Новая геополитика для Восточной Евразии
Виктор Ларин - доктор исторических наук, член-корреспондент РАН, заведующий Центром азиатско-тихоокеанских исследований Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, профессор Дальневосточного федерального университета
Тихоокеанская Россия снова на периферии
Москва переориентирует свою повестку с АТР на «Большую Евразию». В ней территория Тихоокеанской России априори предстает окраиной гипотетически единого евразийского пространства. Это возвращает восточным районам страны привычный статус двойной периферии: восточноазиатской и евразийской.
Восточная Азия или, оперируя модными ныне терминами, Восточная Евразия стоит на пороге существенных изменений как своего места в мировой политической и экономической системе, так и характера внутрирегиональных связей. Четыре великих державы, считающие этот небольшой по площади регион сферой своих жизненных интересов, – Китай, Россия, США и Япония – никак не найдут приемлемую платформу для превращения его в зону мирного и стабильного развития. Непросто определить в этой конструкции место уже глобального Китая, самолюбивой Японии, амбициозной Южной Кореи и многоликой Юго-Восточной Азии, тем более что каждый из этих игроков имеет собственное видение будущего и понимание сложившейся ситуации.
По мере замедления темпов роста КНР и перенесения фокуса ее экономической активности на центральную и западную часть континента гравитационное притяжение Северо-Восточной Азии слабеет. Протекционизм Вашингтона меняет характер его экономических отношений со странами Восточной Азии. Инициативы Ким Чен Ына несколько ослабили градус военно-политической напряженности во всем регионе и реанимировали надежды на разрешение корейской проблемы. Наконец, Москва переориентирует свою геополитическую повестку с Азиатско-Тихоокеанского региона на «Большую Евразию», параллельно опробуя новую модель экономического освоения восточных районов России. В этой повестке территория Тихоокеанской России априори предстает как окраина гипотетически единого евразийского пространства, что возвращает восточным районам страны исторически привычный им статус двойной периферии: восточноазиатской и европейской, или же, если использовать координаты евро-азиатской интеграции – евразийской периферии.
В этих условиях нерационально тратить время и энергию на обсуждение «поворота России на восток», ее «интеграции в АТР» или «приоритетное развитие Дальнего Востока». Вероятно, в российской столице эти существительные с признаками движения («поворот», «интеграция», «развитие») вызывают энтузиазм, эмоции и кажутся настоящими, но на берегах Тихого океана они все больше воспринимаются как очередной эксперимент кремлевских мечтателей и инструмент для «рационального использования» бюджета. Частота произнесения ритуальных слов не сопровождается притоком капитала, новыми управленческими решениями, стабилизацией демографической ситуации в регионе. «Территории опережающего развития», «свободные порты», «дальневосточный гектар», как и созданные для управления ими бюрократические структуры, не оправдывают возлагавшихся на них надежд. Переориентация России в сторону Большой Евразии подтверждает прогнозы о скором завершении не первой в истории попытки «интенсивного освоения Дальнего Востока», а также теорию цикличности российских «поворотов к Востоку» и политик по развитию восточной периферии.
Это, однако, не снимает с повестки дня саму проблему. Если Москва по-настоящему хочет изменить судьбу восточных окраин России, необходимо осознать глубину происходящих в Тихоокеанской Азии тектонических сдвигов.
Конец старого мира: коллизии мирового и регионального развития
Кардинальные изменения в конфигурации мира, балансе и расстановке сил в глобальной политике, стимулах и направлениях движения международной экономики не могли не повлиять на обстановку в Восточной Евразии. Наименование непринципиально: Восточная или Тихоокеанская Азия либо Западная Пацифика – это все дело вкуса и мировоззренческих пристрастий. Вне зависимости от названия регион на глазах трансформируется в принципиально новую геополитическую и экономическую реальность, где не только Китай и КНДР, но уже Япония, Южная Корея, страны ЮВА пытаются делать акцент на самостоятельную внешнюю политику, основанную на примате национальных интересов.
Из многочисленных последствий этих изменений решающими для Восточной Евразии являются два.
Первый – относительное ослабление политического влияния гегемона (США), происходящее вследствие глубокого кризиса либерализма. Запад с его еще недавно «универсальными человеческими ценностями» быстро теряет привлекательность на Востоке. Он по-прежнему уверен в своей исключительности, агрессивно отстаивает право судить и вразумлять остальной мир, но каждый его шаг только ускоряет деградацию. Проблемы Евросоюза и социально-политический раскол американского общества тщательно анализируются и оцениваются в сильно европеизированной, но по-прежнему конфуцианско-буддийской Восточной Азии, побуждая ее все более дистанцироваться от дискредитирующей себя «Европы».
