От тоталитаризма к демократии
(Выступление в Мюнхенском театре Кammerspiele 8 марта 1992 г.)
Мой нынешний визит в Германию – первый после ее воссоединения. Это стало событием исторической важности прежде всего для самих немцев, но также для Европы и всего мирового сообщества.
Новые отношения между нашими народами и государствами могли, очевидно, родиться только теперь, на новой основе, когда мы пошли навстречу друг другу. Cобираемся и далее идти вместе, укреплять партнерские отношения и налаживать дружбу между нашими народами. Но и то, что уже сделано, – величайший успех по любым критериям, огромный политический капитал.
Надеюсь, что наши народы – немцы, россияне, граждане других государств бывшего Советского Союза сделают все, чтобы этот капитал был не только сохранен, но и приращен. Но уже сейчас мы видим: он приносит добрые плоды нашим народам, европейцам, всему миру.
Сотрудничество между нашими государствами особенно важно и необходимо сейчас, когда и наш континент, и Западная Европа, и весь мир переживают глубокие перемены. XX в. подходит к концу. Может быть, исторически он уже завершился. На наших глазах идет формирование политических, экономических, моральных очертаний нового мира. Так или иначе, приходит время подводить итоги.
Чем же был XX в.? Это был век крупнейших, поистине революционных свершений в науке и технике, в производстве и потреблении, в развитии материальной цивилизации. Он породил новые формы общественной жизни. Я уверен, что все это наложит отпечаток на дальнейшее развитие мирового сообщества.
Но одновременно с этим XX в. оказался и самым жестоким, антигуманным веком в человеческой истории. Он был свидетелем чудовищных, не сравнимых с прошлыми войн. Противоречащее здравому смыслу и разуму использование достижений человеческой мысли привело к созданию оружия, способного уничтожить цивилизацию, самого человека. Реальностью стал экологический кризис, масштабы которого приобретают взрывоопасный характер.
Мир оказался расколотым на противостоящие друг другу социально-экономические системы, отношения между которыми все больше приобретали конфронтационный характер. Он стал веком возникновения и длительного господства небывалых тоталитарных режимов. Они возникали и в Европе, и в Южной Америке, и в Африке, и в Азии. Как, чем все это объяснить?
Глобализация экономических и социальных процессов XX в. происходила на фоне и под воздействием ожесточенной борьбы классов и наций, государств и целых континентов, через революции, войны и экологические потрясения. Конфронтационная логика этих процессов и тяжелейшее материальное состояние, в котором оказались десятки, сотни миллионов людей, позволили манипулировать массами, навязывать демагогические доктрины. В этих условиях и стало возможным возникновение авторитарных, диктаторских, тоталитарных обществ и режимов. А выход из создаваемого ими самими тупика искали в насилии над собственным народом или в поиске внешнего врага, в нагнетании напряженности, в развязывании военных конфликтов.
Однако канун 2000-летия христианской эры ознаменовался началом поворота в мировом развитии. Один за другим пали диктаторские режимы. Огромные массы людей, причем в большинстве случаев не прибегая к оружию, сумели добиться того, что процессы государственных преобразований пошли демократическим путем.
Советский Союз, где шесть лет назад началась перестройка, оказался в центре грандиозных перемен конца XX столетия. Это объяснимо, ибо речь шла об огромной стране, раскинувшейся на двух континентах, в которой произошла великая революция, имевшая мировое значение. Но речь шла и об обществе, в котором сложился тоталитарный режим. И, наконец, о государстве, которое превратилось в мировую державу с огромным ядерным потенциалом.
Все тоталитарные режимы в чем-то схожи, но каждый имеет свои особенности. Наша система сталинизма, а затем постсталинизма, отличалась тем, что была всепроникающей и всеохватывающей. Сверху донизу, по вертикали и горизонтали она сковала все общество, подавляла инакомыслие, используя для этого и репрессивные методы. Однако правящая верхушка понимала, что нельзя постоянно держать миллионы людей на одном страхе. Отсюда целая система всеподавляющей демагогии, дезинформации, изоляции общества от внешнего мира.
У нас была Конституция, выборы, Советы, многочисленные общественные организации... Но вся их деятельность, так же, как и массовые кампании и движения, от начала до конца направлялись партийными структурами, их постановлениями, директивами, решениями и указаниями вождей. В результате общество стало сверхцентрализованным, бюрократизированным. По существу, оно оказалось в стадии окостенения.
