Экономические кризисы

Экономические кризисы исправно фиксируются начиная с середины XIX в. Их было много и разных, а после 80-х годов прошлого столетия их ждут с завидным постоянством – подобно наступлению тихоокеанских ураганов. И все же появляются кризисы всегда внезапно, и любопытно, что, случайно или нет, но пора созревания будущего кризисного взрыва обычно падает на периоды самого блаженного наслаждения хозяйственными успехами, кажущимися нескончаемыми, когда и внимание расслабляется, и хочется опять и опять поверить в давно желаемое: нормальный рыночный уклад должен освобождать от спадов и прочих потрясений навсегда, потому что рыночная свобода и есть вечный залог непреходящего успеха и процветания. Ключ к такому успеху всегда кажется простым: поменьше запретов, долой надрыночную бюрократию, убрать всякую регламентацию – рынок сам установит для себя правила, и демократия рынка – верный путь в нескончаемое процветание.

Впрочем, эйфория рыночных успехов потому, наверное, и желанна так сильно, что долго продлиться ее никак не заставишь. Вот и в последние недели, прямо, можно сказать, на наших глазах, логика экономического реализма скучно и неодолимо берет свое. Что ж и этот цикл «рыночных эмоций» далеко не впервые обманывает переживающих его. Всего-то десятка полтора лет прошло с той поры, как объявили было окончательную и бесповоротную победу «новой экономики» – исчезновение кризисов ввиду охватившей весь земной шар компьютерной революции. Всего несколько лет – как раз до наступления очередного кризиса – понадобилось, чтобы вернулась трезвая логика: компьютер – блестящий аппарат для обработки цифр или, скажем, редактирования, – но покажет он то, что в него заложат, – не более и не менее.

И опять всего-то пяти лет хватило, чтобы этот урок был забыт. Он, правда, не стал слишком жестоким, и вновь крупнейшую страну мира понесло в безудержное просперити, хоть хорошо и давно известно, что оно, как всякая гулянка, переходит в тяжелое и длительное «похмелье». Оно, кажется, и наступает в наши дни в крупнейшей экономике мира и в окружающих ее экономиках. Научило ли все это чему-нибудь Америку, да и весь мир? Посмотрим. Для нас же этот кризисможет стать полезным. Пользу, конечно, надо уметь увидеть, а потом, что не менее трудно, реализовать, получив для начала четкое представление о том, что именно с экономикой происходит. Разговоров об этом много, но не видно, чтобы происходящее и в США, и в мире, и в том числе в России, было сколько-нибудь внятно объяснено.

Прежде всего, интересно вот что: никто и нигде так пока и не сказал, откуда появляется такой кризис и что его питает, хотя причин для его развития предлагается много. Правда, все они кажутся не более чем техническими подробностями. «Пузырь» стал любимым словом журналистов, но кто и чем его надувает, да еще с таким завидным постоянством – остается тайной. В прошлые кризисы, помнится, о «пузырях» тоже шла речь, потом они «схлопываются», тут как будто и кризису конец, но можно не сомневаться – они вновь появятся. Что мешает этому противостоять – тоже не очень понятно. То ли экономика слишком сложна, то ли мы о ней мало знаем, то ли – страшно произнести – рыночная система несовершенна? Похоже на тупик.

На фоне этих вопросов все попытки и обещания «справиться» с кризисами кажутся царапаньем мухи по стеклу: никаких следов и никакого проку от таких разговоров не было и не предвидится, как и от международных решений о строительстве «нового экономического порядка». Газеты, министры финансов и главы развитых государств рассказывают, что кризис возник из-за нехватки ликвидности, из-за того, что ФРС накачивала мировые финансы безответственными американскими долларами, из-за безнадзорной ипотеки США, из-за огромных и неясного назначения займов российских компаний за рубежом, из-за чрезмерных банковских ставок в России, из-за жадности российских финансовых и строительных корпораций и банков. И что же, это все стало видно только сейчас, когда зашатались все ведущие биржи мира? Да не оттого ли и решимость руководителей ведущих мировых держав обуздать будущие неровности капиталистической экономики теряет всякую определенность уже после первого намеченного («вот соберемся и решим») шага?

Прошлое ведущих финансовых центров мира определенности не добавит. Взять хоть те же Соединенные Штаты, числившиеся испокон веку оплотом либеральной экономики и мгновенно обратившиеся в своих спасательных мероприятиях нынешней осени к рецептам, очень напоминающим советские. До этого же на протяжении многих десятилетий те же Соединенные Штаты считались оплотом кейнсианства. Хотя не те ли самые США после 30-х годов слыли среди специалистов страной не либеральной и не кейнсианской моделей поведения, а скорее делового, прагматичного подхода к конструированию хозяйственной политики и ее реализации? Именно они – мало обращавшие внимания на теоретическую окраску или концептуальный ярлык для своих действий, а всем доктринерским лозунгам предпочитавшие опору на экономические факты и реальные тенденции и процессы, из анализа которых и брались рецепты для экономической политики, прочно увязанной с поставленными перед страной задачами.

