«Впервые за много лет к нам идут новые страны»
За два года Евразийский банк развития (ЕАБР) увеличил свой проектный портфель больше чем на 70%, запустил прямую конвертацию национальных валют и создал расчетно-клиринговую систему, а его членами могут стать две новые страны — Венгрия и Молдавия. Глава ЕАБР Андрей Бельянинов в интервью “Ъ” рассказывает о том, что делает банк для развития и интеграции своих стран.
— Параллельно с планом посткризисного восстановления на 2020–2021 годы в правительстве ожидается ревизия функций институтов развития и их системы. Что, как вы предполагаете, в этом контексте ждет ЕАБР?
— Про нас, в общем, не так многое предполагают — к сожалению. Порой вызывает даже какую-то досаду, что в основном все происходит за счет наших инициатив.
Я полагаю, что именно в плане институтов развития ЕАБР нужно еще больше взаимодействовать с Российским экспортным центром, поскольку это позволяет эффективно продвигать российский несырьевой экспорт на рынки стран—участниц нашего банка. Также необходимо усиливать взаимодействие с аналогичными банку структурами стран-участниц — например, Банком развития Казахстана, Банком развития Республики Беларусь. У нас с ними и так очень плотное и качественное взаимодействие, много совместных проектов. Но, вероятно, после окончания всей нынешней беды и суеты, связанной с пандемией, с ними, видимо, стоит делать отдельные программы.
— Вообще, эта тема постоянно обсуждается во всех политических институтах — как вы полагаете, почему при таком политическом интересе к ней практического интереса меньше?
— Мы видим, что расчетам в нацвалютах уделяет внимание в основном высшее руководство стран, но гораздо меньше — правительства и национальные банки. Они могли бы легко усилить эту работу. Очень много разговоров вокруг этого, а время уходит, тратится впустую, и толку мало. Мы все оказались заложниками долларовой доминанты, но зачем? Если посмотреть структуру межгосударственных расчетов — несложно понять, что мы по-прежнему заключаем контракты в долларах, потом рассчитываемся через американские биржи и банки, отдаем доллары, и все это все равно потом обменивается — на белорусские рубли, казахские тенге, армянские драмы. Зачем мы это делаем, зачем мы продолжаем взгромождать доллар на пьедестал?
Мы два года занимаемся этой темой, и все время у коллег возникают сомнения: справится ли ЕАБР с этим, не справится? Да мы уже справились.
У нас каждый день идут эти трансакции, все работает.
Наконец, мне думается, что было бы рационально, если бы в хранилищах нашего банка — а сейчас у нас нет хранилищ — стало бы появляться «живое», металлическое золото. Если бы мы по расчетам, которые с нами ведут майнинговые компании, брали бы не только валюту, но и золото, мы бы обеспечили банку дополнительную устойчивость. Возможности такие есть, да и, несмотря на все биржевые тренды, золото есть золото, оно само о себе напомнит. То же самое, кстати, касается и палладия. Вроде бы это не в повестке банка развития. Но вообще, сложно говорить о том, что банк развития должен оставаться в границах «интеграционных проектов», потому что — что такое интеграционный проект? Нам лучше финансировать только выпуск спичек, популярных на территории ЕАЭС,— или космические корабли тоже можно?
— С вашей точки зрения, ЕАЭС после наблюдаемого коронавирусного спада станет более или менее актуальной темой для стран-участников?
— Я не так часто, как хотелось бы, общаюсь сейчас с Михаилом Мясниковичем, возглавляющим сейчас ЕЭК, но, насколько я знаю, у него самые серьезные намерения придать после текущих событий более определенные и более строгие очертания Евразийской комиссии и продолжить ее расширение. По-моему, нужно создавать Научно-технический совет ЕАЭС, который мог бы помочь развитию по отдельным прорывным технологиям, которые сейчас были бы очень уместны. Ведь уйдет коронавирус, придет что-то другое — все, что происходит вокруг пандемии сейчас, показывает, что именно сейчас вся планета просто посмотрела на давно существующую проблему другими глазами. У нас в ЕАЭС не интегрированы Академии наук. В наших экономиках не так много реально интегрированных направлений, деятельность которых могла бы регулироваться работой Евразийской экономической комиссии.
