Вступление Ирана в ЕАЭС: легко сказать — непросто сделать
Олег Поляков
Планы Ирана ускорить вступление в ЕАЭС, о которых недавно заявило руководство страны, выглядят эффектной геополитической декларацией, за которой просматривается еще одна попытка спасти стремительно ухудшающуюся ситуацию в экономике Исламской Республики. Потеряв из-за американских санкций большую часть своего нефтяного экспорта, Иран ищет любые новые рынки для других своих товаров, и гипотетическое присоединение к ЕАЭС, несомненно, облегчит решение этой задачи. Но сможет ли Иран благодаря членству в ЕАЭС стабилизировать свою экономику в целом и финансовую систему в частности, большой вопрос: в сравнении с остальными странами — членами ЕАЭС иранская экономика существует в совершенно иной реальности, которая вряд ли принципиально изменится в обозримом будущем. Впрочем, Иран успешно наращивает торговый оборот с ЕАЭС и без формального участия в этом альянсе, которое неизбежно потребует долгих и сложных технических переговоров.
Подготовительные работы к постоянному членству Ирана в ЕАЭС будут проведены в течение двух недель, заявил спикер парламента страны Мохаммад Бакери Калибаф 10 февраля — после возвращения из Москвы, где он провел встречу с председателем коллегии Евразийской экономической комиссии (ЕЭК) Михаилом Мясниковичем. Такая постановка вопроса прозвучала по меньшей мере сенсационно, учитывая то, что до недавнего времени полноценное членство Ирана в ЕАЭС не обсуждалось — речь шла лишь о подготовке соглашения о свободной торговле в рамках развития Временного соглашения между Ираном и ЕАЭС, подписанного еще в мае 2018 года. Тогда говорилось, что для соглашения о зоне свободной торговли (ЗСТ) может потребоваться три года, и в прошлом декабре на итоговом заседании Высшего Евразийского совета главы стран ЕАЭС одобрили начало переговоров по этому вопросу. Согласно иранским источникам, в процессе стороны должны обсудить условия торговли 862 товарами, включая 360 товаров, которые Иран экспортирует в страны ЕАЭС.
Первая реакция руководства ЕАЭС на заявление спикера иранского парламента была сдержанной. Помощник председателя коллегии ЕЭК Ия Малкина на брифинге 17 февраля, отвечая на вопрос о перспективах вступления Ирана в ЕАЭС, напомнила, что договор о ЕАЭС, а также порядок принятия в эту ассоциацию новых членов предполагают подачу заинтересованным государством обращения на имя председателя Высшего совета ЕАЭС. Такое обращение от Ирана не поступало, сообщила Малкина, добавив, что повестка сотрудничества ЕАЭС с Ираном «исключительно торговая».
Объем этой торговли пока не слишком велик. На днях Тегеранская палата торговли, промышленности, добывающей индустрии и сельского хозяйства сообщила, что за 10 месяцев с начала текущего иранского года (20 марта 2020 года) Иран экспортировал в страны ЕАЭС около 2,2 млн тонн ненефтяных товаров на $824 млн долларов — на 18% по весу и на 4% по стоимости меньше, чем за тот же период годом ранее. Импорт Ирана из ЕАЭС составил около 2,7 млн тонн товаров на $956 млн, но, поскольку импорт сокращался быстрее экспорта, Ирану удалось улучшить свой баланс торговли с ЕАЭС на $106 млн. Общий торговый оборот за 10 месяцев текущего иранского года сократился на 8,4%, до $1,8 млрд, — сейчас на ЕАЭС приходится около 3% от общего объема внешней торговли Исламской Республики.
В Иране этот показатель хотят увеличить как минимум на порядок. В конце января, объявив о предстоящем начале переговоров по ЗСТ, глава Организации содействия торговле Ирана Хамид Задбум сказал, что Иран и ЕАЭС обладают возможностями для увеличения объема двусторонней торговли до $20 млрд. В свою очередь, первый вице-президент Ирана Эшак Джахангири в своем выступлении на минувшей неделе назвал многосторонние соглашения с евразийскими государствами одним из лучших вариантов для увеличения иранского экспорта.
Основным рынком в данном случае, несомненно, рассматривается Россия, и здесь далеко идущие планы Ирана хорошо подкрепляются текущей статистикой. По данным Федеральной таможенной службы, иранский импорт в РФ в прошлом году увеличился на 36,2%, до $796 млн, а экспорт из России в Иран, напротив, сократился на 6,1%, до $1,425 млрд. Правда, для России баланс торговли с Ираном остается устойчиво положительным, а доля Исламской Республики в общем внешнеторговом обороте минимальна — всего 0,4%.
