Как рухнул социализм на немецкой земле и объединилась Германия
Александр Ципко, доктор философских наук, главный научный сотрудник Института экономики РАН
Днем смерти социализма в ГДР принято считать 9 ноября 1989 года, когда жители Берлина услышали от члена Политбюро Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) Гюнтера Шабовски, что «гражданам ГДР разрешат подавать заявления на совершение частных поездок за границу без уважительных причин на 30 дней» и что «разрешение на выезд будет выдаваться в короткие сроки», и бросились к ближайшим переходам в Западный Берлин. Пограничная служба, придя в замешательство, открыла для них пункты пропуска. Так уж случилось, что я был у Берлинской стены в районе Бранденбургских ворот всего через несколько дней после случившегося и видел, что переход из Восточного Берлина в Западный стал для этих людей рутиной. Жители Восточного Берлина повалили в Западный Берлин за покупками. Правда, тогда я не мог понять, откуда у них появились западногерманские марки.
Во имя чего надо было мучить этих людей почти 30 лет? Ведь правдами и неправдами, начиная с образования ГДР в 1949 году, 3 млн человек переехали в ФРГ. Во имя чего надо было у страдающего от дефицита советского человека, живущего всегда на минимуме материальных благ, забирать последние крохи для сохранения ГДР как витрины социализма? Во имя чего надо было давить советскими танками восставших в Берлине в 1953 году рабочих, породив у немцев ГДР навсегда память о крови, на которой была возведена их страна-клетка? И т.д. и т.п.
В 2019 году в объединенной ФРГ 30-летний юбилей смерти социализма на немецкой земле начали отмечать на месяц раньше – 9 октября. С точки зрения исторической правды освобождение от социализма в ГДР произошло не в результате разрушения Берлинской стены 9 ноября, а на месяц раньше, и не в Берлине, а в Лейпциге. Все дело в том, что 9 октября 1989 года в Лейпциге на демонстрацию с требованием открыть границы ГДР вышли 70 тыс. человек. И этот день стал знаменательным событием в истории ГДР, ибо впервые ее власть не применила насилие для разгона демонстрантов. Демонстранты в этот день несли один лозунг: «Мы – народ!», напоминая о неразрывном единстве немцев ГДР и ФРГ.
В Германии существует точка зрения, что убил социализм на немецкой земле Михаил Горбачев своей речью в Берлине, посвященной 40-летнему юбилею ГДР. В этой речи Горбачев в борьбе между Эрихом Хонеккером и его оппонентами в Политбюро СЕПГ встал на сторону последних и намекнул, что в СЕПГ есть до сих пор неиспользованный «интеллектуальный потенциал», могущий сделать то, что до сих пор не смог сделать Хонеккер. Именно этой фразой Горбачев не только подтолкнул к переменам в руководстве СЕПГ, но и привел к гибели социализма на немецкой земле с последующим объединением ГДР с ФРГ. Сегодня остался жив только один человек из тех, кто имел отношение к созданию мины замедленного действия – слов об «интеллектуальном потенциале» СЕПГ в речи Горбачева. Это я, бывший консультант Отдела социалистических стран ЦК КПСС, ответственный за ГДР. Эта самая мина была заложена руководителем Международного отдела ЦК КПСС Валентином Фалиным и его командой.
Премьер-министр земли Шлезвиг-Гольштейн, наверное, не случайно появился в ЦК КПСС 25 сентября, за неделю до отъезда Горбачева в Берлин, появился сначала в кабинете Фалина, а затем в кабинете его помощника, тоже известного германиста Николая Португалова. В тот же день после беседы с Бьорном Энгхольмом Николай Португалов пришел ко мне в кабинет и попросил, чтобы я от своего имени как сотрудник ЦК, ответственный за ГДР, отослал наверх высказанные его гостем советы Горбачеву по поводу его предстоящей речи в Берлине. Главное во всей этой истории то, что Николай сказал мне, что это не его личная просьба, а самого Фалина. При этом Николай Португалов сказал, что после его предложения руководству ЦК согласиться на объединение ГДР с ФРГ, пока за это немцы дают большие деньги, ему больше «нельзя засвечиваться».
