Европейские "четки для нервных"
Григорий Зерщиков, PhD, независимый эксперт (Нидерланды)
Нынешняя геополитическая ситуация в Европе находится под давлением военных действий на Украине и демонстрирует глубокие трещины в фундаменте коллективной безопасности. В то время как угроза кажется общей, ответы на нее двух ведущих держав Европейского союза, Франции и Германии, разительно отличаются.
Позиции Парижа и Берлина, некогда обеспечивавших работу двигателя европейской интеграции, кардинально расходятся, что ставит под вопрос способность Европы выработать внятный и целенаправленный курс.
Стратегические разногласия не являются результатом лишь политических просчётов или сиюминутных тактических решений. Они коренятся в уникальных культурных матрицах восприятия риска и национальной психологии, сформированных многовековым историческим опытом. Пока президент Франции Эмманюэль Макрон, используя «парадоксальную» риторику, стремится компенсировать слабости внутренней политики лихорадочной внешнеполитической активностью, Германия парализована экзистенциальным страхом перед неизвестностью (deutsche Angst), который конфликтует с провозглашённым бывшим канцлером Олафом Шольцем «поворотным моментом» (Zeitenwende).
Это расхождение не только создаёт напряжение в двусторонних отношениях, но и приводит к стратегическому вакууму, ослабляющему коллективную европейскую позицию.
Культурная теория риска (cultural theory of risk), представленная Мэри Дуглас и Аароном Уайлдавски в начале 1970-х гг., может, по-видимому, служить отправной точкой для понимания меняющегося европейского ландшафта с его коллективными эмоциями и политическими решениями. Согласно этой теории, восприятие опасностей не является результатом исключительно рационального анализа, скорее оно глубоко укоренено в социальных структурах, ценностях и укладах жизни[1]. Коллективы формируют собственные культурные предубеждения (cultural biases) – ценности и стереотипы, которые помогают им осмысливать угрозы и реагировать на них.
Как подчёркивают Майкл Томпсон и другие, «приверженность определённой модели социальных отношений формирует особый способ восприятия мира, а приверженность определённому мировоззрению легитимирует соответствующий тип социальных отношений»[2]. Другими словами, среди всех возможных опасностей именно те, которые вызывают наибольшее беспокойство или, наоборот, игнорируются, служат – иногда намеренно, но чаще неосознанно – укреплению одних социальных моделей и ослаблению других. В этом контексте, отмечают социологи Роджер и Жанна Касперсон, «каждое общество выбирает свои “чётки для нервных” (worry beads), конкретные риски, которые усердно натирает и полирует, в то время как другие оставляет без внимания»[3].
Так коллективные страхи становятся не просто пассивной реакцией на события, но активным, социально сконструированным феноменом, определяющим политику и общественное поведение. Целью данного анализа является исследование, какие «чётки» выбрали для себя две ключевые державы Европейского союза – Франция и Германия, а также как их национальные, исторически обусловленные страхи влияют на общеевропейскую стабильность в условиях политического кризиса.
Франция: от геополитической тревоги к психологической парадоксальности
Французское общество охвачено растущей геополитической тревогой, которая в последние годы приобрела невиданный масштаб. Источник – не только конфликт на Украине, но и более глубокое ощущение глобальной нестабильности. Данные, полученные институтами Odoxa-Le Figaro и Elabe, раскрывают масштабы явления. По результатам опроса Odoxa-Le Figaro, подавляющее большинство французов воспринимают конфликт на Украине как серьёзный риск для мира (72 процента), Европы (83 процента), Франции (75 процентов) и даже лично для себя (58 процентов). Эти цифры растут с начала конфликта: с апреля 2022 г. страхи относительно последствий войны для Франции выросли на 24 пункта, а личные удвоились[4].
Ключевым фактором роста тревоги, согласно агентству Odoxa-Le Figaro, является «неопределённость, усиливаемая двусмысленными заявлениями президента США о НАТО и поддержке Украины». Чувство незащищённости усугубляется ощущением одиночества в мире, где больше нет надёжного американского щита. Опрос агентства Elabe подтверждает: 75 процентов французов считают, что Соединённые Штаты больше не являются надёжным союзником, а 80 процентов имеют крайне негативное мнение о Дональде Трампе[5]. На президентских выборах 2022 г. во Франции 60 процентов избирателей, как правых, так и левых, заявили, что испытывают боязнь (angoisse) из-за исчерпания модели политического устройства[6].
Этот сдвиг в восприятии безопасности указывает на глубокое изменение в геополитическом самосознании.
