Кавказский регион между Западом и Востоком
Сергей Маркедонов, к.и.н., ведущий научный сотрудник МГИМО МИД России, главный редактор журнала «Международная аналитика», эксперт РСМД
На сегодняшний день кавказская проблематика вытеснена на обочину информационной повестки развитием событий внутри Украины и вокруг нее. Однако важность геополитических трансформаций в этой части Евразии ни в коем случае нельзя недооценивать.
Во-первых, на протяжении первых полутора десятилетий XXI в. интернационализация постсоветского пространства наиболее активно проходила на Южном Кавказе. Именно здесь в августе 2008 г. был создан прецедент пересмотра беловежских принципов, в соответствие с которыми границы между вновь возникшими постсоветскими государственными образованиями базировались на разделительных линиях между бывшими союзными республиками. Де-факто в этом регионе был заморожен процесс расширения НАТО за счет новых постсоветских государств. Хотя, как показал недавний визит генсека Альянса Йенса Столтенберга в Баку, Тбилиси и Ереван, движение в этом направлении не остановлено.
Во-вторых, несмотря на то что с 2014–2015 гг. фокус геополитического противостояния между Западом (США и их союзники из ЕС) и Россией переместился с Кавказа на Ближний Восток и Украину, этот регион остался одним из наиболее турбулентных на постсоветском пространстве.
Только на протяжении последних четырех лет в этой части Евразии дважды менялся статус-кво. В результате Второй карабахской войны 2020 г. баланс сил, сохранявшийся на протяжении 26 лет, подвергся радиальным трансформациям. И это касалось не только отдельно взятого этнополитического конфликта между Арменией и Азербайджаном. Произошло качественное изменение роли внешних сил. Беспрецедентное вовлечение Турции в азербайджанскую военную кампанию по восстановлению территориальной целостности этого государства стало первым опытом слома регионального статус-кво при участии непостсоветского государства, страны — члена НАТО. В сентябре 2023 г. инфраструктура непризнанной Нагорно-Карабахской Республики (НКР) была полностью ликвидирована. Азербайджан стал вторым после России государством, сумевшим интегрировать сецессионистскую территорию, хотя форматы инкорпорирования Карабаха и Чечни имеют существенные отличия.
Изменение регионального статус-кво способствовало и заметной активизации Ирана. Более активно в кавказские дела стали вовлекаться и два евразийских гиганта: Китай и Индия. С началом же российской специальной военной операции (СВО) на Украине в феврале 2022 г. США, ЕС в целом (и в особенности Франция) и НАТО перешли от «соревновательного сотрудничества» с Москвой к ее «сдерживанию», теперь еще и на кавказском направлении.
В-третьих, на наших глазах меняются форматы союзнических и партнерских отношений, существовавших в неизменном виде на протяжении десятилетий. Пост-карабахский статус-кво оказался «зарифмован» с масштабным кризисом в российско-армянских отношениях, а нарастающая конфронтация между Россией и Западом — с ослаблением стратегической связки Тбилиси — Киев. Напротив, мы видим определенную реприоритизацию подходов России в регионе, что выражается в наращивании кооперационных связей Москвы с Баку и Анкарой.
Таким образом, в настоящее время в Закавказье происходит перезагрузка региональной безопасности. Форматы и модели отношений, которые еще вчера казались незыблемыми, трансформируются и переоцениваются. Наряду с игроками, традиционно проявлявшими свою активность в регионе, появляются новые акторы со своими амбициями и представлениями об идеальном Кавказе.
Региональный театр «холодной войны 2.0»
Противоречия между Россией и Западом по поводу кавказской геополитики возникли не сегодня и не вчера. Более того, они проявлялись задолго до возвращения Крыма в состав России и начала вооруженного противостояния в Донбассе. «Пятидневная война» 2008 г. в Южной Осетии стала яркой демонстрацией ресурсов и возможностей для конфронтации.
Однако и до, и после «горячего августа» и Россия, и Запад, несмотря на полную несовместимость позиций относительно членства Грузии в НАТО, сохраняли на кавказском театре формат «соревновательного сотрудничества». Минская группа ОБСЕ по карабахскому урегулированию под сопредседательством США, Франции и России пережила не только «пятидневную войну» 2008 г., но и «русскую весну» 2014 г. Две военные эскалации в Карабахе в 2016 и в 2020 гг. продемонстрировали, что парадоксальным образом позиции Москвы и Вашингтона могут быть ближе, чем подходы РФ и Турции. Сегодня такое выглядит ненаучной фантастикой, но перед стартом так называемого «европейского переговорного формата» по армяно-азербайджанскому урегулированию в конце 2021 г. глава Евросовета Шарль Мишель и французский президент Эммануэль Макрон дважды звонили российскому лидеру Владимиру Путину, пытаясь найти точки сопряжения между интересами ЕС и сочинско-московским переговорным форматом Россия — Азербайджан — Армения.