Главная мысль, которую Энгхольм внедрял в сознание Горбачева и его помощников: судьба ГДР во многом зависит от того, что скажет он в своей приветственной речи по поводу неразрывной связи социализма и демократии. «Ни один разумный человек в ГДР, – говорил гость ЦК КПСС из ФРГ, – конечно, не ждет, что советский лидер осудит Хонеккера и его сподвижников, их категорический отказ от реформ и диалога с собственным населением, что он открыто выступит против полного оцепенения нынешнего руководства ГДР». Главное состоит в том, несколько раз повторял Энгхольм, чтобы сам Горбачев сказал немцам ГДР о неразрывном единстве социализма и демократии, о своей вере в демократическое будущее ГДР.
Георгий Шахназаров выполнил просьбу Энгхольма и вставил слова об «интеллектуальном потенциале СЕПГ» в речь Горбачева, а Горбачев, как я знаю, сознательно произнес эти слова-призыв к смещению Хонеккера. Теперь понятно, почему 9 октября, спустя несколько дней после речи Горбачева в Берлине, никто не разгонял в Лейпциге демонстрантов, выступавших за открытие границ ГДР. Они верили, что Горбачев станет преградой между ними и их властью, которая до сих пор их постоянно притесняла.
При этом надо быть аккуратным при оценке мотивов, которыми руководствовались и Шахназаров, закладывая «бомбу» в речь Горбачева, и сам Михаил Горбачев, который сознательно способствовал своей речью отстранению Хонеккера от власти. Шахназаров, как я точно знаю, до конца своей жизни был человеком марксистских убеждений. В 1989 году он верил, что, способствуя отстранению Хонеккера от власти, он открывает возможности демократии в этой стране и спасению социализма на немецкой земле. Тут качественная разница между мировоззрением романтика-коммуниста Шахназарова и мировоззрением моего шефа с 1988 года Александра Яковлева, который в августе 1989 года после эпопеи с переходом туристов из ГДР в Австрию через границу Венгрии сказал мне с радостью на лице: «Все, Александр, социализму в Восточной Европе конец».
Я не знаю, верил ли в конце 1989 года сам Горбачев, что путем отстранения «мракобеса Хонеккера» от власти он спасает социализм в ГДР? Но знаю точно, что тогда Горбачев относился к Хонеккеру как к своему врагу, который, как Гусак и Кастро, были категорическими противниками перестройки в СССР. Конфликт между Горбачевым и Хонеккером усилился после того, как орган СЕПГ «Нойес Дойчланд» в марте 1988 года перепечатал из «Советской России» антигорбачевский манифест Нины Андреевой. И уже тогда война нервов привела к тому, что Горбачев начал искренне радоваться углубляющемуся кризису ГДР. Косвенная поддержка Горбачевым и Яковлевым руководства Венгрии, открывшего в августе 1989 года для беженцев из ГДР границы с Австрией, была вызвана этими же причинами.
Берлинская стена напоминает нам, что без отмены свободы передвижения человека, этой ценности европейской цивилизации, без нового крепостного права, без жесткого прикрепления человека к социализму он, социализм, не мог существовать. Оказывается, чтобы принудить человека к воображаемому социалистическому счастью, его обязательно надо лишить свободы выбора. История показывает, что механизмы реализации крепостнической сути социализма могут быть разными. В СССР они предполагали лишение подавляющей части населения – колхозников – паспортов. Нигде античеловеческая сущность марксистского социализма не проявлялась так явственно, как в СССР, и особенно при Сталине. Но главное для всех этих социалистических стран было в том, чтобы их граница с капиталистическим Западом была на замке. Нужен был железный занавес, тысячи и тысячи километров колючей проволоки не столько для того, чтобы к нам не пришел враг, а чтобы жители социалистических стран не сбежали от навязанного им социалистического счастья.
Трагедия социализма в ГДР была в том, что в силу незначительной территории и наличия совсем рядом свободной, соблазнительной, процветающей Германии цепь, привязывающая страну к социализму, была более короткой, чем у нас в СССР. В 1985 году я читал лекции в Берлине, мне было достаточно двух недель, чтобы понять, что процветающая на первый взгляд ГДР является самым слабым звеном социализма, ибо немцы ГДР внутри себя раздвоены. Днем они живут на своей территории, а вечером, прильнув к экранам телевизоров, они душой и помыслами погружаются в ФРГ.
Понять суть глубинного протеста против жизни в ГДР мне помогло признание моего переводчика. Он мне сказал, что немцы ГДР ощущают себя людьми, которых «загнали на поле стадиона, заставили жить в палатках и показывать образцы веры в социализм всему миру». Но учтите, никто в ГДР не забыл о 1953 годе, о том, как советские танки давили протестующих рабочих. Разрыв между внешней жизнью, между ценностями напоказ и реальными ценностями не мог сохраняться долго.