Если раньше страна могла полагаться на прочность трансатлантического альянса, то теперь вынуждена переосмыслить свою роль и ответственность в европейской архитектуре безопасности. Во французском сознании опасность изначально воспринимается преимущественно в социальной плоскости. Как пишет Мария Голованивская, во французском языке danger описывается как одушевлённая и активная сущность, с которой человек не только сталкивается, но и ведёт борьбу. В отличие от русской «опасности», склонной скрываться и таиться, danger во французской картине мира угрожает открыто и упорно, а человек активно с ней сражается[7].
Французский ответ на тревогу персонифицируется в стиле президента Эмманюэля Макрона, который сам по себе становится источником дополнительного напряжения. Французские аналитики Марк Жоли и Марк Эндевельд описывают его подход, используя психологические концепции «двойного захвата» (double bind) и «парадоксальности» (paradoxalité)[8]. «Двойной захват» – навязывание противоречивых требований, создающих «логику нелогичного». Макрон, по их мнению, использует свою знаменитую фразу “en même temps” (в то же время, вместе с тем) не для поиска компромисса, а как способ «введения в заблуждение, нанесения вреда через запутывание»[9]. Эта тактика позволяет ему быть постоянно неуловимым, избегать ответственности и подавлять возражения. Постоянная парадоксальность поведения президента дезориентирует не только его ближайшее окружение, но и Европейский континент, особенно в сфере международных отношений, где традиционно ценится ясность. Например, заявления о возможной отправке войск на Украину, которые вызвали немедленное осуждение со стороны Берлина и Вашингтона, было воспринято как демонстрация неспособности к стратегической двусмысленности[10].
Вместо того чтобы придать ситуации дипломатическую гибкость, его слова выявили публичные стратегические разногласия внутри западного лагеря.
Французский журналист Франц-Оливье Жизбер добавляет к портрету концепцию «решимофобии» (décidophobie) – боязни принятия решений. По его мнению, Макрон обладает «храбростью с переменной геометрией». Его наступательная, даже воинственная риторика в отношении России – «эффект сплочения вокруг флага» (effet drapeau), то есть кратковременное увеличение общественной поддержки лидера в период международного кризиса – повышает рейтинги в условиях общественной тревоги. В то же время, как отмечает Жизбер, президент демонстрирует «вялый фатализм» перед лицом более сложных и менее медийных внутренних проблем: упадок уровня жизни в городах, безумные государственные расходы и неконтролируемая миграция. Он «не решает проблемы, а складывает их в стопку, чтобы отложить на потом»[11].
Это создаёт у общества ощущение, что лидер действует лишь там, где это безопасно и выгодно с точки зрения рейтинга, оставляя реальные, сложные вызовы без внимания. В поведении французского президента проявляется глубокая причинно-следственная связь между внутренними слабостями и внешней агрессивностью. Французская общественность, чувствуя себя изолированной и уязвимой, готова поддержать сильного руководителя, действующего в одиночку, даже если его риторика идёт вразрез с позициями ключевых союзников. Это объясняет, почему французы, по данным опросов, согласны с позицией Макрона по Украине, но демонстрируют снижение доверия к ЕС, в частности к Германии. Парадокс указывает на глубинное ощущение изоляции и подспудное желание действовать независимо, что прямо противоречит немецкой позиции и создаёт напряжение в отношениях между Парижем и Берлином.
Германия: метафизика и реальность deutsche Angst
В отличие от французского страха – angoisse, который чаще связывается с конкретными угрозами (военные действия на Украине, экономический кризис) и сопровождается телесно ощутимыми состояниями вроде ощущения «сжатости» (constriction), немецкое чувство тревоги носит более глубокий, экзистенциальный характер и обозначается понятием deutsche Angst. Немецкий язык, как и философская мысль, проводят чёткое различие между понятиями Angst и Furcht. Furcht – страх перед конкретной, осязаемой опасностью, у которой есть объект (например, страх перед собакой). Angst – экзистенциальное, безымянное чувство страха перед неизвестностью. Оно не требует конкретного объекта, а проистекает из самого существования человека в мире и глубоко укоренено в немецкой ментальности, где всегда есть ощущение, что плохие вещи могут произойти с человеком в любой момент[12].
Это безымянное беспокойство порой проявляется в форме любви к катастрофам – катастрофофилии.
Жизнь в апокалиптической атмосфере или предвкушение упадка цивилизации воспринимается многими немцами как грандиозное зрелище, что является одним из способов переживания и канализации постоянного внутреннего напряжения[13]. Бывший посол Италии в ФРГ Пьеро Бенасси отмечал: «Немцы часто поддаются самопрограммированию (self-fulfilling prophecy) в негативном смысле: превращают тревожное ожидание в гипотезу о надвигающейся катастрофе. “Katastrophe” – одно из их любимых слов. Это касается и экономики, и политики, и медиа»[14].
