Последний марксист

В год восьмидесятилетия М. Горбачева, прекрасным мартовским вечером я оказался на встрече с ним в Международном университете в Москве. Сначала зал был полон. Студенты пришли поглазеть на персонаж из длинного ряда деятелей прошлого (В.Ленин, И.Сталин, Н.Хрущев, Л.Брежнев... кто там еще) и, осуществив задуманное, мало-помалу покидали аудиторию, состарившуюся буквально на глазах. Оставались все больше люди немолодые, и среди них – уже ушедшие от нас Ю.Рыжов, Н.Шмелев, П.Тодоровский... Когда последний, прихрамывая, сходил после выступления со сцены в зал, М.Горбачев встал со своего места в первом ряду и пошел ему навстречу со словами: «Мы, старики, должны друг друга поддерживать».

С кем же он?

Как и все перечисленные, я родился при И. Сталине и хорошо помню, с каким возбуждением в ноябре 1961 г. взрослые слушали по радиоточке на кухне доклад Н. Хрущева на XXII съезде, где тот впервые публично (а не на закрытом заседании, как в 1956м) рассказывал о преступлениях великого вождя. Мне было десять лет, М. Горбачеву – тридцать, и он был делегатом того съезда. Н. Хрущева спустя три года отправили на заслуженный отдых, о И. Сталине в течение многих лет публично нельзя было сказать дурного слова. М. Горбачев на праздновании 40-летия Победы упомянул его имя в положительном контексте, чем вызвал бурные овации присутствовавших. Однако чуть позже он же высказался о «преступной роли сталинизма», после чего начали реабилитировать тех, кого не решились при Н. Хрущеве, начиная с Н. Бухарина.

С тех пор минуло много десятилетий, а имя И. Сталина все еще служит паролем, по которому соотечественники различают своих и чужих. Для подавляющей части народа это имя со знаком плюс, для меньшинства – со знаком минус. Большинство – за И. Сталина, и это же большинство против М. Горбачева.

Так с кем же он, с одними или другими? Г. Хазанов не зря рассказал собравшимся старую театральную байку о спектакле провинциального театра. На сцене З. Космодемьянскую допрашивают немцы: «Говори, где партизаны?» Та, натурально, хранит гордое молчание, и гестаповец приступает к пытке. Неожиданно в действие вмешивается один из зрителей, требуя немедленно ее прекратить. Артист, играющий гестаповца, не прерывая роли и с опаской поглядывая на вторгшегося на сцену громилу, шепчет ему: «Все кончится хорошо, наши победят». И слышит в ответ: «Хорошо бы знать, кто для тебя наши».

Наш М. Горбачев или не наш – вот в чем вопрос, и если наш, то для кого именно? Добрую половину жизни он был своим для партийной номенклатуры. Потом – для соратников по перестройке, покуда те не «раскусили» его, не перешли в стан открытых врагов и, обратив сделанное им в свою пользу, не переставали ни на минуту ругать благодетеля. Сохранивших верность осталось совсем немного.

Заграница его признала безоговорочно, и не столько благодаря примирению стареющего Р. Рейгана с «империей зла», сколько после признания М. Горбачева несгибаемой М. Тэтчер.

На какое-то время он стал своим для тех, кто звался советской интеллигенцией, расслышавшей в его южном говоре живые, не похожие на партийно-начальственные интонации.

В ноябре 1990 г. нас, небольшую группу советских профессоров – участников семинара в Бонне, почему-то пригласили на прием в честь объединения Германии, где М. Горбачева чествовала Европа. После окончания приема я в гардеробе был свидетелем, как к надевающему пальто М. Горбачеву подошел высокий человек с бородой и долго по-медвежьи мял его в объятьях. Это был кельнский изгнанник Л. Копелев.

Для большинства своего народа М. Горбачев был чужим и чужим остался. О причинах столько сказано, что повторять нет смысла. В этот мартовский вечер выступавшие извинялись за народ, которого он не смог напоить влагой свободы – ведь люди не испытывали в ней жажды.

