Имперская сдержанность России
Драматические события в Белоруссии и вероятные изменения международного порядка на Южном Кавказе в результате военного поражения Армении создают убедительный повод для размышлений относительно возможностей и ограничителей российского влияния на своей периферии. С чем связана осмотрительная и сдержанная политика России в части исполнения своих «имперских обязательств», пишет Тимофей Бордачёв, программный директор клуба «Валдай».
Минск и Ереван являются формальными союзниками Москвы в рамках Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) и участниками Евразийского экономического союза (ЕАЭС) – институтов, которые многим видятся как средство России по-новому выстраивать отношения с государствами, возникшими после распада СССР в 1991 году. На протяжении всего периода после распада СССР оба государства были военными союзниками России и никогда не доставляли ей серьезных хлопот. Сейчас их внутренняя стабильность и международное положение под вопросом – меняется постоянный статус, возникший еще в первой половине 1990-х годов и в целом устраивавший российскую внешнюю политику.
Поэтому любые трансформации возможностей и статуса Армении и Белоруссии неизбежно оцениваются наблюдателями в категориях их влияния на позиции России. Да и в целом ее способности обеспечить контроль над ближайшими к своим границам территориями. В итоге речь идет о склонности Москвы к классическому имперскому поведению, выражающемуся в необходимости играть решающую роль в делах своих соседей ради обеспечения собственной безопасности, которой может угрожать проникновение на соседские территории враждебных держав или просто неконтролируемый хаос. И если в случае с Белоруссией российские власти достаточно недвусмысленно выразили поддержку легитимному правительству, то на Южном Кавказе их позиция содержала в себе нюансы.
Это заставило многих наблюдателей предположить, что Москва не готова втягиваться в серьезный конфликт и вообще может уступить напору внешнего игрока.
Внимание к упомянутым двум случаям связано также с тем, что и тут, и там в качестве противников, вмешивающихся в дела российской периферии, активно выступают не мировые державы первого ряда, а второразрядные игроки – Польша и Турция. То, что обе страны далеко уступают России по своим совокупным возможностям, делает дискуссию еще более эмоциональной. Международная политика на российской периферии словно окончательно возвращается к геополитическим реалиям XVII–XVIII веков, когда Украина была расколота, а еще недостаточно окрепшая Россия противостояла Польше и Османской империи. Но уже в конце XVIII и первой половине XIX века обе державы были Россией ликвидированы в одном случае и низведены до внешнеполитического ничтожества – в другом. Способность этих двух соседей к хищническому поведению сейчас неизбежно оценивается как проявление российской слабости. Которая особенно контрастирует с уверенностью российского руководства в значимой роли Москвы на глобальной арене и решающей – в своем евразийском окружении.
Мы не должны сейчас стремиться к примитивному оправданию российского поведения, да Москва и не нуждается в оправданиях. Важнее другое – попробовать, оттолкнувшись от последних событий, осмыслить реакцию России на возникающие вызовы. Оттолкнувшись от этого осмысления и соотнеся его результаты с более широким международным контекстом, можно увидеть новые признаки того, как Россия в 2020 году формулирует и отстаивает свои базовые интересы и ценности.
Указанное выше отличие реакции России на события в Белоруссии и вокруг Нагорного Карабаха показывает в первую очередь ценность каждого из регионов для российской национальной безопасности.
В первом случае речь очевидно идет о том, что Москва не может допустить возникновения на западном направлении очередного форпоста НАТО и готова пойти ради этого на решительные действия. Своими заявлениями и действиями президент Лукашенко неоднократно давал России поводы для сомнений в собственной лояльности. Хотя Белоруссия под его руководством никогда не бросала вызова российским интересам, многочисленные заигрывания с Западом не могли быть незамеченными.
Это, однако, не стало поводом оставить его наедине с давлением европейских соседей и собственной оппозиции. Причина, видимо, в том, что еще больше сомнений, чем лояльность Лукашенко, у России вызывает наиболее вероятная внешнеполитическая ориентация тех, кто хочет его свергнуть. Польша, выступившая вместе с маленькой Литвой основным спонсором оппозиции, – это страна НАТО и важный союзник США в регионе. Внешнеполитический активизм Варшавы не является ее собственным автономным изобретением, а отражает многолетние усилия Запада по выдавливанию России со всего пространства бывшего СССР.
Выступления белорусской оппозиции – это продолжение расширения на Восток двух наиболее важных институтов Запада – НАТО и Европейского союза.
Оба института являются сейчас главными противниками России, вводят против нее экономические меры давления и проводят у российских границ военные учения. Вооруженный конфликт на территории Белоруссии будет означать для России и Европы практически неизбежное сползание к ситуации, эскалация которой может сделать реальностью всеобщую войну. Предотвращение такого развития событий имело для Москвы принципиальное значение.
В случае конфликта между Арменией и Азербайджаном ситуация не является столь очевидной. Даже если оставить за скобками те обстоятельства, что оба враждующих народа являются для России дружественными, на ее территории проживает их большая диаспора, а ряд решений руководства Армении за последние два года мог вызвать здесь недоумение. Качественно иначе выглядит международный контекст.