— Довольно необычно то, что вы, будучи банкиром, интересуетесь интеграцией в науке — почему?
— Помимо того, что я руковожу ЕАБР, я еще и возглавляю Ассамблею народов Евразии четвертый год. Образование — то еще, и дальнейшие пути интеграции — задумываться нужно и об этом. Люди хотят народной дипломатии. Люди в наших странах устали от вранья, устали от страха, устали в первую очередь от страха войн, которыми нам все грозят. У нас в ассамблее даже родилась фраза «Когда люди держатся за руки, они не могут взять в руки оружие». Наша интеграция — это еще и про это.
— С вашей точки зрения, как изменится по итогам кризиса внешнеэкономическая политика Китая, которая до пандемии полностью строилась на проекте «Пояса и пути»?
— Тут мне нужно вновь вернуться к амплуа банкира. На мой взгляд, не так многое изменится. Глобальный проект «Один пояс — один путь» будет реализовываться, речь идет о глобальных торговых коммуникациях с новыми товарами. Кстати, именно сейчас мы увидели, как в рамках уже созданной инфраструктуры отлично ведут себя товаропотоки и проводятся расчеты — стабильность этой системы требует переоценки, это важно. Для ЕАБР важно, что в последние месяцы китайские банковские институты стали к нам относительно, как бы это, несколько более либеральны. Например, мы сейчас выходим с китайскими институтами на первую сделку с так называемыми panda bonds — для нас это будет дебют. Сделка практически готова. Не хочу быть суеверным, но, кажется, отношение китайских банков к России действительно меняется в последнее время. Мы рассчитываем на то, что этот процесс будет всем на пользу.
— Одной из заявленных правительством тем плана по посткризисному восстановлению экономики является рост вложений в инфраструктуру. Что в ЕАБР видят в этом плане для себя?
— У нас очень серьезный действующий портфель инфраструктурных инвестиций — и сейчас стало еще больше заявок на финансирование из всех шести стран, с которыми мы работаем. У нас нет дефицита кредитных проектов. Из последнего — буквально на днях наш крупнейший акционер, Россия, согласовала проект БАКАД, это окружная дорога вокруг Алма-Аты, мы в этом проекте будем работать вместе с Европейским банком реконструкции и развития. Сейчас мы усиливаем свои позиции в проекте «Западный скоростной диаметр» в Санкт-Петербурге. Там увеличивается количество рабочих мест, туда приходят, что называется, «взрослые», серьезные деньги — это сотни миллионов долларов. Завершили проект «Сарыарка» — газопровод, который уже пришел в Нур-Султан, мы его финансируем по схеме «50:50» с Банком развития Казахстана.
У нас нет никаких проблем с инфраструктурными проектами. Но — такого рода институты, как наш, нужно дофинансировать, докапитализировать.
Мы работаем профессионально, у нас хорошая команда. Мы не боимся крупных проектов, но сейчас нам мешают ограничения — лимит на одного заемщика сейчас составляет $420–430 млн, это для инфраструктурных проектов просто мало. Нужно строить тоннели, дороги, мосты — а это другие деньги. Да, мы научились синдицироваться, в том числе с другими институтами развития с участием российских акционеров. Но, вообще, банки развития должны быть большими и сильными.
— Евразийский банк развития — наверное, единственная организация, которая экономически, а не административно скрепляет ЕАЭС, в случае с банком еще и Таджикистан. Какую роль России вы видите здесь?
— Роль, безусловно, ключевая, но, к сожалению, в самой России этого многие не понимают или не хотят понимать. Я хочу сказать, что интерес к евразийской интеграции — и среди высшего руководства, и среди простых людей, да и в средствах массовой информации — в том же Казахстане, Кыргызстане, куда как выше.