Во многом дальнейшее наращивание торговли упирается в снятие инфраструктурных ограничений. Хотя проект международного транспортного коридора Север — Юг, который должен связать иранские порты на Индийском океане с российскими портами Балтики, на бумаге существует больше двух десятилетий, реальные подвижки в этом направлении заметны только в последние пару лет, после того как Иран в начале 2019 года завершил строительство железной дороги из Решта, центра прикаспийской провинции Гилян, до города Казвина, откуда идет магистраль на Тегеран. На строительство этого 164-километрового участка было потрачено 13 лет.
Первоначально объем грузов, которые можно перевозить по коридору Север — Юг оценивался примерно в 25 млн тонн к 2015 году, но фактически в 2019 году через азербайджанскую Астару на границе с Ираном в 2019 году прошло всего 364 тысячи тонн грузов. Только в этом году Иран планирует достроить железную дорогу из своего крупнейшего порта на Каспии Энзели до Решта, а давно анонсированное строительство ветки из Решта в Астару — это, видимо, вопрос еще нескольких лет. К тому же все эти начинания сопряжены с рядом других региональных сюжетов. Например, в стороне от коридора Север — Юг остается входящая в ЕАЭС Армения, а выгоды в качестве транзитера получит не являющийся членом ЕАЭС и недружественный Армении Азербайджан. А что касается Ирана, то Исламская Республика до сих пор не ратифицировала принятую еще в 2018 году Конвенцию о правовом статусе Каспийского моря, ссылаясь на то, что принципы разграничения территориальных вод требуют уточнения.
Еще одним важным мотивом для углубления сотрудничества с ЕАЭС в Иране считают возможность увеличивать объемы оборота в национальных валютах. Этот момент акцентировал Мохаммад Калибаф в ходе недавнего визита в Москву. «Необходимы новые подходы, особенно в финансовых расчетах, и мы хотим, чтобы иранские экспортеры имели доступ к торговле в национальной валюте, что облегчит процесс», — отметил он.
В целом такой подход соответствует политике, давно реализуемой Россией, но для Ирана он имеет гораздо большее значение, учитывая то отчаянное положение, в котором оказалась финансовая система страны в условиях американских санкций. Вскоре после их введения Иран был вынужден зафиксировать курс риала и ограничить операции с иностранными валютами для физических лиц, в результате чего в стране возникло два валютных рынка: расчеты по официальному курсу оказались доступны для уполномоченных властями агентов, таких как экспортеры, а «уличный» курс стал жить собственной жизнью. Прошлогоднее падение цен на нефть и пандемия коронавируса привели к дальнейшей девальвации иранской валюты: во втором квартале «уличный» курс риала потерял четверть стоимости, установив новый антирекорд — 200 тысяч за один доллар, а в октябре опустился до 300 тысяч за доллар. Официальный курс при этом сохраняется на уровне 42 тысяч пунктов.
Как отмечается в выпущенном в конце прошлого года бюллетене Всемирного банка, очередной всплеск спроса иранцев на валюту и другие безопасные активы был подогрет высокими инфляционными ожиданиями, а также геополитической и экономической неопределенностью. Постоянное обесценение риала привело к подорожанию сначала импортных товаров, а затем продуктов питания и жилья — в результате в прошлом ноябре инфляция в Иране достигла максимального за 16 месяцев значения в 46,4%. Для стран ЕАЭС такой уровень инфляции уже давно остался в прошлом, даже если исходить из такой более отражающей реальную картину подорожания товаров первой необходимости категории, как инфляционные ожидания — в России, например, они находятся на уровне порядка 10% годовых.
Непрекращающиеся финансовые проблемы создают хроническое давление на иранский бюджет. Для покрытия растущего дефицита власти Ирана в прошлом мае решили выпустить внутренние долговые облигации в объеме 1 500 трлн риалов в дополнение к уже одобренному в рамках действующего бюджета выпуску на 900 трлн риалов. Кроме того, началась распродажа госактивов на фондовом рынке, а на покрытие чрезвычайных расходов пришлось изымать средства из государственного фонда благосостояния. Страны ЕАЭС в прошлом году тоже столкнулись с необходимостью наращивать долг, но их обязательства по меньшей мере находятся «в рынке» — иранские же внутренние облигации с заявленной ставкой 14,5% годовых очевидным образом не покрывают инфляцию.
