодня приоритеты стран Евросоюза.
Того европейского мира, который существовал еще два-три десятилетия назад, уже нет. Он безвозвратно ушел в историю, как в свое время ушла в прошлое какая-нибудь Belle Epoque, и возродить его не представляется возможным. Перефразируя популярное на постсоветских просторах высказывание об СССР, позволительно заметить, что тот, кто не жалеет о Европе 1990-х гг., не имеет сердца, а кто надеется вернуть ее к жизни — не имеет головы.
И дело здесь не в том, что в старый европейский мир, несмотря на все усилия с обеих сторон, так и не вписалась Россия. С российским вызовом, будь он единственным, Европе, вероятно, так или иначе удалось бы совладать. Проблема намного глубже — европейский мир конца прошлого столетия не смог предвидеть проблемы XXI в., а тем более — эффективно справиться с ними. Более того, складывается впечатление, что европейский политический мейнстрим до сих пор не вполне понимает не только то, что происходит с Россией, но и то, что происходит с самой Европой.
Уязвимость либерального нарратива об эволюции взаимодействия России и Европе последних двух-трех десятилетий становится особенно наглядной, если провести даже самое беглое сравнение политической динамики России и Польши. Когда либералы говорят о растущем отчуждении России от Европы, они обычно приводят два главных объяснения этому явлению.
Первое — институциональное. За четверть века России так и не удалось встроиться в западные европейские (Евросоюз) и атлантические (НАТО) структуры в качестве полноценного участника или хотя бы равноправного партнера. Можно долго спорить о том, кто несет ответственность за эту неудачу, но факт, как говорится, налицо. В итоге Россия оказалась на обочине европейской безопасности и «европейского проекта» в целом, не став серьезным акционером этого проекта. Что и предопределило в итоге ее разворот в сторону Азии.
Второе объяснение — системное. За те же четверть века Россия не преуспела в поиске эффективной новой модели социально-экономического развития, исчерпала возможности ресурсной экономики и в итоге пришла к экономической стагнации и социальному застою. Старый социальный контракт общества и власти был нарушен со стороны власти. Поэтому национализм, ксенофобия и милитаризм стали главными источниками новой легитимности для этой власти, что и привело к неизбежному отчуждению Москвы от Брюсселя.
Варшава в обоих случаях выступает как полная противоположность Москве. Польша, без всякого сомнения, добилась впечатляющих побед там, где Россия потерпела явную неудачу. Польская интеграция в структуры Европейского Союза и Североатлантического альянса носила, можно сказать, образцово-показательный характер. Нынешнюю роль Польши в обеих организациях трудно переоценить — для «средней» европейской страны она поистине уникальна. Социально-экономическое развитие Польши последних двух десятилетий вызывает зависть не только у всех других «новых» членов ЕС, но и среди большинства представителей «старой Европы». Казалось бы, Польша — последняя страна в Европе, где можно было ожидать подъема национализма, триумфа евроскептиков и сомнений в непреложности либеральных европейских ценностей.
И тем не менее, в современной Польше происходят перемены, которые заставляют многих либеральных варшавских интеллектуалов проводить параллели с российскими процессами. Конечно, такие параллели весьма условны. Но если еще несколько лет назад российские либералы мечтали о превращении своей страны в «большую Польшу», то сегодня этот ориентир безвозвратно утерян. Слишком очевидно выламывается польский случай из общей логики либерального нарратива. Слишком непредсказуема дальнейшая траектория эволюции и политической системы страны и доминирующих в польском обществе ценностей.
Другой пример, не менее наглядный пример необратимого ослабления европейского гравитационного поля для России — современная Украина. Нынешняя политическая элита страны отчаянно стремится повторить успешный интеграционный опыт государств Центральной Европы с интервалом в два десятилетия. Но за двадцать лет в Европе иссяк прежний оптимизм, сильно оскудели финансовые ресурсы, и столь же сильно выросло влияние правых популистов, подвергающих сомнению идею бесконечной географической экспансии Союза. Даже самые большие энтузиасты «европейского пути» Украины сегодня вынуждены откладывать сроки вероятного вхождения стой страны в Европейский Союз, как минимум, до четвертого десятилетия текущего столетия. И это при том, что отношение к Киеву в Брюсселе не в пример лучше, чем к Москве, и у нынешней украинской власти нет недостатка влиятельных лоббистов в Европе на самых разных уровнях.