Deutsche Angst – не статичный феномен, он проявляется в повторяющихся циклах страха. Исторический анализ показывает, как такое чувство меняло свои объекты с течением времени. Сразу после Второй мировой войны оно было связано со страхом перед возмездием союзников и жертв нацизма. В 1970-е и 1980-е гг. воплотилось в страхах перед ядерным оружием, экологической катастрофой, безработицей и «полицейским государством»[15].
Сегодня этот страх вызывает миграция, климатические изменения и с недавних пор конфликт на Украине.
Культурная травма – то есть процесс, в ходе которого общество конструирует нарративы, придавая моральное значение событиям прошлого[16], в случае Германии, обременённой нацистским прошлым – привела, по словам швейцарского журналиста Роже Кёппеля, к развитию в обществе феномена морализаторства (Gutmenschentum). Стремление немцев после нацистского прошлого «сделать всё правильно на этот раз» и «быть на стороне добра» ведёт к политической жёсткости, неспособности к компромиссам и новым ошибкам, поскольку моральная правота и «гуманизм напоказ» ставятся выше прагматичного результата. Кёппель считает, что это моральное превосходство часто служит оправданием, чтобы не брать на себя реальную ответственность[17].
Когда общество настолько поглощено чувством вины, что отворачивается от реальности с её жестокостью и проблемами, оно теряет связь со временем. И застревает в вечном «сейчас», где главная цель – не решать проблемы, а сохранять моральную чистоту. Погоня за эфемерным ощущением «правоты» любой ценой заставляет забыть о реальных последствиях и приводит к потере адекватного восприятия. В обществе формируется исключительно моральный подход к внешней политике. Немецкая элита словно берёт на себя миссию защиты всего человечества: права человека, глобальный мир, свобода перемещения мигрантов. Ценности – это единственное, что им остаётся при отсутствии внятной стратегии.
Цель политических элит Германии – оправдать себя и собственное прошлое. Поэтому единственный способ смотреть на мир – делить его на добро и зло, не учитывая интересов собственной страны.
Провозглашённый канцлером Олафом Шольцем «поворотный момент» (Zeitenwende) в политике безопасности Германии изначально был призван покончить с «культурой сдержанности» и «вялым фатализмом». Однако поворот сталкивается с укоренённым страхом перемен, который парализует нацию. Немцы воспринимают нарастающий мировой хаос как дурной сон. Они хотели бы, чтобы ничего не случилось. Им не нужна лидирующая роль в Европе, напротив, есть опасение, что эту роль придётся взять на себя. Данные опроса Security Radar в 2023 г. показывают, что, несмотря на рост страха перед войной в Европе, 75 процентов немцев категорически против отправки войск на Украину[18]. Этот парадокс кажется необъяснимым, если не вернуться к разнице между Angst и Furcht. Обычный страх перед конкретной опасностью может мотивировать к действию, а экзистенциальный Angst часто приводит к психологическому параличу.
Наконец, внутренние разногласия в Германии ещё больше осложняют её способность действовать. Наблюдается значительное расхождение во взглядах восточных и западных немцев относительно России и Америки. Жители Восточной Германии демонстрируют меньше скептицизма к России и больше подозрений в адрес Соединённых Штатов. Этот внутренний раскол является долгосрочным последствием исторического разделения и делает невозможным для Берлина принять единый и решительный внешнеполитический курс. Таким образом, Zeitenwende превращается из реального поворота в политический лозунг, подрывая роль Германии в Европе.
Столкновение культурных матриц: последствия для Европы
Исторически франко-германский тандем являлся двигателем европейской интеграции, но сегодня он в глубоком кризисе. Расхождение в восприятии риска между Парижем и Берлином вызвано не только внешними факторами, но и внутренними противоречиями, коренящимися в национальных «чётках для нервных». Немецкая апатия, порождённая страхом, несовместима с французским театральным активизмом, основанным на боязни потери статуса. Примечательно, что в такой фебрильной атмосфере на свет появляются влажные мечты-воспоминания, «как мы когда-то наказывали Россию военным путём» с подтекстом «a не повторить ли снова?» Исторических прецедентов для подобных рассуждений недостаточно, и приходится обращаться к случаям почти двухсотлетней давности. Например, французский еженедельник Le Point в марте посвятил статью Крымской войне 1854‒1855 гг., озаглавив её «Крымской войной Европа наказала Россию». Автор начинает текст латинским выражением bis repetita – повторить снова[19].