С этим процессом связан второй фактор – самоопределение КНР как глобальной державы. К концу первого десятилетия XXI века Китай стал державой номер два в экономике и мировой торговле (с претензией в ближайшем будущем занять первые позиции на обоих направлениях), создал современную и мощную военную машину, набрал солидный политический вес и престиж, прочувствовал свое новое качество, взвесил все плюсы и минусы пребывания на мировом Олимпе и созрел для признания неизбежности превращения в глобальную державу. Китайские руководители «пятого поколения» отважились отойти от заветов «мудрого Дэна» и объявили о готовности взять на себя часть ответственности за решение мировых и региональных проблем. Китай становится центром притяжения для многих государств, что и демонстрирует их реакция на инициативу «Пояса и пути» Си Цзиньпина.
На сегодняшний день в Тихоокеанской Азии возник вакуум силы, в котором сосуществуют и соперничают два полюса, два лидера: старый – Соединенные Штаты и новый – Китай. Это именно полюса притяжения, но не центры силы в традиционном понимании. Поскольку Вашингтон откровенно демонстрирует, что более не намерен жертвовать своими внутренними интересами ради безопасности союзников, он теряет магнетизм. Пекин же целенаправленно и последовательно обретает влияние. В подспудном соревновании США и Китая за Восточную Евразию еще семь десятилетий назад возникли и по сей день доминируют несколько точек, где интересы четко обозначены и сталкиваются напрямую (Тайвань, Корейский полуостров), но еще больше сфер, где продолжается жесткая подковерная борьба.
Главным трендом современного развития Восточной Евразии стал переход инициативы в руки Пекина, в том числе вследствие растущей отстраненности Вашингтона. Стратегические устремления и повседневные потребности КНР не только диктуют логику его поведения, но и становятся ориентиром для других государств, которые, с одной стороны, намерены извлечь выгоду из планов и проектов китайского руководства, с другой – закономерно опасаются ущемления своих интересов, с третьей – конкурируют с ним за жизненное пространство, ресурсы и рынки.
Япония и Южная Корея аккуратно высвобождаются из-под абсолютного влияния Вашингтона, маневрируют в отношениях с Пекином и модернизируют стратегические подходы к России. Рост комплексной мощи КНР стал для обеих держав мотивом для перестройки отношений с Москвой в конкуренции за экономическое присутствие в Сибири и на Дальнем Востоке. Эта конкуренция имеет в большей степени виртуальный, чем реальный характер, и силу ее воздействия на их внешнюю политику замерить невозможно, но и не учитывать ее нельзя.
На карте региона появился новый амбициозный, изощренный и не признающий устоявшихся правил ядерный игрок – Северная Корея. Демонстративное миролюбие и дипломатическая активность Ким Чен Ына, проявленные весной 2018 г., обусловлены не только эйфорией от успехов ракетно-ядерной программы, но и стремлением поиграть на противоречиях между США и Китаем, вовлечь в свои игры другие страны, в том числе и Россию. Формальное согласие Белого дома на американо-северокорейский саммит – победа Пхеньяна в длительной идеологической «борьбе с империализмом». Каковы бы ни были результаты, ситуация на Корейском полуострове уже не будет прежней.
В эту меняющуюся конфигурацию придется встраиваться Москве, если она намерена найти и обеспечить России нишу, адекватную ее интересам и потенциалу. Пока такая ниша не определена ни в экономической, ни в политической сфере, будучи невнятно обозначена как «достойное место в Азиатско-Тихоокеанском регионе».
Новые проекции двусторонних отношений в Восточной Евразии
В начале XXI века в результате провала интеграционных устремлений, так и не достигнутых многосторонних договоренностей по вопросам региональной безопасности и свободной торговли, основой международных отношений в Северной Пацифике остаются, как и прежде, двусторонние связи. Тем не менее они переживают трансформацию. Главной тенденцией становится растущая самостоятельность региональных акторов, ориентирующихся прежде всего на свои национальные интересы.
Глубочайшая экономическая взаимозависимость США и КНР (объем взаимной торговли в 2017 г. составил 687 млрд долларов), а также неуверенность в гарантированной победе в случае прямой конфронтации заставляют американцев осторожничать. Пекин, со своей стороны, ведет себя как разрастающаяся империя в отношении империи в стадии упадка. Диаметрально противоположные взгляды Пекина и Вашингтона на мировое устройство и управление являются главным препятствием к тому, чтобы две столицы договорились о разделении ответственности за будущее планеты. Они способны лишь ограниченно сотрудничать в отдельных сферах, но США не воспримут китайскую модель многополярного мира, а Китай не согласится на сохранение американского доминирования.
