Через Запад на Восток
Федор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»
Как отношения России с Европой и США ушли в прошлое.
Отношения с Западом, которые принято считать наиболее важными для российской внешней политики, пребывают в плачевном состоянии. Казалось бы, пора привыкнуть. Взаимное раздражение и напряженность росли давно, со второй половины 2000-х, а события 2014–2016 годов (Украина, Сирия, американские выборы) знаменовали уже противостояние. Но сейчас происходит качественное изменение. Новую фазу даже нельзя назвать конфронтацией — внимание обеих сторон слишком распылено, чтобы по-настоящему отдаться борьбе, как это было в годы холодной войны. Речь идет о взаимной переоценке и переосмыслении значимости друг друга. И на выходе из этого процесса, а идет он быстро, выяснится, что система взаимосвязей, сооружавшаяся десятилетиями, перестала соответствовать реалиям. Настолько, что адаптировать ее не удастся, потребуется нечто совсем другое.
Более всего на слуху две темы — продление договора СНВ и вторая нитка газопровода «Северный поток». Обе считаются знаковыми для того, как дальше сложатся отношения. Это объяснимо, ведь и та, и другая являются венцом более чем полувековых кропотливых политических усилий.
СНВ — последний (вероятно) договор о контроле над вооружениями, продолжающий традицию такого рода документов, заложенную в середине 1960-х. «Северный поток-2» — развитие линии на стратегическое энергетическое сотрудничество между СССР/Россией и Западной Европой, начавшейся тогда же.
Оба этих сюжета, напрямую друг с другом не связанные, не случайно начинались в одно время. Карибский кризис 1962 года продемонстрировал пагубность резких движений в атомную эпоху и подтвердил невозможность победы из-за перспективы полного уничтожения соперников. С тех пор холодная война окончательно перешла в стадию вынужденного сосуществования. А значит, встал вопрос об укреплении безопасности, о создании сетки предохранителей, которые снижали бы риски фатальных обострений. В сфере стратегической стабильности таковыми стали советско/российско-американские соглашения — начиная с ПРО и далее об ограничении и о сокращении вооружений. На европейском театре (напомним — главном в годы холодной войны) снижению уровня угроз способствовала крепнувшая топливно-экономическая взаимозависимость, начало которой положили поставки сибирского газа в Италию и Германию.
Подчеркнем: в основе лежал вопрос безопасности. Материальные выгоды от торговли газом, безусловно, были важны для обеих сторон, но никто даже не стал бы обсуждать их, если бы проект не способствовал решению главной задачи — управление военно-политическим противостоянием. Кстати, именно благодаря этому факту администрация США, с подозрением (как и теперь) относившаяся к строительству трубопроводов с востока на запад, в итоге все же соглашалась на расширение поставок. Европейские союзники, прежде всего ФРГ, убедительно объясняли Вашингтону, что союзническим обязательствам ничто не грозит, а стабильность укрепляется. (Сегодня Соединенные Штаты, как честно признался Трамп, воспринимают газопровод сквозь призму конкуренции за европейский рынок. Как раньше говорили, почувствуйте разницу.)
После холодной войны стройная схема начала исчезать. Американские администрации постепенно теряли интерес к двусторонним договорам в сфере стратегической стабильности. Противостояние с Россией больше не рассматривалось как стержень политики Соединенных Штатов, а нелюбовь к ограничению свободы рук — фирменная черта американской политики. Газовые проекты утрачивали для ЕС смысл геополитического якоря. Они становились гораздо более коммерческими. А идея взаимозависимости как гаранта стабильности оспаривалась с двух сторон. С одной — из-за появления новых стран (прежде всего Украины), пытавшихся использовать свои транзитные возможности для давления на поставщиков и потребителей. С другой — вхождение в Евросоюз государств Восточной Европы обогатило его диаметрально противоположным взглядом на российский газ — не залог спокойствия, а инструмент враждебного воздействия.