Что же происходит сейчас? Кажется уместным вспомнить, что в глубинах рыночного процесса активную роль всегда играла психология, в частности, «чувство толпы». Если какому-либо вкладчику в банке не выдали деньги по первому требованию, – завтра, можно не сомневаться, у его дверей соберется толпа людей, которым и деньги-то сию минуту не нужны, а для банка временная случайная заминка может обратиться в серьезный кризис. Если начинают давать дешевые кредиты – их берут даже те, кто не знает, что, собственно, с ними делать, но деньги уходят в обращение, – отсюда проблемы и инфляции, и ликвидности, и другие неожиданные повороты в хозяйственной жизни.

Вот и нынешнему кризису психология придала некоторые необычные черты, так что поначалу даже шли оживленные споры о том, наступил ли кризис вообще, а потом возникла длительная путаница с попытками его охарактеризовать и классифицировать. Путаница продолжается, и пока неясно, насколько глубоко спад затронет производство и насколько он будет длительным. Тем временем стало очевидно другое: нынешние события, в национальных рамках и в мировом масштабе, заставляют вспомнить К. Маркса – происходящее блестяще иллюстрирует его мысль об отрыве финансового сектора от производства товаров, о превращении его в этакого «кота, который гуляет сам по себе».

Этот«гулящий» финансовый сектор за последние два десятилетия не в первый раз показывает свою анархическую сущность, он заставляет правительства многих стран, отбросив любые дела, срочнейшим образом вмешаться в экономические процессы, каким бы либерализмом на словах эти правительства ни отличались.

Из психологии выросла еще одна, до недавних пор питавшая эйфорию перерождающегося капитализма идея, – ныне, кажется, окончательно провалившейся «революции управляющих». Мастеровитость, с какой топ-менеджеры в США, в Европе, в России, забывая о производственных делах, наращивают себе с обострением кризисной ситуации бонусы и всякие иные выплаты, лучше всякой теории убеждает: нет, капитализм с приходом «управляющих» не переродился, эффективнее собственника все равно никто не способен управлять капиталом, а сейчас качество макроэкономических процессов падает, отсюда участившиеся сотрясения всей экономики планеты. Однако и былую феодальную роль собственника на предприятии сегодня трудно было бы вернуть, – да и ни к чему это, нужно искать какие-то другие формы.

Идея встречи «20-ки» не случайна: мы стоим перед явной необходимостью пересмотра не одного только порядка ведения финансовых дел, – об этом многие думают или догадываются уже давно, хотя чаще по политическим, а не экономическим мотивам. На сей раз, кажется, со всей отчетливостью воспринимается необходимость пересмотра всей привычной экономической философии. Но ни одна нобелевская технология последних лет близко не подошла к тому, что сейчас в экономике происходит или к тому, как финансовая неразбериха связана с производственной ситуацией. Все мысли и разработки мировой экономической науки, которые названы лучшими, неизменно посвящаются частностям работы хозяйственного механизма, иногда важным, иногда интересным, иногда информативным, но если и объясняющим что-то, то не более чем те же частности воспроизводственного процесса, протекающие при определенном наборе условий. Никто и не пытается создать единую логичную и законченную картину мировой глобализированной или хотя бы отдельной национальной экономики.

Никто не объяснил, откуда взялись эти невидимые барьеры на пути мастеров экономического анализа и по чьей воле они возникли и почему не исчезают. Очень непростой вопрос, тоже скорее психологический, и ответ на него тоже, надо думать, заставит пересмотреть экономическую философию – не кейнсианство или либертарианство, а ту систему практических взглядов, навыков, пожеланий, финансовых стандартов и шаблонов, которые управляли действиями денежных, государственных, политических властей до сих пор – и в «мирные времена», и в кризисных чрезвычайных обстоятельствах. Если сказать совсем просто, – менять надо не столько способы и методы возможного воздействия на экономику со стороны властей, сколько принципы, в соответствии с которыми эти методы и способы применяются: когда, в каких дозах, с какой целью и кем решение об использовании таких мер воздействия должно приниматься.

Может возникнуть иллюзия, что теперь полезнее всего, отбросив прошлое, вовсю вводить сплошные меры государственного воздействия на экономику. Заблуждение, во-первых, опасное не меньше огульного дерегулирования, а во-вторых, – просто глупое: нельзя же внезапно открывать кингстоны на корабле рыночной экономики и опускать его в административно-командные пучины только потому, что судно перестало слушаться руля. Полезнее обследовать сперва рулевое управление.

Признаки растерянности появились в руководстве и США, и других стран как только кризис стал неуправляемым. Синдром испуга – плохой советчик, но верный индикатор неразберихи во властном аппарате. Его появление свидетельствует: экономической философии в действиях властей США в последние годы просто не было – была мешанина из либерализма для внешнего пользования, а «для себя» – прагматизма из прошлых лет и все более уверенно появлявшегося из-под него чрезвычайного администрирования. Дж. Буш-мл. стал крупнейшим вкладчиком в дело замещения нормальной экономической философии – системы идей, основанной на разностороннем анализе, – волюнтаристским набором целенаправленно подобранных взглядов. Рациональности экономической Дж. Буш-мл. сознательно предпочел рациональность политическую, как он ее понимает.