Социализм в странах Восточной Европы не был выбором людей, он был им навязан силой, а значит, нежизнеспособен. Он все равно скоро умер бы, не будь перестройки Горбачева, ибо у жителей Восточной Европы жизнь человеческая стоила намного больше, чем у русских. Постепенно угасала готовность коммунистической власти в странах Восточной Европы убивать людей во имя сохранения навязанного им социализма. Еще в 1970 году поляк Гомулка дал согласие на расстрел бастующих рабочих Гданьска из пулемета. Но уже в 1980 году руководство ПОРП – и Герек, и Каня, а потом и Ярузельский – согласились и с Костелом, и с оппозицией: поляк в поляка не стреляет. Надо сказать, что начавшие в августе 1980 года забастовку рабочие Гданьской судоверфи все-таки были готовы к тому, что по ним будут стрелять. И они не случайно пригласили к себе на судоверфь близких им по духу ксендзов из ближайших костелов. Но, как оказалось, то, что было возможно еще в конце 1960-х – начале 1970-х, стало невозможным, противоестественным даже для власти коммунистов.
К началу 1980-х была исчерпана возможность народов Восточной Европы приспосабливаться к противоестественной для них политической и экономической системе. Это только русские могли целый век истязать себя, уничтожая корневую систему нации и своего национального государства, истребляя думающих и работоспособных людей, крепкого крестьянина и интеллигенцию, чтобы показать человечеству, чего нельзя ни в коем случае делать – нельзя строить новое общество по рецептам «Коммунистического манифеста» Маркса и Энгельса. Мучились, убивали друг друга, а всего через 85 лет вернулись к тому, от чего ушли – от рынка, капитализма, частной собственности. Величайший абсурд!
До сих пор не пришло осознание того, что мы потратили целый век впустую и начинаем все сначала. Поистине, как говорил Федор Достоевский, мы народ-богоносец в том смысле, что никто, кроме русских, не в состоянии так долго мучить себя во имя того, чтобы другие стали умнее и не делали таких ошибок. Сейчас продолжает наше русское дело – умирать, погибать и есть вместо хлеба траву во имя коммунистической идеи – несчастный народ Северной Кореи.
Возродившиеся сегодня в России поклонники социалистической идеи, обвиняющие Горбачева в том, что он «предал, разрушил мир социализма», не знают, что витрина социализма процветала во многом благодаря экономической помощи ФРГ. Если четверть бюджета ГДР формировалась за счет СССР, за счет перепродажи нефти, получаемой из нашей страны по «идеологическим ценам», то другая четверть бюджета ГДР формировалась за счет поступления денег из ФРГ, за счет поступления оплаты за дороги, связывающие Западный Берлин с ФРГ. Нельзя забывать о прямой помощи денежными переводами родственников жителей ГДР и ФРГ и т.д. На самом деле при всей работоспособности немцев несомненное благосостояние жителей ГДР, о котором они сейчас ностальгируют, было результатом жизни на халяву. И Рейган, опустив цены на нефть до 16 долл. за баррель, ударил не только по экономике СССР, что привело к пустым полкам в магазинах в Москве в 1990 году, но и по экономике стран Восточной Европы, которые перепродавали нашу дешевую нефть на Запад по более высоким ценам.
Еще до прихода Горбачева к власти в Отделе социалистических стран ЦК КПСС, в котором я начал работать с 1986 года, были сторонники отказа от поддержки социалистических стран Восточной Европы. Эти эксперты считали (я читал их записки в Секретном отделе), что нет смысла вкладывать средства туда, откуда никогда не будет отдачи. В основе такой пессимистической концепции лежали серьезные аргументы: на экспорте нефти в страны Восточной Европы по «идеологическим ценам» мы теряли 20 млрд долл. каждый год. Никакой благодарности за такую помощь от местного населения СССР не получал. И действительно, как я помню, поляки конца 1970-х искренне считали, что СССР живет за счет стран Восточной Европы, что СССР всех обкрадывает, все у них забирает. Эти же эксперты считали, что, поддерживая непопулярные режимы в Румынии, Чехословакии, ГДР, мы вызываем огонь на себя, подрываем авторитет своей собственной страны. И самое главное, эти эксперты считали (об этом они начали вслух говорить только в начале перестройки), что, навязывая странам Восточной Европы непопулярные режимы, мы с военно-стратегической точки зрения ничего не выигрываем. Перманентный политический кризис в Польше, Чехословакии, Венгрии, ГДР, постоянные угрозы массовых волнений делают вообще непредсказуемой ситуацию в этом регионе Восточной Европы. Наверное, эти эксперты были правы: сейчас главным противником новой России стали как раз страны Восточной Европы, прежде всего Польша.