Если не вдаваться в детали, то изменение ситуации в конце ХХ — начале XXI века можно обобщить так. Россия перестала быть для Запада угрозой безопасности, к нейтрализации которой нужно относиться предельно серьезно. Партнером же, которому доверяют и с которым хотят вступать в долгосрочные институциональные связи, то есть прилагать усилия для создания новой системы отношений, Россия не стала. Сначала, потому что переживала последствия мучительного слома и была лишь отчасти дееспособна как полноценный собеседник. Потом, потому что по мере восстановления возможностей взялась претендовать на особый статус, который Запад не собирался признавать за страной, только недавно проигравшей холодную войну.
Проблема нынешних отношений России и Запада — концептуальное исчерпание. Особенно это видно на примере России и Германии.
Между двумя странами накоплен огромный массив связей. Даже если не уходить далеко в историю, а сосредоточиться на последних десятилетиях, то опыт «Восточной политики» Вилли Брандта и его продолжателей, объединения Германии при Гельмуте Коле и инициатив в духе «сближения через переплетение» Герхарда Шрёдера и Франка-Вальтера Штайнмайера вроде бы должны создать незыблемый фундамент. Отсюда и искреннее изумление в России в связи с тем, как стремительно исчезают «особые отношения», а Берлин становится чуть ли не заводилой кампании с требованием призвать Москву к ответу.
Но если взглянуть на курс Германии в развитии, то в нем сначала доминировал вопрос поддержания безопасности (именно в этом был смысл «Восточной политики»), а затем интерес Германии как флагмана ЕС к экспансии европейского проекта на восток. Безопасность в прежнем понимании более не актуальна, а экспансия если и не закончена, то отложена в долгий ящик. У Евросоюза слишком много задач, связанных с внутренней трансформацией, а каким он выйдет из этого процесса, никому не известно. Последнее для Берлина настолько важно, что ради достижения приемлемого состояния европейской интеграции он готов пожертвовать долго складывавшимися отношениями с Москвой.
Если же говорить о Соединенных Штатах, то администрация Трампа довершает демонтаж военно-политических договоров 1970-х — 2010-х годов, которые в новых условиях Вашингтон считает ненужными. Вместе с ними исчезает и стержень российско-американских контактов всех этих десятилетий. Это не означает, что с повестки дня уходит вопрос ядерного сдерживания и возможности физического уничтожения друг друга. Но совместных мероприятий для снижения угрозы, кажется, больше не планируется — каждый ведет себя, как считает нужным.
В этих условиях российская внешняя политика на западном направлении бьет мимо цели.
Несколько упрощая, можно сказать, что в ней присутствует стремление активировать (зачастую одновременно) обе прежде путеводные темы — безопасность и взаимовыгодное партнерство. Москва то решает напомнить Европе и США, что представляет собой значимую силовую единицу, способную при необходимости эту силу применить. И относиться к ней надо с уважением. То предлагает сотрудничать и вместе извлекать дивиденды, используя российский экономический потенциал. Не работает ни та, ни другая линия.
Российская военная угроза воспринимается всерьез в основном в соседних странах бывшего советского блока. Они в силу возможностей стараются донести свои страхи до грандов, но не в том смысле, что с Россией надо договориться о правилах игры, а как раз наоборот — с призывом дать русским максимальный отпор по всем фронтам. В крупных странах тема российской военной угрозы «не взлетает», хотя охотно используется как аргумент против расширения взаимодействия. Что же касается «гибридной» угрозы из России, о которой на Западе твердят не переставая, то из-за нее отношения заходят в глухой тупик. Вне зависимости от того, реальная эта тема или мнимая, разыгрывается она в каком-то пространстве теней и полусвета. Это исключает возможности не только верифицируемых договоренностей, но даже сколько-нибудь аргументированной рациональной дискуссии.
