Европейские политические элиты тестируют стрессоустойчивость?

Сергей Шеин, к.полит.н., научный сотрудник Центра комплексных европейских и международных исследований, НИУ ВШЭ, эксперт РСМД

В своем обращении к лидерам стран ЕС в 2018 году момент председатель Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер заявил, что хотел бы, чтобы «следующие европейские выборы стали ориентиром демократии». В сообщении содержалась рекомендация «об усилении общеевропейского характера проведения выборов в Европейский парламент в 2019 году». Однако робкие попытки усилить легитимность ЕС с помощью «принципа «ведущего кандидата» (Spitzenkandidat) при избрании главы Еврокомиссии и введения транснациональных списков на евровыборах провалились. Политические элиты, сделав выбор в пользу институционального статус-кво, проигнорировали важность растущего разрыва между интеграционистски настроенным политическим классом и более скептическими настроенными избирателями, для которых принятие решений в ЕС выглядит как непрозрачное и непонятное[1]. Прямым следствием указанного разрыва является, например, усиление популистских партий и движений в общеевропейском масштабе.

Неспособность усилить демократическую составляющую в институциональной системе ЕС выглядит показательным. В ЕС не одно десятилетие идет дискуссия о проблеме демократического дефицита, то есть несоответствия процесса принятий решений в ЕС стандартам открытости и подотчетности, которые характерны для национальных государств. При этом ЕС концептуально переоснастил свою внешнюю политику с помощью понятия «стрессоустойчивости» (resilience), подразумевающей создание условий для «демократии, доверия к институтам, устойчивого развития и способности к реформам».

Учитывая активное использование концепции стрессоустойчивости в академическом и политическом дискурсах, представляется интересным применить эту концепцию в качестве аналитического инструмента для понимания тенденций внутреннего развития Евросоюза. При таком подходе ЕС будет пониматься как политическая система, в которой основными акторами повышающими/понижающими ее стрессоустойчивость являются традиционные политические элиты (мейнстрим), а основным внутренним вызовом для них — растущее электоральное давление со стороны популистских партий и движений, о чем, к слову, уже сообщила председатель Комиссии Урсула фон дер Ляйен.

Концепция стрессоустойчивости: подходы к определению и возможности применения

На сегодняшний день можно найти порядка 300 определений стрессоустойчивости в самых различных сферах: экология, городское развитие, теория катастроф, организационный менеджмент, психология, безопасность. Применительно к международным отношениям, концепция, как правило, используется в нескольких значениях. Во-первых, она связана с категорией неолиберализма «как глобальной оси мирового порядка»[2]. В такой интерпретации стрессоустойчивость подразумевает социальную устойчивость, необходимую после внедрения неолиберальных реформ как глубокого вызова для привычного образа жизни сообществ и отдельных людей.        Во-вторых, стрессоустойчивость активно используется в официальном дискурсе международных организаций в контексте политики безопасности (НАТО) и сотрудничества (ОЭСР).

В 2012 г. в результате переосмысления политики содействия развитию и проблем продовольственного обеспечения беднейших стран мира[3] о стрессоустойчивости как «возможности индивида, хозяйства, сообщества противостоять, адаптироваться и быстро восстанавливаться от стрессов и шоков» заговорил Европейский союз. Глобальная стратегия ЕС 2016 года (ГСЕС) уже использовала стрессоустойчивость как ядро стратегии безопасности[4]. ГСЕС говорила о стрессоустойчивости как о широкой концепции, «все общество» и характеризующейся «демократией, доверием к институтам и устойчивому развитию, а также способностью к реформам» в ситуации «экзистенциального кризиса ЕС и за его пределами».

В отчете о реализации ГСЕС за 2019 год рапортовалось о повышении стрессоустойчивости стран Восточного партнерства и Африканского континента в вопросах инфраструктуры, кибербезопасности, энергетики и т.д. В отчете подчеркивалось, что стрессоустойчивость — это «условие, которое может помогать государствам и обществам претерпевать изменения, предотвращать кризисы, реагировать на них и оправляться от потрясений».

Принимая во внимание инструментальное наполнение понятия, используемое для обновления концептуальной сущности внешней политики ЕС, логика стрессоустойчивости предполагает взаимосвязь способности реагировать на внешние вызовы с тенденциями внутреннего развития самого интеграционного объединения и внутриполитической устойчивости в государствах — членах ЕС. Так, аналитический доклад бывшего датского посла в США Таксе-Енсена подчеркивает внутреннее измерение стрессоустойчивости — способности ЕС реагировать на внутренние вызовы, такие как миграционный кризис и рост евроскептицизма.