В этом – одна из наиболее значительных особенностей формулирования макроэкономических решений при Дж. Буше-мл., где приоритетна роль политических факторов, необычайно сильна роль личной психологии президента при оценке этих факторов и их бюджетно-экономической «стоимости», и только на заднем плане ютятся экономические соображения. Вот это и есть истинная причина нынешнего кризиса: пренебрежение взвешенными научными оценками, несостоятельность современной макроэкономической теории, выпячивание политических приоритетов в ущерб потребностям экономики и рациональной экономической политики. Это почти полная противоположность годам правления Б. Клинтона, при котором, благодаря его умению гармонично воспринимать данные экономической науки и общаться с ее представителями, таланту использовать эти данные для политики регулирования США, получили рекордные месяцев безостановочного экономического роста.

Нынешний кризис не только не вписывается в экономическую теорию, он больше чем когда-либо поразил капиталистическую практику. Уже понятно и то, что это кризис не частных индикаторов цикла, не технических показателей вроде ликвидности или безработицы, или инфляции (сочетание которых, кстати, становится все менее осмысленным с позиции современной экономической теории) – это острый, как никогда, кризис экономического регулирования. Только теперь становится понятной небывалая амплитуда «шатаний» доллара: американцы упустили связь между состоянием внутренней экономики и внешнеэкономической конъюнктурой, что в эпоху глобализации хуже преступления, это – ошибка.

Только не надо ждать, что ее следствием станет «крах доллара». Американцы переполошились («лучше поздно, чем никогда») и на всю мощь включили давно имеющийся у них механизм регулирования экономики. При соответствующих размерах и качестве американской экономики именно такой механизм и становится решающим фактором благополучия и устойчивости доллара как мировой резервной валюты. Недаром доллар мгновенно пошел вверх, как только власти США начали срочную поддержку своей экономики, включив механизм регулирования, находившийся до тех пор в бездействии. Возможность такого регулирующего влияния на доллар со стороны американского государства – тоже фактор устойчивости валюты США. Всхлипывания «доллар – не жилец» сегодня бессмысленны. К тому же – обратим внимание – хозяйство и денежную систему США как будто охватили кризисные конвульсии, но инфляция в главной стране капитализма не превышает «нормы» в 3%, а бюджетный дефицит, хоть и огромен номинально, составляет не более 3 – 4% ВВП, и что, особенно в условиях кризиса, совсем не много.

У России – другая «история болезни». Здесь обычно власти с гордостью рапортуют: страна полностью встроена в мировой рынок. С началом кризиса привычным стало скромное признание, что связи эти пока не так уж и глубоки и кризис не так сильно нас задевает. Это верно, и остается только заметить, что нет худа без добра, – но тогда возникает вот какой вопрос: почему же оказываемое российским правительством «вспомоществование» крупному капиталу оказалось, в пересчете на душу населения или на размеры ВВП, едва ли не объемнее, чем в США, пораженных, как известно, «глубоким кризисом»?

Для специалистов очевидно: игнорирование возможностей регулирующего экономику механизма в США – это одно, а отсутствие такого механизма в России – совсем другое. Сегодня, благодаря нефти и удаленности России от мировой финансовой системы, это может сойти с рук, но завтра превратится в грандиозный конкурентный недостаток. Нельзя не видеть и того, что предложенные и осуществляемые российским правительством антикризисные меры, конечно, не случайны, но сводятся, в сущности, только к финансовой накачке банков и крупных компаний, а вот путного объяснения этих мер, их масштабов, направленности, да хотя бы неизбеж ной необходимости так и не получено.

Хотелось бы и теоретического анализа, и профилактических предложений, и рекомендаций по взаимодействию реального и финансового секторов в России, – но этого пока нет и, кажется, не стоит ожидать. Не очень ясно, как все же расценивать данные кризисные явления, которые на этот раз, может быть, и обойдут нас стороной. Непонятно, какоесоотношение свободы предпринимательства и госучастия мы хотели бы наладить и с какими целями.

Налицо кризис не только экономики, но и идей, и не видно, чтобы власти попытались этот кризис загасить потоком новых обоснованных идей и концепций подобно тому, как они забросали едва наметившийся банковский кризис потоком государственных средств. Американские выборы-2008 показали: избиратель в случае опасности все же склонен больше надеяться на государство, чем на произвол либеральных лозунгов и обещаний. И мировая, и американская экономическая наука являют ра стерянность, экономические концепции девальвируются на глазах, рынку в прежнем его понимании никто не доверяет и, более того, как показывают события, все чаще не доверяет себе и сам рынок. Отпущенный в свободное плавание, он теряет способности и силы. Значит, с нашими представлениями о рынке не все в порядке, им явно требуется глубокая корректировка, а рынку – контролер и помощник, – иначе он выродится.

Словом, прав был Николай Бердяев, заметивший как-то, что государство необходимо не для того, чтобы построить рай, но для того, чтобы избежать ада.

Руслан Гринберг