Вариант взаимовыгодного сотрудничества, естественно, омрачается глубоким политическим недоверием, но в первую очередь упирается в восприятие России как страны с блеклыми экономическими перспективами. Здесь Россию невыгодно оттеняет Китай, который, несмотря на быстро ухудшающиеся сейчас политические отношения с США и Европой, выглядит крайне динамичным и перспективным экономическим субъектом. Россия как страна с богатыми ресурсами и достаточно крупным рынком, конечно, все равно вызывает потенциальный интерес. Однако отсутствие бурного развития, с одной стороны, и наличие растущих политических препятствий — с другой, не стимулируют желания этот интерес развивать и реализовывать.
Разговор России и Запада выглядит сейчас невероятно странно. Российская сторона исходит из классических схем, согласно которым, что бы ни грохотало на поверхности, есть некий конфиденциальный политико-дипломатический процесс, в ходе которого и решаются реальные вопросы. Эта ностальгия по дипломатии лучших времен постоянно наталкивается, во-первых, на отсутствие конфиденциальности как категории, во-вторых, на тот факт, что никаких реальных вопросов за кулисами никто решать то ли не хочет, то ли не может. Выплескивание на всеобщее обозрение закрытых разговоров стало общепринятой практикой. Последний пример — публикация изложения беседы президентов России и Франции в Le Monde. Возмущение Кремля понимания в Елисейском дворце или ведомстве федерального канцлера не находит. Прежде всего потому что для западных собеседников намного важнее выстраивать свой имидж для собственной публики, чем о чем-то договориться с Москвой. Наиболее вопиющее проявление атаки внутренней политики на внешнюю — неоднократно звучавшие требования демократов в США, чтобы Белый дом полностью обнародовал переговоры Трампа с Путиным, вплоть до попыток публично допросить переводчиков.
Сегодняшний диалог Запада с Россией в принципе не подразумевает договоренностей и взаимодействия. Обмен заявлениями по поводу ситуации с Алексеем Навальным являет собой спектакль, который разыгрывается не столько для зрителей, сколько для самих исполнителей с обеих сторон. Никакого результата у этой перепалки не может быть по определению. Поразительнее же всего следующее. Вопреки уверенности многих, что участники баталии преследуют какие-то четкие цели и сами-то знают, что на самом деле произошло, в реальности это, видимо, не так. Если драма и стала плодом чьей-то воли, дальнейшее развитие событий, скорее всего, являет собой нагромождение импульсивных реакций, предрассудков, сведения счетов в комбинации с глупостью и невежеством, наслоившихся на накопленную взаимную неприязнь. Сам факт того, что малопонятный и логически труднообъяснимый эпизод стал поводом для острого кризиса международного масштаба, является наглядной иллюстрацией состояния отношений России с ведущими западными державами. Иррациональность происходящего не позволяет рассчитывать на нахождение разумного и приемлемого для всех выхода из ситуации. И это не единственный случай такого рода.
На протяжении 30 лет после холодной войны отношения России и Запада продолжали (в режиме затухания) определяться шлейфом того, что было заложено в период противостояния и что хотели трансформировать в новую форму сотрудничества после него. Сейчас, однако, это закончилось, как завершилась и попытка приспособить международные институты, созданные во второй половине ХХ века, к реальности века XXI. Главное изменение — Россия и Запад перестали быть настолько важны друг для друга, как были в годы холодной войны, а по инерции и в течение какого-то времени после. Европа занимается собой. Соединенные Штаты — собой и противостоянием с Китаем. России необходимо переосмыслить приоритеты, чтобы выработать верную модель поведения в мире, центром которого является Азия, а наиболее значимым партнером — Китай.
Логическим завершением эпохи стала бы отмена обоих знаковых начинаний — прекращение действия СНВ и отказ от завершения «Северного потока-2». Если это случится, отнестись надо философски. И перевернуть очень интересную, но уже прочитанную страницу.
Огонек. №38. 2020