Начало СВО радикально изменило этот расклад. Прежде всего стоит отметить, что позиции и РФ, и Запада по международной повестке стали холистическими. Для нюансов и оттенков не осталось места. И поэтому миссия ЕС в Армении рассматривается Москвой не только как свидетельство непоследовательности армянского руководства, но и как антироссийский инструмент Запада. На первый взгляд Россия и Запад продвигают во многом схожую повестку мира для Армении и Азербайджана — демаркация и делимитация границы, разблокирование транспортных коммуникаций в регионе и подписание мирного договора между Ереваном и Баку. Но при этом каждая из сторон видит себя как эксклюзивного модератора процесса, а завершение этнополитического конфликта рассматривает как укрепление своего присутствия на Кавказе и, напротив, минимизацию влияния геополитического конкурента.
США и их союзники активно эксплуатируют армянскую национальную травму, объясняя утрату Карабаха пассивностью и ненадежностью Москвы, а то и прямым содействием Кремля интересам Баку и Анкары. Россия в сентябре 2023 г. не проигрывала войну на Южном Кавказе — ее части просто не вступали в военное противостояние с кем-то из сторон. Однако надо честно признать: престиж Москвы пострадал. Можно сколько угодно предъявлять формальные основания о непризнании НКР как Кремлем, так и самой Арменией. Но для массового сознания соображения дипломатической политкорректности и формальной юриспруденции не работают. У многих могут возникнуть ощущения, что Москва, сосредоточив все свои усилия на Украине и конфронтации с Западом, попросту снизила приоритетность кавказского направления. Отсюда и стремление двигать «красные линии» в ту или иную сторону.
Как следствие, произошла активизация США, ЕС, НАТО и отдельных ее членов на Кавказе. Спектр такой активности широк, начиная от наращивания военных поставок Франции Армении и заканчивая голосованием в Европейском парламенте о рассмотрении возможного предоставления Еревану статуса члена Евросоюза. При этом Запад больше увлечен не созданием каких-то надежных гарантий для армянской национальной безопасности или блокированием максималистских устремлений Азербайджана, а снижением российского военно-политического влияния в регионе. Весьма показательным в этом плане стал региональный визит Йенса Столтенберга в марте 2024 г. в Баку, Ереван и Тбилиси. В Брюсселе полагают, что сейчас настал удобный момент для геополитической гомогенизации региона. Кризис в российско-армянских отношениях, стремление Грузии поскорее монетизировать свой статус «аспиранта» НАТО, наращивание кооперации между Баку и Анкарой (имеющей в Альянсе вторую по численности армию) — все эти факторы вместе и по отдельности работают на Запад. Однако кавказская мозаика многоцветна. И Альянсу (впрочем, не только ему) необходимо учитывать имеющиеся оттенки и нюансы.
«Истернизация» Кавказа
Конфронтация России и Запада — один из ключевых факторов кавказской геополитики, однако региональная мозаика Кавказа намного сложнее, чем вариации на тему прокси-конфликтов. Ситуация с Нагорным Карабахом отчетливо показала возможности и ресурсы так называемых «средних держав» — стран, не обладающих ядерным оружием, но имеющих четкое внешнеполитическое целеполагание, волю и решимость продвигать свои национальные интересы[1].
Действия Баку при поддержке Анкары нельзя однозначно приписать к прозападному или пророссийскому вектору. В разные времена Азербайджан то «замораживал», то, напротив, улучшал двусторонние отношения и с Россией, и с Западом в зависимости от того, насколько та или иная страна реагировала на мирный процесс или эскалации в Карабахе и вокруг него. И сегодня Баку последовательно оппонирует Парижу, видя в поставках французской военной техники Еревану угрозу реванша, а также возражает против размещения миссии наблюдателей ЕС на границе Армении с Азербайджаном. И здесь налицо общность позиций с Москвой. Но в то же время Ильхам Алиев принимает у себя Йенса Столтенберга, продвигает энергетическое партнерство с Евросоюзом и последовательно поддерживает территориальную целостность Украины. Не стоит забывать, что наращивание стратегического взаимодействия с Турцией происходит не просто в формате двусторонней кооперации, а союзничества с государством — членом НАТО, сыгравшим решающую роль в двух недавних расширениях Альянса за счет Финляндии и Швеции.
И здесь хотелось бы особо отметить, что Иран воспринимает усиление тюркского тандема на Кавказе как укрепление влияния НАТО и коллективного Запада[2]. Особой остроты добавляет тот факт, что Азербайджан долго и последовательно взаимодействует с Израилем. Израильские поставки вооружений Баку внесли весомый вклад в его военные успехи в Карабахе в 2020 и 2023 гг., и даже новая эскалация в секторе Газа не сломала этот вектор, несмотря на крайне негативную реакцию на действия израильского государства со стороны Турции. Для Ирана, позиционирующего себя сегодня как одного из главных защитников палестинских интересов, Южный Кавказ в этом контексте становится той ареной, где продолжается его соперничество с Израилем и опосредованно с НАТО и США.