Поэтому, учитывая, что и экономика СССР была не более жизнеспособной, чем экономика стран Восточной Европы, что судьба СССР с середины 1960-х целиком зависела от цен на нефть и кредитов Запада, не надо удивляться, что Горбачев начал прислушиваться к тем сотрудникам Международного отдела ЦК КПСС, которые советовали ему пойти на объединение ГДР и Германии за счет серьезных кредитов. Правда, я не помню, чтобы кто-нибудь из германистов, сотрудников Международного отдела, соглашался бы на то, чтобы объединенная Германия осталась в НАТО. Я ушел из ЦК в марте 1990 года и не знаю, как проходили дискуссии на эту тему в стенах нашего отдела. Наиболее реалистичным из всех специалистов по Германии был близкий к Фалину человек, Николай Португалов, он с 1989 года после эпопеи с беженцами из ГДР, которые через границу Венгрии перешли в Австрию, призывал руководство страны не медлить и на выгодных для нас условиях договариваться с ФРГ об ее объединении с ГДР. «Дураки, – говорил о верхах Португалов во время нашего традиционного кофе вместе с Андреем Грачевым в буфете на первом этаже 3-го подъезда ЦК КПСС. – Они забыли о Ленине: только сегодня – завтра будет поздно. Сегодня дадут много, а завтра сами объединятся без нашего на то разрешения, и нам не дадут ничего».
Понятно, что пока ГДР существовала как социалистическая страна, Горбачев не мог на это пойти. Но, на мой взгляд, уже в июле 1990 года Горбачев мог соглашаться на вхождение объединенной Германии в НАТО на более серьезных условиях, чем 20 млрд марок. Правда, теперь понятно, что, если бы даже Горбачев не дал согласия во время встречи в Архызе на вхождение объединенной Германии в НАТО, СССР уже не смог бы остановить начавшееся поглощение экономики ГДР более мощной ФРГ. Вряд ли СССР решился бы и при другом руководстве начать третью мировую войну и использовать 4100 танков и 8000 бронемашин, которыми располагала советская группировка в ГДР в начале 1990 года.
Лично я не слышал, чтобы в Международном отделе ЦК КПСС после падения Берлинской стены кто-то всерьез обсуждал саму возможность спасения социализма в ГДР путем подавления восстания ее населения. Не забывайте, что еще в мае 1986 года Политбюро ЦК КПСС, членами которого были и Громыко, и Соломенцев, и Чебриков, приняло по инициативе Горбачева меморандум, предусматривающий не только отказ от формулы ограниченного суверенитета стран Варшавского договора, но и вообще от, как говорилось в этом документе, прошлой практики «одергивания и патернализма», «окрика», «понукания», которая нанесла громадный вред отношениям КПСС с коммунистическими партиями Восточной Европы, породила «неискренность и формализм».
Как я помню, когда в октябре 1989 года в ЦК КПСС приехал Первый секретарь ЦК ПОРП и пришел на встречу с аппаратом ЦК КПСС, он решился сказать нам, сотрудникам ЦК, эту страшную правду о социализме. «Я пришел встретиться с вами, – говорил напряженный, как пружина, взъерошенный Раковский, – не для того, чтобы выслушивать обвинения и упреки. Скажу сразу: я не продавал социализм по той простой причине, что его продать нельзя. Он никому не нужен. Все, что мы с вами построили, на что мы, поляки, потратили 40 лет, а вы – 70, не стоит ломаного гроша, с ним ничего нельзя делать. Даже гордость польского судостроения – Гданьскую судоверфь – никто не хочет покупать. Так что не надо обвинять меня в том, что я продал или распродаю социализм. Нельзя продать то, что не имеет цены».
Я думаю, что тогда, в конце 1989 года, лидеры всех социалистических стран Восточной Европы понимали, как Раковский, что на самом деле их народы потратили 40 лет впустую на воплощение в жизнь советской сталинской модели социализма.
Независимая газета. 06.11.2019