Вчера я слышал, причем не только от руководителей вашей земли и федерального министра Т. Вайгеля, что Бавария всегда была самым стабильным районом страны. Но я очень высоко оцениваю и то, что было сказано дальше в обоснование этого тезиса: так было потому, что баварцы всегда сами хорошо трудились, используя в то же время возможности реального федерализма. Это очень важный момент. Сочетание того, что реализуется в центре, обеспечивая сотрудничество всех земель Германии, с большой свободой каждой из них – в том, что касается и политики, и экономики, и социального строительства, других сфер, – это, видимо, необходимый для успешного развития оптимум.
Но не будем идеализировать. Я вообще никогда не признаю идеальных схем. Более того, я категорический противник заявлений насчет идеального характера тех или иных решений. И в нашей, и в вашей стране подобных заявлений было достаточно. Не будем им поддаваться. Но сочетание сильного федерального центра и большой свободы земель – это интересный опыт, глубокое решение. Я полагаю, что вы будете и дальше совершенствовать свою федерацию, искать пути к новой динамике жизни.
Отличительной особенностью советской тоталитарной системы было то, что в СССР фактически была полностью ликвидирована частная собственность. Тем самым человек был поставлен в полную материальную зависимость от государства, которое превратилось в монопольного экономического монстра.
Все это привело к анемии, к экономической и социальной апатии. Массы народа, отчужденные от собственности, власти, самодеятельности и творчества, превращались в пассивных исполнителей приказов. В обществе были подорваны стимулы к эффективному труду, да и к участию в общественно-политической жизни, к предприимчивости и инициативе, глубоко укоренилась уравнительная психология.
Недовольство существовавшим положением в обществе было всегда. Можно сказать: а в какой стране все всем довольны? Видимо, это так, ибо общество, в котором довольны все, обречено на умирание. Но я в данном случае говорю о другом. Люди не мирились с этой системой. Они видели, что живут гораздо хуже, чем могли бы жить, располагая такими огромными ресурсами и возможностями. Все время общество было в ожидании перемен. Это подкреплялось и пропагандой: вот-вот они будут. Сменялись программы и планы, они твердо, надежно, со статистикой, с заключением научных центров доказывали: завтра будет лучше. Это тоже сдерживало людей от того, чтобы они шли на решительные меры.
Но есть еще одна правда. Когда человек живет десятилетиями в таком обществе, возникают определенные стереотипы, привычки, создается своя особая культура (или, скорее, антикультура), правила и даже традиции. У части общества была определенная боязнь перемен. Для многих характерна неприязнь к новым формам жизни. И не только в экономике, но и в духовной сфере, в отношении свободы.
Сейчас, может быть, нас больше всего держат эти привычки, традиции, сложившиеся за долгие годы, когда господствовала сталинская модель организации жизни общества. Иждивенческая психология, суть которой можно свести к двум-трем словам: пусть думают вожди, политики, а мы подождем и посмотрим, что они нам могут дать, живуча и сегодня. И без учета этих реальностей понять нашу ситуацию невозможно. В России никакие механически перенесенные рецепты и формулы решения проблем не сработают. Да и не только в России...
Словом, необходимость перемен в обществе зрела давно и приобретала самые разные формы. Одной из них стало так называемое диссидентское движение. Его наиболее выдающимся представителем был академик А. Сахаров. Читая его, так и оставшиеся без ответа письма бывшим руководителям страны, видишь, насколько точно он определил причины и последствия общего нашего кризиса, насколько раз умными были многие его рекомендации.
Ощущение, что не все было благополучно в системе, после смерти И. Сталина не раз проявлялось и в высшем руководстве страны. Предпринимались попытки частичных реформ, но они ничего не меняли в политической структуре общества, не затрагивали отношений собственности, монополии партии на власть, на духовную жизнь, и поэтому все оказались обреченными. Нужны были не меры, пусть даже и крупные; нужна была принципиально иная политика, новый политический путь.
«Так больше жить нельзя!». Эта фраза была произнесена в ночь перед мартовским Пленумом ЦК партии 1985 г., который после смерти К. Черненко должен был избрать Генерального секретаря ЦК КПСС – фактически главу государства. Именно с этого времени, особенно с апреля 1985 г., начала формироваться и проводиться новая политика. Понимали ли те, кто осмелился поднять руку на тоталитарного монстра, что их ждет, масштаб того, на что они идут? Поскольку это впрямую и в первую очередь относится ко мне, скажу: мы хорошо знали существующую систему. И понимали, что придется пойти далеко и что это будет непросто.