Отношения Китая с Японией, Южной Кореей, странами ЮВА выстраиваются на платформе из сложнейшей комбинации экономических интересов, цивилизационных аллюзий, исторических обид, военно-политических и бюрократических расчетов, реальных и призрачных ценностей и личностных предпочтений.
Стратегическая неопределенность сохраняется на Корейском полуострове. Пхеньян, поднаторевший в том, как провоцировать и сталкивать лбами своих противников, продолжает стравливать Китай и Соединенные Штаты, пытаясь вовлечь в игры Россию. Сеул, сохраняя приверженность альянсу с США, дипломатично дистанцируется от антироссийских санкций. Новая северная политика Мун Чжэ Ина еще не обрела ясной формы, но ставит южную часть Тихоокеанской России в центр краткосрочной стратегии по объединению Кореи путем вовлечения Севера в совместные экономические проекты. Пекин, продолжая терпеть своего ненадежного союзника – КНДР, без сомнения, выработал несколько сценариев действия на Корейском полуострове. Ни один из них не предполагает американского доминирования в регионе, но каждый учитывает глобальные последствия конфликта.
Япония, расставшись с надеждами на региональное лидерство и не будучи уверена в том, что Америка всегда придет ей на помощь в соперничестве с Китаем, не скрывает желания вырваться из-под плотной опеки Вашингтона, надеется выстоять в жесточайшей экономической конкуренции с КНР и разорвать путы экономически глобальной, но политически региональной державы. Премьер-министр Синдзо Абэ рассчитывает найти ключик к Владимиру Путину и выполнить предвыборные обещания – продвинуть решение проблемы Северных территорий, естественно, в русле японских интересов.
Для России по объективным причинам главным партнером в регионе является Китай. Еще осенью 2010 г. руководители России и КНР практически в унисон заговорили о «новой главе» (Дмитрий Медведев) и «новом старте» (Ху Цзиньтао) межгосударственных отношений. «Новый исторический старт» официально закреплен в коммюнике по итогам саммита Путин – Ху в июне 2012 года. Даже беглый взгляд на подписанные тогда документы показывает, что касается этот «старт» не экономических и гуманитарных связей, где стороны не смогли предложить друг другу ничего принципиально нового, а глобальной политики, обеспечения безопасности (продвижение российско-китайской инициативы по формированию в АТР «архитектуры безопасности и устойчивого развития») и фиксации нового формата отношений – «всеобъемлющего равноправного доверительного (выделено мной. – В.Л.) партнерства и стратегического взаимодействия».
О необходимости «двум мировым державам» совместно прилагать усилия для «вступления российско-китайских отношений в новую эпоху» Си Цзиньпин написал в марте 2018 г. в поздравительной телеграмме Путину по случаю его избрания на должность президента. Задачей сторон, особенно актуальной в свете давления Соединенных Штатов, является наполнение ритуальной фразы конкретным, главным образом экономическим, содержанием.
На окраине Большой Евразии
Важной тенденцией глобального развития начала XXI века стало перемещение центра мировой активности из выпестованной Вашингтоном политической конструкции под названием Азиатско-Тихоокеанский регион на просторы Евразийского континента. Конструкт АТР оказался недолговечным. Причиной тому не столько аморфность и громоздкость региона, сколько тот факт, что его задачей было подстроить эту часть мира под американское видение мира и интересы, выдаваемые при этом за общие. Игра на американской поляне априори проигрышна для других крупных участников, в том числе Китая и России. Первыми это осознали в Пекине. Инициатива «Пояса и пути», ориентированная в противоположном от АТР направлении (хотя и не исключающая его использование в интересах Пекина), обозначила поворот головы китайского дракона в сторону Евразийского континента. Идея создания общеевропейского экономического пространства, впервые прозвучавшая из уст российского президента осенью 2010 г. и некоторое время сосуществовавшая с концептом «тихоокеанской интеграции», постепенно стала доминирующей и в России.
Тем не менее «формирование единого экономического пространства от Атлантики до Тихого океана» остается сомнительной, но теоретически возможной перспективой. Хотя предложенная президентом России идея переживает пик популярности среди российской бюрократии, наивно надеяться, что политика регионализма и экономическая интеграция сами по себе объединят, расслабят и примирят страны, народы, культуры и цивилизации Евразии, заставят их одолеть веками копившиеся недоверие, обиды, противоречия. Политическая, экономическая и культурная мозаика на континенте слишком сложна, чтобы предполагать возможность такого объединения в обозримом будущем.