Теперь представим себе на секунду, что в Москве где-нибудь в 2030-2035 гг. происходят события, аналогичные киевскому майдану 2013-2014 гг. К власти в Кремле приходят сторонники «европейского пути» России; они торжественно провозглашают «безальтернативный» курс на вхождение страны в Евросоюз. Сколько десятилетий придется Москве ожидать своей очереди на вступление? Сколько практически непреодолимых политических, экономических и психологических препятствий неизбежно встанет на ее пути? Сколько европейских политиков будут призывать подождать, не торопиться, устроить Москве еще одну, «окончательную» проверку?
Есть все основания полагать, что реформированная и демократическая Россия окажется в положении даже не Украины, а Турции, которая так долго тщетно ожидала, когда же, наконец, вопрос ее полноправного членства в ЕС будет решен. Есть больше сомнения, что молодые технократы в российском правительстве, которые через 10-15 лет будут влиять на принятие важнейших решений в российской внешней политике, захотят увидеть свою страну в 2035 г. в положении Турции 1987 г., когда Анкара впервые подала заявку на членство в тогда еще не Евросоюзе, а в Европейском Экономическом Сообществе.
Так куда же в итоге должна вернуться Россия? В романтическую, исполненную оптимизма и отваги Европу 1995 г.? В триумфаторскую, уверенную в своих силах и в своей исторической правоте Европу 2004 г.? Или в растерянную, напуганную и потерявшую стратегические ориентиры Европу 2016 г.? Или все же в пока существующую лишь в головах нескольких европейских визионеров прекрасную Европу 2035 г.? И на какую роль в этой прекрасной Европе будущего могла бы реально претендовать Москва?
Два проекта «Большой Европы»
Сторонники «возвращения в Европу» исходят из того, что время в конечном счете работает на «европейский проект». Справившись с многочисленными болезнями роста, оставив за спиной самые разнообразные кризисы и проблемы, Европейский Союз выйдет из нынешних испытаний закаленным, обновленным и наполненным новой энергией. Возможно, что так в итоге и будет. Хотелось бы, чтобы было именно так. Но сегодня, в конце второго десятилетия XXI в. данная оптимистическая перспектива базируется скорее на вере, чем на чем-то другом. Только будущее покажет, сможет ли Европа конвертировать эту веру в конкретные действия и результаты.
Пока же мы вынуждены опираться не на веру в будущее, а на опыт прошлого. Даже в самые лучшие времена российско-европейского сотрудничества Москва не была готова поддержать концепцию «Большой Европы», основанную на полном или частичном принятии всеми странами европейского континента нормативной и регулятивной базы Европейского Союза. Поддержка Москвой этой концепции в обозримом будущем в условиях непреодоленных системных кризисов в Европе и неясности исторических перспектив «европейского проекта» выглядит еще менее вероятной. Как можно верить в Европу, если сегодня она сама в себя не верит? Тем более что со времени «медового месяца» отношений между Россией и Евросоюзом центр глобальной экономической активности еще более сместился в сторону Азии, создавая альтернативные интеграционные возможности в том числе и для России как для евразийского государства.
С другой стороны, российское видение «Большой Европы» как продукта равноправного взаимодействия Европейского Союза и Евразийского Экономического Союза (ЕАЭС) при сохранении имеющегося позитивного багажа сотрудничества Москвы и Брюсселя (секторальные и визовый диалоги, поиски компромиссов по энергетике, трансграничное сотрудничество и пр.) не вызывает никакого энтузиазма в Евросоюзе. И не только потому, что европейские чиновники не рассматривают ЕАЭС в качестве сравнимого с Евросоюзом интеграционного проекта, рассчитывая на то, что большинство членов ЕАЭС при первом удобном случае будут готовы «переметнуться» от Москвы к Брюсселю; но еще и потому, что Евросоюз вообще плохо приспособлен к ведению равноправного диалога с кем бы то ни было, включая даже таких партнеров как США и Китай. Традиционная стратегия ЕС всегда состояла в географическом распространении своих стандартов, правил и норм на других участников международной системы, а не в приспособлении внутренних стандартов, правил и норм ЕС к особенностям этих других участников.