Немецкий страх неизвестности и исторической вины приводит к нерешительности и морализаторству, что вызывает фрустрацию у Франции, которая, в свою очередь, пытается заполнить вакуум влияния показными, но часто непоследовательными действиями. Angst может либо парализовать общеевропейскую политику, либо, напротив, стать катализатором радикальных изменений. Отсутствие стратегической координации подрывает взаимное доверие и делает обе страны менее надёжными партнёрами в глазах друг друга. Неоднозначность восприятия хорошо иллюстрируют данные опросов Фонда Фридриха Эберта[20]: французы доверяют Германии в вопросах безопасности всего на 12 процентов, в то время как немцы, хотя и хотят быть лидерами Европы, воспринимают себя как того, кто следует за кем-то[21].
Это создаёт самоподдерживающийся цикл недоверия и нерешительности, который делает европейскую политику всё более хаотичной и непредсказуемой.
Отсутствие единой стратегии, согласованной Парижем и Берлином, вызвано их культурными различиями и порождает опасный геополитический вакуум в сердце Европы. Невозможность двух ведущих держав выработать единый подход к таким экзистенциальным угрозам, как конфликт на Украине, делает весь Европейский союз уязвимым и неспособным к быстрым и решительным действиям. Это не только ставит под угрозу общеевропейскую безопасность, но и предоставляет возможность заполнить вакуум другим игрокам – внутренним и внешним.
* * *
В ближайшие годы Европе предстоит глубокая геополитическая и психологическая трансформация. На смену старой парадигме, в основе которой франко-германский тандем и американский военный патронат, приходит другая, определяемая столкновением национальных страхов и поиском новой идентичности. В условиях кризиса каждая страна будет решать свои проблемы, исходя из собственных «чёток для нервных». Это ведёт к расхождению и ослаблению некогда единого фронта.
Евросоюз, вероятно, начнёт двигаться к большей оборонительной интеграции, но это скорее вынужденное движение, чем сознательный выбор. В условиях геополитической неопределённости и чувства, что американский щит исчез, страны устремятся к повышению военной автономии. Однако интеграция обречена на фрагментарный характер, поскольку продиктована не общим видением, а разнонаправленными национальными страхами.
Если Франция примется настаивать на большей решительности, а Германия – на большей сдержанности, то постоянные трения неизбежны.
Кризис франко-германского двигателя прогресса для Европы не разрешится скоро. Данные опросов указывают, что налицо не просто политические разногласия, а глубокая несовместимость национальных психотипов. Это будет способствовать укреплению других центров силы, в частности, «Новой Европы» во главе с Польшей, которая не разделяет ни немецкий Аngst, ни французскую «решимофобию». Эта тенденция только усилится, создавая многополярный европейский ландшафт с конкурирующими интересами и стратегиями.
Непредсказуемость США превращается в ключевой фактор. Он ускорит необходимость европейской автономии, но и усугубит внутренние противоречия, так как страхи и неготовность к принятию решений продолжат нарастать.
Пока Европа ищет место в мире, Китай постарается заполнить вакуум, предлагая экономическое сотрудничество и ослабляя трансатлантические связи. Насколько получится, покажет время.
Однако европейский кризис связан не только с различиями внутри союза, но и с изменением всей международной среды. Европа больше не обладает в мировых делах властью, которой обладала в эпоху либерального международного порядка, основанного на мощи США, многосторонности и «мягкой силе». Сегодня вес набирают национализм, протекционизм и действия в обход международных соглашений. Европа пытается адаптироваться, но её стратегии определяются страхом, а не уверенностью. Как отмечает Натали Точчи, символом этой тревоги стало открытое признание Макроном, что ЕС «смертен»: осознание конечности союза, вместо того чтобы мобилизовать к действию, парализует политическую волю и подталкивает к ошибкам. Именно этот страх – «безымянный, беспричинный, неоправданный», по выражению Франклина Рузвельта, – превращает Европу в заложницу самой себя. Поддавшись ему, она рискует превратить свою летальность в самосбывающееся пророчество[22].
Либо национальные страхи, отягощённые историческим грузом и политическим популизмом, приведут к хаосу и дальнейшему упадку, либо они же вынудят Европу к новому, более прагматичному, хотя и болезненному, переосмыслению роли в мире. Отличия в языковом и культурном кодировании страха – от французского danger и angoisse до немецкого Angst и Furcht – показывают, что речь не только о политических стратегиях, но и о глубинных различиях национальных психотипов. Различия структурируют восприятие угроз, определяя пределы и возможности для выработки общей европейской стратегии. В ближайшие два-три года мы, скорее всего, увидим продолжение первого сценария, поскольку внутренний паралич и отсутствие согласованной стратегической воли пока превалируют над осознанием общей опасности.