Военное наступление Азербайджана было поддержано на дипломатическом уровне Турцией. Эта держава хотя и остается страной – членом НАТО, но по своим размерам, амбициям и озабоченностями явно не вписывается в круг «нормальных» союзников США в Европе. Отношения Анкары с большинством европейских государств достаточно неважные, а с главной после США ядерной силой Запада – Францией – эти отношения откровенно плохие. Военный конфликт с Турцией не угрожает России серьезной эскалацией – периодические столкновения между сторонами случались в Сирии и всегда приводили к дипломатическим договоренностям.
Во многом поэтому события вокруг Карабаха для России – это не вопрос выживания, а предмет для дипломатического взаимодействия.
Тем более что их результатом может стать завершение работы Минской группы. Этот международный формат возник в 1992 году в рамках ОБСЕ с участием США, Франции и еще нескольких стран, все из которых, кроме России, Белоруссии и непосредственных участников противостояния, являются сейчас членами НАТО или Европейского союза. Вряд ли у Москвы есть причины действительно сожалеть о том, что в 2020 году канет в небытие один из дипломатических артефактов эпохи максимальной слабости России. Даже если это отвечает интересам Турции. Которая является для Москвы удобным партнером.
Таким образом, мы видим, что действия России в этих двух ситуациях напрямую зависели от того, как развитие событий повлияет на баланс сил в ее отношениях с Западом. Сократившиеся совокупные возможности России определяют политику ранжирования внешних вызовов. Это предполагает взгляд на одни из них как на действительно принципиальные для выживания, а на другие – как на возможность дипломатической игры. Посредничество одной из ведущих европейских держав в урегулировании белорусского кризиса Россию совершенно не интересовало, поскольку за ним все равно стояло бы неблагоприятное для нее изменение общего баланса. Взаимодействие с Турцией оказывается приемлемым, так как не влечет за собой таких изменений, а наоборот – позволяет закрыть один из каналов влияния США и Европы на дела пространства бывшего СССР.
Снимая с себя обязательства нести полную ответственность за дела периферии, российское государство адаптируется к нарастающему вокруг хаосу, но сохраняет при этом имперскую способность контролировать периферию тем или иным образом.
Тем более что в современных условиях мы не можем с той же уверенностью, что и раньше, утверждать, что имперское могущество обязательно подкрепляется прямым контролем над зависимыми государствами. Несмотря на то, что анархическая и конкурентная природа международной политики остается неизменной, конкретные требования к принимаемым решениям могут меняться. Они все более связаны с возрастающими техническими возможностями, которые отсутствовали в эпоху, когда дистанция от столицы до границы означала время, необходимое для военной мобилизации.
Ведущие европейские государства в рамках ЕС и США также стремятся сохранить имперский контроль над определенными странами и целыми регионами. Однако за редкими исключениями они делают это через манипулирование различными экономическими режимами. Глобальное влияние США, конечно, отличается – военное присутствие сохраняется в большинстве регионов мира, – но оно далеко не всегда предполагает готовность выступать защитником своих подопечных. Дискуссия о том, какую степень военных рисков США могут на себя принять даже ради самых ближайших союзников, ведутся постоянно. Среди европейских стран только Франция сохраняет контингенты в нескольких бывших африканских колониях. Как мы видели на примере событий в Мали, эти силы могут успешно применяться для купирования тактических угроз на локальном уровне. И в том, и в другом случае обе державы полностью контролируют только своё окружение – США в Канаде и Мексике, Франция – в рамках европейской интеграции. На более удаленных участках влияние связано либо с передовыми техническими возможностями и военным перенапряжением (США), либо с ограниченностью целей и задач (Франция и Великобритания).
Нарастание подвижности международной среды заставляет великие державы проводить более осмотрительную и сдержанную политику в части собственных обязательств, и Россия здесь не исключение. Вряд ли мы можем ожидать, что она в современных условиях единственная сохранит черты имперского поведения, присущие весьма удаленным историческим эпохам. Тем более что, в отличие от Австрии, Великобритании, Турции или Франции, она и так сохранила в своем составе главное приобретение периода активной территориальной экспансии – пространство от Урала до Тихого океана. Эти территории – единственное имперское достижение, приносившее русскому государству прибыль, а не убытки (как это было с владениями от Балтики до Памира). Другие могут рассчитывать на действительно заинтересованное российское участие только в случае, если занимают критически важное для безопасности России географическое положение. В случае с пространством бывшего СССР – это Белоруссия и Казахстан.
Отказ великих держав от своих обязательств за минимально необходимыми пределами – это вместе с тем и новый вызов для самой концепции международного порядка. Гегемония одной державы в категориях науки о международных отношениях – это способ преодолеть последствия анархичности международной системы. Совершенно не принципиально, что в случае с США после холодной войны в качестве такой зоны выступал за редкими исключениями весь мир.
Однако теперь актуальным становится вопрос, возможен ли вообще порядок в условиях, когда державы, теоретически способные претендовать на гегемонию, не нуждаются в нем для обеспечения собственной безопасности и развития? Этот вопрос крайне важен сейчас, когда международные институты находятся в состоянии глубокого кризиса. И чем больше великие державы будут экономить силы в соответствии с четко определенными приоритетами, как это делает Россия, тем меньше у нас надежды на то, что нарастающая анархия сменится какой-либо формой «концерта».
Международный дискуссионный клуб "Валдай". 10.11.2020