Оставаясь в рамках двусторонних отношений, преодолеть тупик, возникший на пути российско-европейского сотрудничества, не представляется возможным. По крайней мере, в ближайшие годы. У Европы в ее нынешнем состоянии нет убедительных аргументов, чтобы вернуть Москву к модели отношений начала столетия. Грубо говоря, Брюсселю нечего предложить Москве, кроме возвращения на два десятилетия назад, да и то лишь в том случае, если Москва откажется от всех своих реальных или воображаемых внешнеполитических достижений последних лет.
У России (даже с учетом совокупного потенциала ЕАЭС) недостаточно сил, чтобы заставить Брюссель (даже сильно ослабленный по сравнению с временами своего недавнего расцвета) вести равноправный диалог с Москвой. Для ЕС равноправный диалог был невозможен даже в лучшие времена российско-европейских отношений, он тем более невозможен сегодня. Эта патовая ситуация не изменится, даже если каким-то чудом удастся убрать с дороги главное препятствие, мешающее российско-европейскому сотрудничеству — незатухающий конфликт внутри и вокруг Украины.
К этому стоит добавить, что Европейский Союз за последние десятилетия так и не сложился в качестве независимого глобального центра силы. Попытки проведения самостоятельной внешней политики, движения в направлении «стратегической автономии» от Соединенных Штатов, повышения уровня внешнеполитической координации государств – членов ЕС постоянно предпринимались, особенно после прихода к власти США открытого евроскептика Дональда Трампа. Но стоило тому же Д. Трампу пригрозить Евросоюзу вторичными санкциями в случае нарушения европейскими компаниями односторонних американских ограничительных мер в отношении Ирана, и парадная карета европейской независимости тут же начала стремительное превращение обратно в тыкву.
Понятно, что в любых серьезных вопросах взаимодействия с Кремлем Брюсселю неизбежно придется прислушиваться к мнению Вашингтона. А уж Вашингтон никак не может быть заинтересован в формировании стратегического партнерства между Евросоюзом и Россией. Скорее всего, американская политика будет этому всячески и отнюдь не безуспешно, препятствовать. В условиях очевидного неравновесия сил между Вашингтоном и Брюсселем последний может рассчитывать лишь на тактические победы над США в отстаивании своего права на независимый курс в отношении Москвы. Да и то, только в тех случаях, когда между странами Евросоюза будет складываться консенсус по «российскому вопросу»; такой консенсус, как известно, возникает нечасто.
Прыжок в Европу — с разбега из Азии?
Как это ни парадоксально, единственный реалистический путь российского «возвращения» в Европу сегодня проходит через Азию. Если в одиночку такое «возвращение» нереально, то в формате создания совместно с Китаем, Индией и другими азиатскими партнерами «Большой Евразии» у России могут появиться принципиально иные переговорные позиции в диалоге с Брюсселем.
Идея «разворота России на Восток», как известно, имеет длительную историю — ее пытались реализовать в различных исторических условиях и в разных форматах на протяжении, как минимум, последних полутора столетий. Результаты этих попыток были неоднозначными; в целом, несмотря на отдельные достижения, Россия пока так и не стала полноправным игроком в азиатско-тихоокеанском регионе.
После резкого обострения отношений России с Евросоюзом в 2014 г. роль Востока для российской внешнеполитической и внешнеэкономической стратегии объективно возросла. За последние четыре года на этом направлении было сделано очень много. Тем не менее, перспективы формирования единого евразийского экономического, стратегического, социально-культурного и гуманитарного пространства с участием России в качестве одного из основных создателей «Большой Евразии» остается туманной. Более того, сохраняется долгосрочная тенденция к вытеснению России на периферию многих системообразующих интеграционных процессов в Евразии.
Особую тревогу вызывает то обстоятельство, что «разворот на Восток» часто рассматривается в Москве как возможность уйти от решения по-настоящему фундаментальных для страны проблем или, по крайней мере, отложить их решение на неопределенное будущее. Считается, что «разворот на Восток» снимает необходимость или, по крайней мере, снижает срочность проведения глубоких структурных реформ российской экономики. В реальности этот разворот предъявляет еще более высокие требования не только к качеству российской дипломатии, но и к качеству российской экономики. Строительство «Большой Евразии» в любом случае окажется более сложным делом, чем строительство «Большой Европы» — при том, что последняя задача, которая была главным содержанием российской политики на протяжении двух десятилетий, так и не была решена.