В середине 2000-х гг. об интересах Китая и Индии в Закавказье говорили скорее для проформы. Оба евразийских гиганта присматривались к региону. Но сегодня их участие в кавказских делах становится все более ощутимым. Китай вошел в тройку крупнейших торговых партнеров Грузии. Несмотря на стратегическое взаимодействие Тбилиси с НАТО, США и ЕС, эта страна первая подписала соглашение о свободной торговле с КНР[3]. Также следует особо отметить решение Тбилиси об односторонней отмене визового режима для китайских граждан. Реализация амбициозного китайского проекта «Один пояс, один путь» настоятельно диктует вовлечение стран Кавказа. В то же время сами страны региона видят в Пекине игрока, дистанцирующегося и от Москвы, и тем более от Вашингтона, то есть надеются увидеть в китайской политике третью линию, позволяющую уйти от дилемм «холодной войны 2.0».
Набирает обороты и индийское вовлечение в кавказские дела. По словам индийского дипломата и эксперта Ачала Мальхотры, «близость Азербайджана к Пакистану, от имени которого Азербайджан неоднократно продвигал пакистанскую позицию по Кашмиру, является постоянным раздражителем для Индии», и, как следствие, у индийской стороны возникает интерес к кооперации с Арменией. По оценкам, приводимым Джейсоном Вахлангом и Сергеем Мелконяном, «суммарный объем контрактов вооружения и военной техники [между Дели и Ереваном] составляет около 2 млрд долл. с широкой номенклатурой». Дели также имеет значительный интерес к коридору «Север — Юг», и здесь возникает связка с РФ и с Ираном, что вызывает определенные фобии на Западе. При этом крупнейшим торговым партнером Дели остается Баку. Индийская сторона экспортирует в прикаспийскую республику товаров на сумму 79,4 млн долл., а импортирует из нее же на сумму 595 млн долл., что существенно превышает показатели по Грузии и Армении.
Таким образом, Кавказский регион испытывает воздействие не только «вестернизации», но и «истернизации».
Интеграционный дефицит
Если попытаться описать систему кавказской региональной безопасности какой-то единой формулой или метафорой, то на ум приходи образ оживленного и плохо регулируемого перекрестка. С одной стороны, наблюдается конкуренция регулировщиков, и касается она не только великих, но также и средних, и малых держав. С другой стороны, сами движущиеся государства норовят следовать то одному, то другому своду правил, не сообразуясь ни с прошлыми договоренностями, ни с подходами регулировщиков. И порой не слишком считаясь даже с интересами пассажиров.
До сих пор ключевой проблемой Кавказа остается дефицит региональной интеграции. Сами страны Закавказья по-разному оценивали собственные перспективы. И даже если вдруг предположить ускоренное подписание мирного договора между Баку и Ереваном, тот факт, что таковое будет достигнуто фактически с позиции силы, оставляет для будущего немало вопросов и сложных дилемм. Между тем корни активного внешнего вмешательства в кавказские дела (и со стороны России, и со стороны Запада, и стран Востока) — следствие отсутствие внутрирегионального единства. Даже если предположить успех дрейфа Армении на Запад, это не снимает проблемности, так как видны следы корректировки жесткого прозападного курса Грузии. Да и Азербайджан не намерен встраиваться в какие-то структурированные интеграционные схемы, предпочитая двусторонние отношения и прагматику ценностям и детерминированным установкам.
Долгие годы в контексте безопасности Кавказа обсуждался формат «3+3», однако он существует как минимум в двух версиях: иранской и турецкой. И если первый вариант ориентирован на жесткий региональный детерминизм (три страны региона плюс три евразийских гиганта-соседа), то второй, формально предлагающий то же самое, более гибкий и учитывает многоуровневую кооперацию Турецкой Республики с Западом. Для России эксклюзивная региональная версия, особенно с учетом трендов 2014–2023 гг., представляется более выгодной. Но как бы ни стремились Анкара, Москва и Тегеран оградиться от внешнего влияния, его вряд ли удастся сдержать. И дело не только в НАТО. И Китай, и Индия с интересом смотрят на Кавказ, и они еще не развертывали здесь свои ресурсы хотя бы в центральноазиатском формате. Значит, это еще впереди, а учитывать данные факторы нужно уже сегодня, как и наращивание натовской активности.
О глобализации в последние три десятилетия кто только ни писал. И со знаком плюс, и со знаком минус. Но перекладывая общетеоретические установки на кавказскую почву, становится очевидным: проблемы Баку и Еревана, Тбилиси и Сухума сегодня волнуют далеко не только центр некогда общего советского проекта — Москву, но и Париж, и Пекин, и Вашингтон, и Дели, и Исламабад, и Тель-Авив. Все это потребует и большей гибкости, и большей креативности в плане выработки неких правил игры в регионе. Если, конечно, финальная цель — обеспечение мира и стабильности, а не создание евразийской «пороховой бочки».
_____________________
[1]. Holmes, J.W. Most Safely in the Middle // International Journal, Spring 1984. Vol. 39. №2, Pp. 366–388.
[2]. Golmohammadi, V. and Markedonov, S.M. How Iran Perceives Turkey’s Rise in the South Caucasus // Russia in Global Affairs. 2024. Vol. 22. №1. Pp. 152–175.
[3]. Лексютина Я.В. Китай на Южном Кавказе: масштабы экономического присутствия // Постсоветские исследования. 2022. Т.5. №1. С. 57–72.
РСМД. 22.03.2024