Внутреннее измерение стрессоустойчивости «подсвечивается» в большей степени, если мы понимаем Европейский союз как политическую систему. Здесь уместно сослаться на политолога Тимоти Сиска, который определяет стрессоустойчивость как «свойство политической системы для выживания и восстановления после комплексных вызовов и кризисов, способных привести к ее краху». В этой связи стрессоустойчивость политических систем должна обладать следующими характеристиками: гибкость — способность воспринимать стресс или давление; восстановление — способность преодолевать трудности или кризисы; адаптация — способность меняться в ответ на стресс в системе; и производство инноваций — способность меняться в таком ключе, который наиболее эффективно и действенно решает проблему или преодолевает кризис. Таким образом, перечисленные характеристики можно понимать как индикаторы стрессоустойчивости, которые вполне применимы к анализу политики европейского мейнстрима.

Европейские политические элиты как акторы стрессоустойчивости

Выборы в Европейский парламент в 2019 году и связанные с ними события показали, что гибкость, восстановительный и адаптивный потенциал, инновационность европейских политических элит как основного фактора стрессоустойчивости находятся под большим вопросом. Выборы продемонстрировали поляризацию и фрагментацию политического пространства. Возник так называемый разделенный экран, когда избиратели продемонстрировали самые различные запросы, но только не на сохранение статус-кво: сторонники «зеленых» требовали инвестиций в климат, а сторонники правых популистов — восстановления суверенитета. При этом ощущая и осознавая социальный запрос, европейский мейнстрим ответил прямо противоположно, сохранив институциональное статус-кво.

Вместе с тем, с точки зрения предвыборной риторики, проевропейские партии активно использовали дискурс «изменения ЕС». Партия европейских социалистов шла под лозунгами развития трансграничной демократии и введения системы ведущего кандидата «как символа веры в необходимость политизации ЕС». Альянс либералов и демократов заявлял о том, что необходимо восстановить демократическую природу ЕС путем расширения практик участия Европейского парламента в процессе принятия решений, права первичного законодательства и большей степени прозрачности во время переговоров и голосования Европейского совета. Нельзя сказать, что тональность и направленность указанных требований обладала новизной, поскольку последние несколько десятков лет дискуссии об усилении демократического измерения европейского принятия решений фокусировались на расширении роли выборного Европарламента в процессе законодательной деятельности.

К 2019 году необходимую «дозу демократии» несла в себе система ведущего кандидата (Spitzenkandidat) подразумевавшая, что, участвуя в выборах, общеевропейские партии выдвигают «первое лицо», которое в случае победы возглавит Европейскую комиссию. Принцип во многом копировал демократическую практику на национальном уровне, когда глава исполнительного органа определялся победившей партией.

Однако Spitzenkandidat, впервые реализованный на выборах в Европарламент в 2014 г., когда главой Комиссии был избран глава списка Европейской народной партии Жан-Клод Юнкер, не стал правилом в 2019 г. Вместе с избранием компромиссной фигуры Урсулы фон дер Ляйен главой Комиссии произошло «коллективное убийство» принципа ведущего кандидата. Как указывает политолог О.Потемкина, в «убийстве» замешаны не только главы государств и правительств, но и европейских политических партий, а также депутаты Европарламента.

Введение транснациональных списков, направленных на формирование «европейского демоса» и представляющих собой попытку преодолеть представление о европейских выборах как «выборах второго порядка», закончилось провалом. Такое нововведение встретило неоднозначную реакцию в Европейской народной партии, обладающей наибольшей фракцией в ЕП созыва 2014–2019 гг. Парадоксально, но депутаты от ЕНП заявляли о том, что такая инициатива приводит к появлению антидемократичной связи между депутатом и избирателем.

В условиях неспособности провести институциональные изменения, направленные на усиление демократической составляющей политического процесса, возникает вопрос о стрессоустойчивости политического мейнстрима ЕС и стран-членов, а также будущего той политико-институциональной конструкции, которая находится в основе «общеевропейского дома».

Учитывая, что демократическая система должна быть достаточно гибкой, чтобы воспринимать и реагировать на новые социальные требования, стоит обратить внимание на новых участников политического процесса — партии и движения, которые помогают голосам избирателей быть услышанными. Это в европейском контексте демонстрируют популистские партии.

Популизм: угроза или ресурс стрессоустойчивости?

Появление новых партий с характеристиками правопопулистских («АдГ» в Германии, «Вокс» в Испании, «Партия Брекзита» в Великобритании), трансформация антиевропейских или крайне правых партий в популистские (Партия независимости Соединенного Королевства в Великобритании, «Национальный Фронт» во Франции, «Партия Свободы» в Австрии) и «дрифт» правоцентристских партий в сторону популизма (Швейцарская национальная партия, «Лига» в Италии и в определенной степени Консервативная партия Великобритании) — следствие запроса социальных групп, так называемых лузеров глобализации, «потерявших уверенность в завтрашнем дне в ходе процесса глубокой трансформации социально-экономической и социокультурной структуры прогрессивных западноевропейских демократий»[5].

С точки зрения позитивного влияния на стрессоустойчивость всей системы, правые популисты включают в политический процесс тех самых «лузеров глобализации». Так, политолог Ф.Хартлеб приводит[6] в пример немецкую «Альтернативу для Германии», которая успешно консолидировала антиэлитистские голоса и мобилизовала на выборах 2017 г. людей, которые не голосовали в 2013 г.