Преодоление многочисленных препятствий (геополитических, стратегических, экономических, социальных, культурно-антропологических и пр.) на пути формирования «Большой Евразии» представляет собой фундаментальную задачу не только внешней политики, но и внутреннего развития страны. Надо исходить из того, что для полноценного встраивания в формирующееся евразийское сообщество России потребуется значительно больше, чем сохранение нынешней общей позитивной динамики в торговых отношениях с КНР, развитие «парадных» многосторонних институтов типа БРИКС и ШОС, проведение масштабных азиатских инвестиционных форумов, расширение традиционных торгово-экономических связей с азиатскими партнерами.
При текущем отставании России от средних темпов роста азиатских экономик примерно в 4% в год (а от таких стран как Китай и Индия — на 5% в год), при выпадении страны из происходящей в Азии новой технологической революции, при минимальном участии России в формирующихся континентальных научном, образовательном и культурно-гуманитарном пространствах задача полноценного включения в «Большую Евразию» еще менее реальна, чем включение России в «Большую Европу». Стартовые позиции России в Азии намного слабее, чем в Европе — здесь меньше наработанного опыта сотрудничества, хуже инфраструктура, больше культурно-цивилизационных проблем, отсутствуют крупные русскоговорящие диаспоры и пр. Азия строже Европы, конкуренция на азиатских рынках носит более ожесточенный характер, в экономических отношениях царит право сильного и т.п.
Однако на данный момент «евразийский проект» для России имеет как минимум два решающих преимущества по сравнению с «европейским проектом». Во-первых, в отношениях с большинством стран Азии, при всей сложности этих отношений, у России нет столь длинного шлейфа исторических обид, взаимных претензий, негативных стереотипов, которые присутствуют в отношениях со многими европейскими партнерами. Для большинства азиатских стран Россия не выглядит экзистенциальной угрозой, а негативный образ Москвы не является источником национальной идентичности. Напротив, Россия воспринимается в первую очередь как одна из крупных потенциальных возможностей для экономической экспансии, причем возможностей такого масштаба на азиатском континенте найдется не так много.
Для иллюстрации глубоких различий в отношении европейских и азиатских стран к России сегодня достаточно сравнить списки участников последнего Петербургского международного экономического форума (май 2018 г.) и предстоящего Восточного экономического форума во Владивостоке (сентябрь 2018 г.). Если на первое мероприятие из европейских лидеров приехал только президент Франции Эмманюэль Макрон, то во втором планируется участие председателя КНР, премьер-министров Индии и Японии, президента Южной Кореи, руководителей многих других стран Азии. Поставьте себя на место Владимира Путина и ответьте на вопрос: на каком географическом направлении России имеет смыл сосредоточиться в ближайшие годы?
Во-вторых, «евразийский проект» в отличие от «европейского проекта» пока еще только начинается. Здесь еще не устоялись правила игры, раз и навсегда данные процедуры, мощные бюрократические структуры, давно и прочно укорененные в Евросоюзе. Более того, далеко не очевидно, что формирование «Большой Евразии» вообще будет копировать строительство тяжеловесных европейских конструкций — место европейской кирпичной кладки могут занять легкие сборно-разборные каркасы из полимерных материалов. А значит, России проще включиться в евразийские процессы на правах равноправного участника, а в каких-то сферах — и на правах лидера.
К этому можно добавить, что в качестве партнеров авторитарные или полу-авторитарные режимы Азии не только понятнее, но и надежнее европейских демократий. Взаимодействовать с президентом Реджепом Эрдоганом или с председателем Си Цзиньпином проще и понятнее, чем с председателем Европейской комиссии Жан-Клодом Юнкером или с лидерами отдельных европейских государств. Во всяком случае, в тех ситуациях, когда нужны быстрые и конкретные результаты. В нынешних, очень подвижных и мало предсказуемых международных условиях скорость принятия решений значит очень много.
«Я, конечно, вернусь, весь в друзьях и делах…»
Разворот России в сторону «Большой Евразии» ни в коей мере не означает, что Россия сама должна превращаться в азиатскую или даже в какую-то малопонятную гибридную «евразийскую» страну. Это невозможно, а если и стало бы возможным, то было бы лишь пагубным и для России, и для всего «евразийского проекта». Ценность России для Азии заключается как раз в том, что Россия — иная, отличная от большинства азиатских стран. Она в большей степени дополняет этих страны, чем конкурирует с ними. Отказаться от своей европейской идентичности, растворившись в ныне несуществующей идентичности «евразийской», было бы для России национальной катастрофой. К счастью, такая эволюция не представляется возможной.