Сейчас я начал писать мемуары – отступил от общепринятых правил, которые требуют, чтобы все осело, отстоялось, чтобы все частное, мелкое ушло, и лишь потом садиться и писать капитальное сочинение. Поступаю таким образом потому, что жизнь этого требует. Пытаюсь не столько восстановить ход событий – он всем известен, задокументирован – но, скорее, стремлюсь осмыслить и донести до читателей мотивы сделанного мною выбора. Восстанавливаю в памяти то, что сам тогда переживал и думал, стараюсь понять самого себя в тот период, а также всех и все, что меня окружало. В общем, это будет моя интерпретация пережитого.
Но здесь я хочу говорить не об этом, а о том, что развитие философии перестройки, ее политики прошло через ряд этапов. Это был мучительный и сложный процесс. Приходилось ломать себя. Ведь прежде всего перестройка – это революция умов. Все остальное вторично.
Все мы были детьми своего времени, сформировались в атмосфере, в которой жило общество, и были его частью. Делая свой выбор, мы были за перемены, были недовольны существовавшими порядками, не хотели мириться с безобразиями, творившимися под прикрытием социалистических лозунгов. Тем не менее на всех наших инициативах и методах действий сказывались привычки, выработанные прошлым опытом. Все приходилось делать с оглядкой на идеологические догмы и на возможную реакцию партии. Были иллюзии насчет способностей правящей Коммунистической партии (не только в начале, но и в дальнейшем), что КПСС может быть мотором кардинальных перемен. Эти надежды не оправдались в значительной степени.
По мере того как силы старого режима сознавали, что им грозит, стало нарастать сопротивление, и в обществе развернулась настоящая ожесточенная схватка. И только расширение демократии и утверждение гласности позволили нам все же в самых сложных условиях накапливать потенциал демократии и тем самым создавать защитные механизмы для нового политического курса. И делать перемены необратимыми.
В конечном счете мы – и теоретически, и в реальной жизни – пришли к пониманию, что свобода, которую мы хотели дать народу, обществу, предполагает правовое государство, разделение властей, свободу слова и вероисповеданий, признание инакомыслия, многопартийности, подлинную выборность органов власти, многообразие форм собственности, включая частную, рыночные отношения.
В свою очередь возникло понимание того, что мы ничего не добьемся без коренного изменения отношений с внешним миром. Отсюда – новое политическое мышление, новый подход во внешней политике, основанный на общечеловеческих ценностях, признании взаимозависимости всех частей цивилизованного мира, понимании жизненной необходимости прекратить гонку вооружений, покончить с «холодной войной».
И еще. Если мы соотнесем долю военных расходов с валовым национальным продуктом государства, то наше общество оказалось одним из самых милитаризованных. Это обстоятельство не только губительно сказалось на нашей экономике, лишило ее жизненных соков, но и деформировало наше сознание. Мы должны были покончить с гнетом милитаризации в нашей стране.
Уже один перечень проблем, задач, которые стояли перед нами, показывает, каков масштаб перемен и какова степень ответственности тех, кто решился пойти на это. Можно было заранее представить, что нас ждут тяжелые испытания.
Переломным в ходе всех этих процессов оказался 1988 г. Именно тогда мы приступили к глубокой реформе политической системы. Пробовали проводить и частные реформы: в аграрном секторе, в машиностроении, ввести в ряде министерств новые принципы хозяйствования, предоставить больше самостоятельности... Но эти попытки, частные подходы ничего не давали. В конечном итоге все упиралось в сложившуюся политическую систему, ядром которой была партия. Партия-государство. Именно поэтому и нужна была политическая реформа.
И сейчас еще спорят: надо ли было так раскручивать демократию в стране, начинать политическую реформу, не преобразовав экономику? Надо, потому что все попытки реформировать экономику и все общество без политической реформы, без ликвидации монополии партии на власть не получались.
Уже в 1988 г. перестройка начала буксовать. И лозунги хорошие, и политика, и поддержка в народе есть, а все остается на месте. Поэтому нужно было решимость тех, кто наверху пошел на реформы, подкрепить «революцией снизу» – через развертывание демократии, новые свободные выборы, которые ввели бы в политическую жизнь новые силы.