Иранская экономика вступила в рецессию третий год подряд после тройного шока — санкций, обвала рынка нефти и коронавируса — и экономические перспективы Ирана остаются весьма неопределенными, констатировал Всемирный банк в конце прошлого года. Согласно оценкам аналитиков, в 2020/21 году иранский ВВП сократится на 3,7%, причем это еще довольно оптимистичный сценарий (годом ранее падение экономики составило 6,8%), поскольку прошлой весной Иран довольно рано ослабил карантинные меры. Но в ноябре из-за новой волны пандемии опять пришлось вводить ограничения, и сейчас страна занимает 15-е место в статистике заболеваемости коронавирусом (более 1,6 млн случаев с начала пандемии), а по количеству умерших (около 60 тысяч человек) находится на 11-й позиции в мире.
Наконец, еще одна усугубляющаяся проблема Ирана — бедность населения. Многолетняя рецессия и высокая инфляция подорвали средства к существованию домохозяйств и остановили сокращение масштабов нищеты, а рост стоимости жизни снизил стоимость денежных переводов иранцев из-за границы и трудовых доходов в реальном выражении, отмечают эксперты Всемирного банка. В 2018/19 году национальный уровень бедности, то есть количество людей, имеющих доходы ниже 5,5 доллара в сутки, составлял 12,3%, за год увеличившись на 1,5%. В ответ на пандемию власти объявили о денежных трансфертах и потребительских ссудах для людей с низкими доходами и домохозяйств, не имеющих постоянного источника доходов, но эффективность этих мер может оказаться низкой. В «шоковом» сценарии Всемирного банка доля иранцев, живущих за чертой бедности, может увеличиться до 21%, а новые государственные расходы еще сильнее обострят проблемы бюджета.
Санкции и девальвация риала, несомненно, имели и положительное влияние на иранскую экономику, поскольку повысилась конкурентоспособность на международных рынках ряда экспортных товаров Исламской Республики, прежде всего сельхозтоваров и продукции обрабатывающей промышленности. Но без возвращения Ирана на мировой рынок нефти компенсировать его выпадающие доходы за счет других секторов экономики вряд ли получится в обозримой перспективе. В прошлом году добыча нефти в Иране упала до трехлетнего минимума 2 млн баррелей в сутки, из которых 600−700 тысяч баррелей так или иначе удавалось отправлять на экспорт в обход санкций, введенных Дональдом Трампом.
Смена руководства в Белом доме, на первый взгляд, была хорошей новостью для руководства Исламской Республики, поскольку Джо Байден в ходе предвыборной кампании говорил о готовности вернуться к переговорам по иранской ядерной сделке, намекая на возможность ослабления санкций. Уже в середине декабря, вслед за объявлением команды Байдена о возможном возвращении США в ядерную сделку, президент Ирана Хасан Роухани сообщил о готовности резко увеличить нефтедобычу. Спустя несколько дней было объявлено о планах довести ее в 2021 году до 4,5 млн баррелей в сутки, отправляя на экспорт чуть больше половины этого объема, что практически соответствовало бы уровню до санкций.
Но пока конкретных шагов по возобновлению ядерных переговоров ни с той, ни с другой стороны не сделано, — хуже того, американцы постоянно дают Ирану понять, что рассчитывать на скорую отмену или хотя бы ослабление санкций не приходится. Недавно, к примеру, на рынке США была реализована крупная партия иранской «санкционной» нефти, перехваченной при ее морской транспортировке, а вскоре может быть реализована еще одна такая операция. Уже после вступления Байдена в должность президента США в один из портов на побережье Мексиканского залива был доставлен ходивший под либерийским флагом танкер Achilleas с 2 млн баррелей нефти, которая, по версии американских властей, принадлежала Корпусу стражей Исламской революции и перевозилась в обход санкций. Иранское руководство уже квалифицировало захват судна как пиратство, а нанесенный 26 февраля удар американских военных по проиранским силам в сирийской провинции Дейр-эз-Зор стал еще одним намеком на то, что никаких переговоров на равных не будет, к тому же приказ Минобороны США отдал лично Джо Байден.
В этом контексте форсирование Ираном вступления в ЕАЭС выглядит прежде всего геополитическим жестом: Исламская Республика демонстрирует готовность к углублению сотрудничества прежде всего с Россией, в подтексте которого легко прочитывается объединение антиамериканских усилий. Но остается еще и сугубо процедурная сторона вопроса, предполагающая согласование сотен параметров экономической интеграции со всеми участниками ЕАЭС, и сколько займет этот процесс, предположить очень сложно — одного только политического решения тут будет явно недостаточно. Для микроскопической и сильно зависящей от России экономики Киргизии вхождение в ЕАЭС заняло больше четырех лет с момента решения ее руководства вступить в Таможенный союз, принятого в начале 2011 года, а для Ирана, входящего в третью десятку экономик мира по абсолютным размерам ВВП, это может потребовать куда большего времени.
EADaily. 26.02.2021