Вместо тщетных попыток сконструировать фантомную «евразийскую» идентичность, Москве стоит присмотреться к позитивному опыту Австралии и Новой Зеландии, которым удалось удачно вписаться в складывающееся азиатско-тихоокеанское сообщество в значительной степени благодаря своим очевидным экономическим, политическим и культурно-цивилизационным отличиям от большинства окружающих их азиатских обществ. Парадокс состоит в том, что по мере все более глубокого погружения в евразийский контекст, России придется все больше внимания уделять сохранению и укреплению своей европейской природы. А это невозможно без активного культурного, образовательного, научного и социального взаимодействия с Европейским Союзом.
В качестве иллюстрации того, как Россия могла бы все-таки «вернуться» в Европу в пока неопределенном будущем, сошлемся на любопытный опыт форума АСЕМ — механизма регулярных встреч глав государств и правительств стран Азии и Европы, которые проводятся раз в два года, начиная с 1996 г., поочередно в азиатских и европейских государствах. Между саммитами проходят совещания министров иностранных дел, а также министров транспорта, образования, культуры, финансов, труда и занятости. При том, что АСЕМ остается неформальным диалоговым процессом, его роль во взаимодействии стран-участниц в области политики и безопасности, финансово-экономической и социально-культурной сферах не стоит недооценивать.
Россия с самого начала работы форума пыталась войти в число его участников, но долгое время эти попытки блокировались главным образом европейскими странами под надуманным предлогом неясности географической принадлежности (!) страны. В конце концов Россия все-таки вошла в АСЕМ. Это произошло на восьмом саммите Форума в октябре 2010 г. в Брюсселе. Но вхождение России стало возможным исключительно благодаря энергичным усилиям ее азиатских партнеров. И сегодня внутри АСЕМ Россия входит в азиатскую подгруппу членов, а не в европейскую.
Очевидно, этот опыт мог бы быть использован в будущем в рамках таких форматов как «Один пояс — один путь», «16+1», «БРИКС+» и другие. Дополнительные возможности для России открываются в связи с тем, что сам Европейский Союз начинает экспериментировать с новыми возможными форматами взаимодействия с азиатскими странами (ныне модная концепция трансконтинентальной «коннективности»).
«Внедрение» России в сложные трансконтинентальные проекты потребует высокого уровня дипломатического искусства, политической гибкости, готовности во многих случаях играть «на вторых ролях» при лидирующей роли Китая, Индии или АСЕАН. Но, самое главное, это потребует такого преобразования российской экономики, которое обосновало бы содержательное участие Москвы в таких проектах. Символическое участие Москвы как жест политической доброй воли со стороны Пекина или других азиатских столиц мало что даст России; рано или поздно, избыточные элементы трансконтинентальных конструкций прекратят существование. Въехать в Европу в «китайском обозе» не получится.
Все вышесказанное не является попыткой принизить значение Европейского Союза для России. «Европейский проект» очень важен для всего мира и для России в том числе. Он по-прежнему является самым успешным интеграционным проектом прошлого и нынешнего веков. Строители нового мирового порядка, несомненно, многое почерпнут из европейского наследия — как из успехов Евросоюза, так и из его неудач. И даже если Евросоюз в обозримом будущем не станет основным стратегическим партнером для Москвы, он может и должен оставаться той социально-экономической моделью, которая в наибольшей степени соответствует потребностям и возможностям России на данном этапе ее развития.
А если уж говорить о возможностях стратегического партнерства, то будущее отношений между Европой и Россией зависит в первую очередь от того, каким станет Евросоюз через 5-10 лет — ко времени начала нового российского политического цикла. Хочется надеяться, что самые мрачные прогнозы распада ЕС к тому времени продемонстрируют свою полную несостоятельность. В оптимальном варианте вопрос о «возращении России в Европу» к тому времени также должен утратить свою актуальность. Его мог бы заменить другой, не менее принципиальный вопрос — как Москва и Брюссель будут взаимодействовать в рамках формирующейся «Большой Евразии»? В конечном счете Европа, даже с европейской частью России, — всего лишь крупный полуостров на западной оконечности огромного азиатского континента.
РСМД. 17.08.2018