Конечно, можно эту мысль трактовать так, что, мол, России от них ничего не надо, это они хотят что-то от нас получить. Но это не так. Тот же Казахстан очень неплохо проходит этот кризис. По итогам года мы при базовом сценарии прогнозируем падение ВВП республики на 1,5% и рост на 5,9% уже в следующем, тогда как в России — минус 3,4% в этом году с ростом на 3,1% в 2021-м. Нельзя исключать, что уже в следующем году доходы на душу населения в Казахстане превзойдут российский показатель.
Поэтому мы, а я, возглавляя международную финансовую организацию, являюсь гражданином России, мы недостаточно внимания уделяем евразийской интеграции. Здесь можно говорить и на примере ЕАБР, когда Нацбанк Казахстана обеспечил нам линию на 200 млрд тенге — почти полмиллиарда долларов, а аналогичного соглашения с Центробанком России заключить не можем. Поэтому в российских рублях фондируемся на рынке на уровне с коммерческими банками. Хотя российский рубль очень интересен для наших клиентов в других странах: за него они покупают в России машины, оборудование, технологии, которые потом работают там,— а это и есть интеграция.
Российский рубль хороший интегратор. За последние четыре года доля проектов, которые ЕАБР финансирует в рублях и тенге, возросла в два раза — до 56%. Из-за такого спроса мы создали расчетно-клиринговую систему в национальных валютах. Таким инструментом не обладает ни один банк развития. С 2019 года ЕАБР приступил к новому этапу ее развития и реализовал концепцию «банк для банков», в которой мы выступаем своего рода «хабом» для коммерческих банков и предоставляем возможность локальным банкам быстрее и дешевле переводить деньги клиентам в другие страны в национальных валютах. Сейчас этим инструментом уже пользуются 54 банка из всех стран-участниц.
— Фондирование в рублях вы осуществляете на бирже, в конкуренции с коммерческими российскими банками. Наверное, такая же конкуренция и за проекты. А конкурируете ли с другими многосторонними институтами развития?
— В наших странах работает семь, помимо ЕАБР, многосторонних банков развития. По итогам 2019 года эти семь банков суммарно профинансировали проектов на $1,4 млрд. Один Евразийский банк развития вложил в экономики своих стран $1,34 млрд. В России мы профинансировали проектов гораздо больше всех остальных многосторонних институтов. Есть над чем задуматься, правда?
Я хочу напомнить, что уставный капитал нашего банка — $7 млрд, из которых оплачено всего $1,5 млрд. С 2006 года, за 14 лет, банк профинансировал проектов на $9,2 млрд, из которых почти $4 млрд — за последние два с половиной года, при нынешней команде.
То, что касается конкуренции с российскими банками, то, как было правильно подмечено, особых привилегий на российском рынке у ЕАБР нет. Наоборот, российские банки находятся в более выгодном положении: участвуют в государственных программах льготного кредитования с субсидированием процентной ставки, зачастую имеют доступ на выгодных условиях к фондированию, периодически проходят процедуру докапитализации со стороны государства. Поэтому с российскими банками ЕАБР не конкурирует, а вместе работает по целому ряду сложных и дорогих проектов, таких как, например, ЦКАД-4.
— Больше 40% проектов ЕАБР — это проекты последних двух лет. Банк вырос?
— S&P Global Ratings в марте подтвердило долгосрочный и краткосрочный кредитные рейтинги Евразийского банка развития на уровне BBB/A-2, а прогноз по рейтингу пересмотрел со «стабильного» на «негативный». Знаете, какая была названа причина ухудшения прогноза? Быстрый рост портфеля: на 47% в 2018 году и еще на 26% в 2019-м.
У меня тут, конечно, возникает вопрос несколько другого порядка: не является ли такой подход международного рейтингового агентства скрытой формой препятствования евразийской экономической интеграции? Но факт остается фактом: текущий инвестиционный портфель увеличился за последний год на 25,6% и составил $4,3 млрд. Балансовый портфель вырос на 31%, до $2,8 млрд. Странами с наибольшими долями в портфеле у нас традиционно остаются Россия — 45,7% и Казахстан — 40,1%. Наибольшую долю занимают проекты в энергетике — 21,1%, транспорте — 18,9%, финансовом секторе — 18,7%.