Живой человек

В отличие от типичных представителей советской, да и постсоветской номенклатуры, М. Горбачев был и остается живым человеком. В октябре 2020 г. я в очередной раз в том убедился, увидев его в Театре наций, где инсценировали его воспоминания. Е. Миронов и Ч. Хаматова играли Захарку и Микки (так, оказывается, звала друг друга чета Горбачевых). Спектакль – сцены из их жизни, трогательные и смешные, история их любви, начавшейся в МГУ со встречи ставропольского тракториста и отличницы из Башкирии. История его восхождения на вершину власти, а потом и падения оттуда.

Ч. Хаматова и Е. Миронов гримировались и меняли наряды прямо на сцене, глядя на многочисленные фото своих персонажей, входя в образ. Взрослели и старели вместе с ними. Вот они в момент первой близости; вот, приехав из Ставрополя в Москву, выходят с госдачи поговорить без лишних ушей; вот, уже в период президентства, рассказывают друг другу злые анекдоты о себе – те, что популярны в народе; вот возвращаются из Фороса, и он идет к ней в больницу, а не на митинг к Белому дому, потому что женат не на стране, а на жене.

Из директорской ложи на самого себя смотрел М. Горбачев, так что я не успевал переводить взгляд с одного М. Горбачева на другого. Один раз я заметил, как он протер глаза – видимо, вытирал слезы. И я вспомнил, как на вопрос студентов, что главное в жизни, он ответил – любовь.

...Пятью годами позже, в другой мартовский вечер – 85-летнего юбилея Михаила Сергеевича, Ю. Ким пел о чижике в клетке и вспоминал, как академику А. Сахарову в Горьком установили телефон и ему позвонил М. Горбачев объявить об окончании семилетней ссылки. Это случилось в декабре 1986 г. В тот день я зашел к товарищу, юристу АПН, на Зубовский бульвар (там, где ныне «Россия сегодня»). Мы, натурально, обсуждали это невероятное событие, когда в его кабинет ворвался возбужденный человек начальственного вида и принялся возмущаться. «Меня, – восклицал он с использованием ненормативной лексики, – меня (!) спрашивают, посылать ли корреспондента на Ярославский вокзал встречать Сахарова»...

Для тех, кто не помнит, поясню, что тогдашняя пропаганда рисовала А. Сахарова кем-то вроде Гитлера. И вдруг новостное агентство, призванное пропагандировать за рубежом советский образ жизни, посылает своего корреспондента встречать врага народа – словно героя, вернувшегося из космоса. Когда незнакомец, навозмущавшись, вышел, я поинтересовался, кто это был. Оказалось, второй человек в АПН, а фамилия его – С. Иванько. Тот самый, о котором В. Войнович написал свою «Иванькиаду».

«Инакомыслие – это мотор духовного и научно-технического прогресса», – сказал М. Горбачев чуть позже. Да как только у него язык повернулся? Даже по нынешним временам инакомыслие – оскорбление чьих-нибудь чувств. И то в лучшем случае. В худшем – экстремизм.

…Еще припоминаю, Ю. Рыжов говорил, как советское голосование за единственного кандидата превратилось при М. Горбачеве в нормальные выборы; Н. Шмелев – об окончании холодной войны и прекращении трат на соцстраны, не говоря уже об Афганистане. М. Горбачеву этого тоже не простили. Р. Гринберг рассказал, как на его глазах М. Горбачева упрекали: он, мол, «уступил их [соцстраны] Западу за копейки», ту же Польшу. На что тот реагировал следующим образом: «Я что-то не пойму, кому Польшу продали, там вроде одни поляки?»

Да, ему было присуще чувство юмора. И вообще, он так легко говорил на одном языке с высоколобыми интеллектуалами, что мне показалось, М. Горбачев всегда был одним из них, просто ему долго удавалось мимикрировать под официознопартийный стиль, а потом нужда в том отпала. Нет, не всегда, конечно. Вышел-то он, как говорится, из народа. Оба деда были крестьянами, один – горячий сторонник советской власти, другой – не слишком ей доверял, с обоими она обошлась одинаково сурово.

Вполне вероятно, М. Горбачев мог стать таким, как люди, собиравшиеся в те мартовские вечера поздравить его с юбилейными датами, – выдающимся философом или экономистом, а хоть и артистом – в нем, несомненно, есть и это начало. Он не стал этим и не стал тем. Сказалась марксистская выучка. Вместо того чтобы объяснять мир, он его изменил.

Лев Семенович Симкин – доктор юридических наук, профессор, адвокат (Москва).