Нам приводят пример: А. Пиночет, используя диктаторские возможности, сделал реформу. Нам говорят: в Китае крепко держат власть и двигают реформу. У меня нет возможности прочитать курс лекций на сей счет. Но прошу всех думающих людей посмотреть на это через призму нашего опыта. Думаю, в наших условиях без политической реформы государства, плюрализма, демократии, опирающейся на многопартийность, без политической и экономической свободы ничего не получится.
Надо сказать, что к этому времени демократические силы, приверженные политике перестройки, еще не сформировались. Они были слабы, разрозненны. А консервативные силы были сплочены и тормозили процессы преобразований. Это тоже реальность, урок из нашей истории. Да и не только нашей.
Помните, как в 1930-е годы демократы в Германии соревновались между собой, тоже бросали друг другу взаимные упреки, а в это время к власти пробирался известно кто. Это урок, который всем нам надо извлечь из истории. Я даже думаю, что это, может быть, один из самых главных уроков, который сейчас надо иметь в виду.
И все же, несмотря ни на что, историческую задачу мы решили: тоталитарный монстр рухнул, люди получили свободу, в обществе развернулись демократические процессы. Они идут очень остро, болезненно, но они идут и набирают силу. И доказательством того, что они уже имеют силу, является провал августовского путча.
Общество начало меняться. При всем том, что оно перегружено тяжелыми социальными проблемами и нуждой, которую сейчас переживает весь народ. Но люди не хотят возвращаться назад. Мой собственный опыт говорит о том, что радикальные реформы не могут быть безболезненными и идти гладко. Меня часто упрекали в медлительности, нерешительности и маневрировании. Между прочим, все это было: и медлительность, и нерешительность, и уж особенно маневрирование. Но иначе было нельзя.
Во-первых, в нашей стране нельзя идти напролом, ломая все отжившее через колено. Нужно было достичь этапа, когда процессы демократизации стали необратимыми. А также считаться с тем, что происходит в головах у людей. Иначе это была бы авантюра. Все наши начинания, да и самих реформаторов консервативные силы в два счета смели бы с лица земли.
Во-вторых, у каждой революции есть свои романтики и идеалисты. Им хотелось, чтобы однажды, улегшись спать под покрывалом тоталитарного режима, назавтра проснуться под одеялом, расцвеченным всеми цветами радуги демократии.
Конечно, на нашем нелегком пути были ошибки, тактические просчеты. Но был один принципиальный момент, который я хотел бы выделить, так как правильное его понимание многое объясняет и в прошлом, и сейчас. Речь идет о соотношении политики и нравственности.
Еще на первых этапах перестройки, когда только формировался ее облик, контуры, концепция, я поклялся себе, что сделаю все, чтобы этот революционный переход впервые в такой стране, как наша, прошел мирно, без крови, без раскола общества на «красных» и «белых», без того, чтобы одна сторона искала победу только в уничтожении всех несогласных.
Новое мышление, как философия перестройки, основывалось на общечеловеческих ценностях. А политика перестройки была призвана заменить ими «классовый», конфронтационный подход к решению основных проблем общественного развития. В чем трудность применения нравственного критерия к политике, тем более в период сложнейшего и опасного перехода общества из одного состояния в другое? В том, что противники реформ пользуются недовольством населения, толкают на противостояние, насильственные действия.
Поэтому приверженность высшей законной власти исключительно мирным методам политики таит в себе одновременно и слабость, и силу. Силу – потому что общество, человек, получив свободу, могут реализовать свои демократические права и возможности. А слабость – потому что когда этими правами злоупотребляют, очень трудно прибегнуть к насилию, даже если оно законно и оправданно. В этом специфика политики перестройки, которую я проводил. Дело не в полномочиях президента, а в морально-политической установке.
Ведь в нашей стране все всегда решалось насилием. Политическая культура была у нас такова, что если ты мой противник, а я у власти, то ты должен, как минимум, сидеть в тюрьме. Но раз признали законность плюрализма и в экономике, и в политике, во всей общественной жизни, необходимо было кончать с этой традицией. А это оказалось не так-то просто. Потребовался огромный запас уверенности в правильности взятого курса, запас выдержки с тем, чтобы не отказаться от этого выбора.