— Тема года — пандемия. Вы уже сказали, что Казахстан неплохо проходит этот период. А другие страны? Влияет это все на работу банка? Вы также упомянули рейтинговые агентства. Серьезно ли они пересмотрели оценку ЕАБР?
— Рейтинговые агентства нас неплохо оценивают. Moody`s, Fitch, Standard&Poor`s — на одну-две ступени выше суверенных рейтингов России и Казахстана. Когда началась история с пандемией, мы в инициативном порядке обратились в правительства стран с просьбой сообщить о приоритетных проектах, которые в нынешних условиях требуют неотлагательного льготного финансирования. Знаете, какая была единственная страна, которая дала ответ? Беларусь.
Мы разработали Программу антикризисного содействия нашим государствам. Исходим из того, что падение ВВП Армении составит 2,2%, Беларуси — 3,7%, Казахстана, как я говорил, 1,5%, Кыргызстана — 0,3%, России — 3,4%. В Таджикистане ожидаем рост на 4,4%.
Как видите, ситуация довольно разная. И экономики разные. Поэтому и меры поддержки разные: и пересмотр графиков платежей по кредитам, как это ЕАБР уже сделал для Российско-Кыргызского фонда развития, и введение моратория на выплату процентов, и предоставление краткосрочного капитала. По всем проектам, подверженным валютным рискам, прорабатываем возможность предоставления финансирования в национальной валюте.
Сейчас остро встал вопрос с качеством предоставляемых услуг в сфере здравоохранения. Поэтому ЕАБР хотел бы открыть в странах целевые кредитные линии с использованием механизма ГЧП на строительство и модернизацию лечебных учреждений.
Как я сказал, мы активно работаем над возможностью субсидирования нашей процентной ставки за счет государственных программ. Сейчас ЕАБР администрирует работу Евразийского фонда стабилизации и развития. Именно администрирует, не управляет его деньгами. Поэтому есть идея субсидировать процентную ставку банка за счет средств фонда.
Реализация мер потребует дополнительной ликвидности. Поэтому мы обратимся к центральным банкам стран с просьбой приравнять к государственным ценным бумагам перспективный целевой выпуск облигаций, деноминированных в национальных валютах.
Есть меры, которые и не входят в эту программу содействия, но также направлены на борьбу с коронавирусом. К примеру, совместно с Российским экспортным центром ЕАБР готовится к льготному кредитованию поставок продукции российского производства, востребованной для борьбы с COVID-19.
— С одной стороны, ЕАБР — институт развития стран, интеграционный инструмент, с другой стороны — он больше, чем ЕАЭС, да и не всегда встречает поддержку со стороны государств?
— Больше, чем ЕАЭС, да. Тем более что впервые за много лет к нам идут две новые страны: Молдавия и Венгрия. Венгрия в понимании обывателя вообще не ассоциируется с евразийской интеграцией. Хотя членство этого государства открывает абсолютно новые возможности.
Я уверен, что если мы очень немного изменим нашу стратегию, круг потенциальных акционеров резко расширится.
Банки развития такого рода, как наш, должны увеличивать количество своих участников.
Два с половиной года назад, напомню, о ЕАБР мало кто что знал. А сейчас на своем месте я чувствую себя «горячо»: мы провели такое количество инициатив, пошла обратная связь. И, видимо, не всем это нравится. Но я уверен в том, что все наши инициативы будут продуктивны — они правильные.
К тому же я как-то неосторожно в одном выступлении сказал, что мы сделали из Евразийского банка развития прообраз центрального банка ЕАЭС. Правда, не добавил, что центрального банка без права эмиссии, за что подвергся критике со стороны коллег. Но те нехарактерные для простого многостороннего института развития инструменты, которыми мы стали обладать, говорят именно о работе банка для обеспечения интеграции наших стран.
Так что я остаюсь при своем мнении. Евразийский банк развития стал прообразом центрального банка ЕАЭС.
Интервью подготовил Дмитрий Бутрин
Коммерсантъ. 26.06.2020