Популисты политизируют назревшие проблемы, которые европейский истеблишмент игнорирует. Как рост партий «зеленой» окраски повлек за собой активное продвижение в политическую повестку экологической проблематики, ставшей частью программ традиционных левоцентристских и правоцентристских партий, так и ситуация с правопопулистскими партиями имеет схожий сценарий. Правые популисты актуализировали политические дебаты относительно баланса между «глобальным» и «национальным» в ходе европейской интеграции, а также социокультурные аспекты миграционной политики.

Как указывает А.Пэйнтер, правый популизм не ищет возможности заменить демократию, он ищет возможности ее изменить, например, расширяя практику применения плебисцитарных инструментов в рамках представительной демократии[7]. В условиях абсентеизма населения использование института референдума как обращения к избирательному корпусу для принятия решений на различном уровне управления позволяет сокращать демократический дефицит. Здесь во многом показательной является швейцарская модель, где петиция, подписанная 50 тыс. граждан, ведет к проведению референдума по рассматриваемому в парламенте закону[8]. Отсюда и попытки «внедрить» плебисцитарные формы демократии. Альтернатива для Германии (АдГ) перед выборами 2017 г. заявляла о том, что «введение национальных референдумов на основе швейцарской модели — неотъемлемый компонент любого коалиционного соглашения, подписанного АдГ». Лидер французского тогда еще Национального фронта Марин Ле Пен шла на президентские выборы 2017 г. не только с требованием референдума по членству страны в ЕС, но и с требованием разрешить референдумы по вопросам, собравшие подписи        500 тыс. граждан.

Вовлекая в политический процесс «лузеров глобализации», политизируя назревшие проблемы и предлагая новые способы их решения, популизм имеет в себе такие характеристики, которые представляют собой угрозу для стрессоустойчивости. Происходит «популистское заражение» системной политики через проникновение дихотомии «народ-элиты» в политический дискурс традиционных политических элит, что более заметно в странах Восточной Европы.

Что касается плебисцитарных инструментов в европейском развитии, то волеизъявление народа по масштабным конституционным вопросам приводит к выбору непредсказуемых институциональных траекторий и использования референдума в качестве инструмента электоральной борьбы. Как писал американский теоретик Эндрю Моравчик после провала конституции ЕС в 2005 г. на референдуме во Франции, «выносить конституцию на народный референдум — делать идею Европы фуражом для экстремистских идеологий популистов, которые наносят свое национальное недовольство и страхи на непрозрачную и бюрократическую прозу конституции»[9] . Все вышесказанное в полной мере подтвердил референдум о членстве Британии в ЕС в 2016 г. Важен и тот факт, что мажоритарная природа референдума предполагает игнорирование прав меньшинства. Референдум в 2009 г., проведенный Швейцарской народной партией, одобрил конституционный запрет на строительство минаретов, хотя против запрета на референдуме проголосовало 42,5% избирателей.

***

Таким образом, концепция стрессоустойчивости предполагает рассмотрение реакции ЕС на внутренние вызовы и процесс адаптации к ним. Политика современных европейских элит не работает на развитие стрессоустойчивости всей системы и заключается в сохранении институционального статус-кво, исходя из защиты собственных интересов и неспособности прийти к консенсусу. Для политики мейнстрима не характерна гибкость, адаптивность, инновационность и восстановительный потенциал, которые являются индикаторами стрессоустойчивости. При этом следует обратить внимание на популизм, получивший развитие в европейской политике. Его амбивалентная роль относительно стрессоустойчивости внутреннего развития ЕС и государств-членов заключается в том, что он может включать в политический процесс «лузеров глобализации», но при этом существенно трансформируя саму систему.

___________________

1. Hix S. The Political System of European Union.

2. Joseph J. Resilience as embedded neoliberalism: a governmentality approach // "Resilience: International Policies, Practices and Discourses. 2013. Vol.1. Pp.38-52.

3. Романова Т., Павлова Е. От гражданской и нормативной силы к стрессоустойчивости? Эволюция идейных основ внешней деятельности ЕС // Международные процессы. 2018. Том 16. №2. С.76.

4. Трещенков Е.Ю. Стрессоустойчивость в современных дискурсах управления // Власть. 2018.

5. Betz H. G. Radical right-wing populism in Western Europe. London: Macmillan, 1994. P.35

6. Hartleb F. Political participation today: a radical shift, but with a positive or negative outcome? // European View. 2017. Volume 16. Issue 2. Pp.303-311.

7. Painter A. Democratic Stress, the Populist Signal and Extremist Threat: A Call for a New Mainstream Statecraft and Contact Democracy. London: Policy Network, 2013. P.9.

8. Representative Government in Modern Europe. Ed.by Gallagher M., Laver M., Mair P. Fifths edition. London: McGraw-Hill Education, 2011. P.404.

9. Financial Times, June 14, 2005

РСМД. 18.09.2019