Вспоминается интересный пример из нашей истории. Император Александр I в начале своей деятельности. Кто с ним был рядом? М. Сперанский, автор реформ России. А кто заправлял в конце его царствования? А. Аракчеев, аракчеевский режим. Вот как реформаторы трансформируются под давлением обстоятельств в свою противоположность!
Сохранить до конца свою нравственную позицию – наиболее трудный вопрос. Но я решил не отступать от этого самого главного моего политического выбора. Нравственного выбора. В конце концов, думаю, вся эта «нерешительность» президента, его «медлительность» (я все это ставлю в кавычки), т.е. моя тактика, мой подход и позволили накопить в обществе такие силы, которые, как теперь говорят, создали базу для сохранения и продвижения демократических преобразований.
Думаю, когда происходят столь глубокие перемены в такой стране, как Советский Союз, то это касается всех стран. Я уже говорил здесь, в Баварии, что за 40 лет «холодной войны» мы могли найти 20, 30, 100, 200, 300, 500 млрд долл. на обеспечение гонки вооружений, военные конфликты, войну во Вьетнаме и т.д. Но не можем решиться на значительно меньшие расходы сейчас, когда это так нужно, когда Россия вошла в острую фазу реформ, когда ей надо стабилизировать финансы, рубль. Не можем найти средства?
То, что происходит в России, касается всего мира. Я говорю жителям Германии: мы очень высоко ценим то, что лучше всего значение происходящего в России, в СНГ понимают немцы. Они уже многое делают и, я надеюсь, – все, что они смогут, они сделают. Но все равно, 90% того, что предстоит сделать нам в своей стране, должны сделать мы сами. Это должны понять все европейцы. Мы должны совместными усилиями сотворить новую Европу.
Глубокие перемены, происходящие в Европе и в мире, кое у кого из политиков, политологов, научных центров, занимающихся вопросами стратегии, вызвали состояние, ну, скажем, легкой паники.
Как хорошо было! НАТО, Варшавский договор, 2 млн солдат с той стороны, 2 млн – с другой. Сферы распределены, цели выбраны... Но то, что это измотало даже такие страны, как Америка и Советский Союз, нанесло им экономический и нравственный ущерб, это должно всех нас заставить задуматься. Так что же мы будем – назад возвращаться, испугавшись первых испытаний? Нет. Думаю, мы совместно вышли на новый путь, пошли навстречу друг другу и должны идти общей дорогой к новой цивилизации.
Я побыл два дня в Баварии, встретился с людьми, поглядел им в глаза и говорю: я верю этим людям. Потому что никакой режиссер, никакой политик ничего не сможет сделать, чтобы выражение глаз у людей было таким, каким я его увидел. В конце концов, я твердо пришел к тому, что обновлять общество надо. Еще в 1978 г. написал обширную записку в Центральный Комитет на этот счет.
Затем последовала борьба. Уже в московских структурах. И здесь я окончательно убедился, что сменой декорации, штукатурки, обоев не обойтись. Мы оказались в системном кризисе, и надо было менять систему.
Некоторые газеты у нас берутся обсуждать: а вот что М. Горбачев говорил в 1972 г., а вот – в 1975 г., а вот – в 1985 г., а вот в 1988 г. что он говорил. А вот – в 1990 г. Естественно, подбор цитат идет таким образом, чтобы показать не развитие позиций человека, их переосмысление, а только чтобы его уличить, пригвоздить к позорному столбу. Чепуха это все! Но люди на такие приемы реагируют. Обыватель реагирует. Однако каждый мыслящий человек по себе знает, какой путь мы прошли с 1985 г. по нынешнее время. Мы пережили, я пережил за это время несколько жизней, а не семь лет. А может, и несколько столетий...
Не так давно мы с президентом Б. Ельциным давали совместное интервью американскому телевидению, и нам задали вопрос: как вы относитесь к социализму? Мне отвечать было просто, я – приверженец этой идеи. Я тогда ответил: потерпел поражение социализм в форме сталинской, репрессивной модели. Но это не значит, что поиски людьми лучшей жизни закончились. Более того, когда цивилизация испытывает такое давление со всех сторон (мы ведь чувствуем, как глобальные проблемы обостряют всю ситуацию), мы будем вместе искать эту лучшую жизнь. Думаю, что поиски будут идти уже не на противопоставлении: что лучше – капитализм или социализм. Нам нужна новая цивилизация, которая отвечала бы уже критериям XXI в.