________________________
[1]. Douglas M., Wildavsky A. Risk and Culture: An Essay on the Selection of Technological and Environmental Dangers. Berkeley, CA: University of California Press, 1982. 221 p.
[2]. Thompson M., Ellis R., Wildavsky A. Cultural Theory. Boulder, CO: Westview Press, 1990. 296 p.
[3]. Kasperson R., Kasperson J. The Social Amplification and Attenuation of Risk // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. 1996. Vol. 545. P. 102.
[4]. Rioux Ph. Guerre en Ukraine: les Français ont peur de la guerre // La Dépêche. 14.03.2025. URL: https://www.ladepeche.fr/2025/03/14/guerre-en-ukraine-les-francais-ont-peur-de-la-guerre-12568614.php (дата обращения: 09.10.2025).
[5]. Rapegno J. Risque de guerre: les Français ont peur mais ne flanchent pas et soutiennent majoritairement l’Ukraine // La Montagne. 13.03.2025. URL: https://www.lamontagne.fr/paris-75000/actualites/risque-de-guerre-les-francais-ont-peur-mais-ne-flanchent-pas-et-soutiennent-majoritairement-l-ukraine_14653390/ (дата обращения: 09.10.2025).
[6]. Mahrane S. C’est la lutte finale… des peurs // Le Point. 18.07.2023. URL: https://www.lepoint.fr/editos-du-point/c-est-la-lutte-finale-des-peurs-18-07-2023-2528636_32.php (дата обращения: 09.10.2025).
[7]. Голованивская М.К. Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые концепты в представлении французов и русских. М.: Языки славянской культуры, 2009. С. 135.
[8]. См.: Endeweld M. L’ambigu Monsieur Macron: enquête sur un ministre qui derange. Paris: Flammarion, 2015. 335 p.; Joly M. La pensée perverse au pouvoir. Paris: Anamosa, 2024. 208 p.
[9]. Joly M. Op. cit. P. 82.
[10]. Ibid. P. 83.
[11]. Giesbert F.-O. Le courage à géométrie variable de Macron le décidophobe // Le Point. 13.03.2025. URL: https://www.lepoint.fr/editos-du-point/fog-le-courage-a-geometrie-variable-de-macron-le-decidophobe-12-03-2025-2584502_32.php (дата обращения: 09.10.2025).
[12]. Nuss B. Das Faust-Syndrom: Ein Versuch über die Mentalität der Deutschen. Bonn: Bouvier Verlag, 1993. S. 188–189.
[13]. Ibid. P. 199.
[14]. Benassi P. Intervista di Lucio Caracciolo, Giacomo Mariotto e Giuseppe De Ruvo, “Come si tratta con i tedeschi” // Limes. 2024. No. 6. P. 235.
[15]. Biess F. Republik der Angst. Eine andere Geschichte der Bundesrepublik. Hamburg: Rowohlt, 2019. 613 S.
[16]. Alexander J. Towards a Theory of Cultural Trauma. In: J. Alexander, R. Eyerman, B. Giesen et al. (Eds.), Cultural Trauma and Collective Identity. Berkeley, CA: University of California Press, 2004. P. 10–12.
[17]. Köppel R. Spitzel und Denunzianten: Der deutsche Verleumdungs-Journalismus // YouTube: Die Weltwoche. 27.08.2025. URL: https://www.youtube.com/watch?v=kamqt72dQss (дата обращения: 09.10.2025).
[18]. Zeitenwende for Europe: Public Perceptions Before and After Russia’s Invasion of Ukraine, Security Radar. Berlin: Friedrich-Ebert-Stiftung, 2023. 56 p.
[19]. Lorrain F.-G. Guerre de Crimée : quand l’Europe punissait la Russie // Le Point. 23.03.2025. URL: https://www.lepoint.fr/histoire/guerre-de-crimee-quand-l-europe-punissait-la-russie-23-03-2025-2585462_1615.php (дата обращения: 09.10.2025).
[20]. Включён Министерством юстиции РФ в перечень нежелательных организаций.
[21]. Security Radar 2023.
[22]. Tocci N. As Europe’s Power Shrinks, Its Fear Is Growing – and the Result Is Huge Mistakes // The Guardian. 14.05.2024. URL: https://www.theguardian.com/commentisfree/article/2024/may/14/europe-power-fear-ukraine-russia-migrants-gaza (дата обращения: 09.10.2025).
Россия в глобальной политике. №6. 2025