Мой фонд избрал своим девизом: «К новой цивилизации». Нужны поиски. Мы готовы к ним, к интеллектуальным спорам, беседам. Это нужно политикам. Ибо меняются не только столетия, меняются эпохи. И если не будет мощных политологических мозговых атак на проблемы, которые встали перед миром, то в политике можно наделать очень много глупостей. Это может иметь далеко идущие негативные последствия.
Я рад тому, что мы здесь, в Мюнхене, можем вот так встречаться, напрямую задавать друг другу вопросы. И, глядя в глаза друг другу, рассуждать. И размышлять.
Меня спрашивают, предвидел ли я распад Союза и возникновение СНГ? Здесь, в Германии, я сдал в издательство Бертельсмана книгу, которая практически так и называется. Двести пятьдесят страниц посвящены рассуждениям на эту тему. Причем я принял такое решение: только в послесловии говорю о своей сегодняшней позиции, а в самой книге привожу лишь то, что говорил в декабре 1991 г. Ибо могут сказать: «Ну, вот видите, теперь-то президент все стал хорошо понимать. А в декабре понимал ли?»
Да, я давно понимал, что в моей стране реформы не были бы успешными без реформирования Союза. Но я глубоко убежден – два года доказываю это на всех трибунах, при всех встречах, разворачиваю и наращиваю аргументы, что СССР, после того как от нее отпали Финляндия, Польша и т.д., это – не классическая империя. Страна формировалась как единая, начиная с Киевской Руси и расходясь все большими концентрическими кругами по всей своей территории. Славяне создали этот сложный мир, войдя в контакт с другими многочисленными народами.
В одних случаях это было небезболезненно, в других (в большинстве!) – это были встречные движения. Демография нашей страны такова, что все в ней перемешалось. 75 млн человек живут не на своих исконных землях, где они родились. 31 млн человек живут в смешанных браках. В Казахстане, например, – 40% казахов, 40% русских, 19% немцев, украинцев и др.
Настоящих границ внутри нашего государства никогда не было. Никто территориальными вопросами никогда не занимался или они не имели никакого особого значения. Ну, может, это слишком упрощенно – хозяйственное-то значение они имели. Но политического действительно – нет. Это было единое пространство с точки зрения обороны. Единая сеть железных дорог, единая энергетическая система. Все делалось, исходя из того, что люди собирались всегда жить вместе. Поэтому столь сложному миру людей нужен новый союз, но обязательно союз. С другим центром. Примерно по такому типу, который вы создали здесь, в ФРГ, где каждая земля располагает огромными правами, большой свободой, но вместе с тем у всех есть общие интересы, согласованная экономическая политика, валюта, налоги, внешняя политика, оборонная политика. В этом – ключ к пониманию того, почему за последние годы Германия развивалась стабильнее и динамичнее.
Вот мой взгляд на этот вопрос. Я изучил опыт всех федераций. Даже конфедерации не состоялись. Последние десятилетия показали, что все они дрейфовали в сторону федерации. Но какой? Живой, с перераспределением полномочий.
Именно так был подготовлен новый Союзный договор. И те, кто пошел на путч, увидели: это будет другое государство. Они не увидели себе места в будущем Союзе и пошли на то, чтобы насильственно прервать процесс.
Что думает народ? Народ смотрит: Союз, Содружество – назовите как угодно. Но народ и сейчас не приемлет того, что это будет уже не одна страна.
И только сейчас люди начали остро сознавать, что, оказывается, если речь идет о Содружестве на тех принципах, на которых оно создано или еще пока существует, то это – расчленение страны. Разрывы человеческих связей, оборонного пространства, рынка, валютной системы. Это нагромождение новых проблем. Для всех – и для народов, живущих в Союзе, и для вас. Мы все ведь очень связаны.
Поэтому я за то, чтобы даже если это – Содружество, то должны быть созданы его эффективные институты. Пусть это будет политический совет для рассмотрения вопросов безопасности, внешней политики или экономический комитет для согласования и выработки общих правил, чтобы работать на едином всесоюзном рынке.
Содружество должно быть эффективным, действующим организмом. Такое Содружество я буду поддерживать, хотя, повторяю, сам я остаюсь приверженным идее обновленного Союза.
Михаил Горбачев, генеральный секретарь ЦК КПСС, первый и последний президент СССР.