Перенос геополитических акцентов с Тихого океана на Евразию автоматически снижает значение Северо-Восточной Азии как региона. Тем более что ожидания, связанные с ним, не оправдались. Он не стал локомотивом мирового экономического развития. Международная экономическая интеграция в СВА, о которой мечтали последние три десятилетия и которая предполагала мощную синергию развития региона на основе объединения японских капиталов и технологий, южнокорейского менеджмента, китайской и северокорейской рабочей силы и российских природных ресурсов, не состоялась. Слишком велики и непреодолимы политические, исторические, культурные и психологические барьеры. На сегодняшний день неприятие ядерной и ракетной программ КНДР фактически является единственным стимулом для тесного взаимодействия государств региона, оставаясь в то же время главным и непреодолимым барьером для их экономической интеграции. Реальностью СВА стали не экономическое взаимопроникновение, а наращивание военной мощи, рост государственного национализма и настойчивости в отстаивании национальных интересов. Все это повышает градус конфликтности в зоне Северной Пацифики. И главная опасность заключается в том, что экономическая повестка в этом регионе уходит на второй план. Единственным экономическим проектом общеевразийского значения, который может быть реализован в Северной Пацифике, является восточный участок Северного морского пути.
Япония и Южная Корея в нынешней конфигурации мира остаются в большей степени тихоокеанскими, чем евразийскими державами. Японский премьер Синдзо Абэ по-прежнему привержен идеям тихоокеанской интеграции, продвигает стратегию «открытой и свободной Индо-Пацифики». Новая северная политика президента РК Мун Чжэ Ина, в фокусе которой «Северные страны» континента, от России и Монголии до Восточной Европы и Кавказа, находится в стадии теоретического осмысления. Администрация Дональда Трампа слишком озабочена внутренними проблемами Америки и не страдает альтруизмом, чтобы предлагать своим союзникам в Азии привлекательную для них повестку дня. Как результат, перспективы Восточной Евразии в концепте Единого евразийского пространства выглядят туманно.
Смена геополитических приоритетов Кремля закономерна. За годы самостоятельного существования Россия дважды пыталась встроиться в крайне аморфные образования с одним очевидным лидером – США. В 1990-е гг. это был «западный мир», в первое десятилетие 2000-х – Азиатско-Тихоокеанский регион. Оба раза не получилось – по объективным причинам: размеры страны, ее история, независимый характер и лидерские традиции. Россия по определению не может куда-либо интегрироваться. Она способна и должна сама выступать в роли интегратора, что и пытается делать на Евразийском континенте.
Тем же самым занимается сегодня Пекин, воплощая в жизнь идеи «Пояса и пути». Обращение Китая и России к континентальной Евразии – закономерное явление, обусловленное совокупностью экономических и политических факторов. Во-первых, главные угрозы развитию, суверенитету и безопасности обоих государств проистекают с Евразийского континента. К южной евразийской дуге нестабильности, протянувшейся от Корейского полуострова до Украины, может добавиться северная, возникновение которой обусловлено разворачивающейся борьбой за Арктику. Во-вторых, именно на этот регион почти на 90% завязаны экономические интересы России и более чем на 60% – Китая. В-третьих, Россия и Китай имеют богатый опыт собирания вокруг себя стран и народов, основанный на понимании важности обеспечения безопасности по периметру границ.
Российский и китайский интеграционные проекты, воплощаемые на ограниченном пространстве Евразии, конкурируют. Пока китайская идея «Пояса и пути» более жизнеспособна, она притягивает к себе все больше и больше заинтересованных государств. И не только благодаря существенным финансовым вливаниям, но и потому, что предлагает привлекательные перспективы. Решение Москвы и Пекина о «сопряжении» двух интеграционных евразийских инициатив, фактическое согласие руководства двух государств работать тандемом в строительстве комфортной для себя Евразии стало закономерным результатом осознания ими не только общности экономических и политических интересов, но и ответственности за судьбу континента, целенаправленно ввергаемого в пучину войн и конфликтов. Можно обоснованно критиковать идею «сопряжения» с экономической точки зрения, но как геополитическое решение она представляется весьма разумной, а в современной ситуации критического обострения отношений не только России, но и Китая с Западом – единственно верной.
Если регионализм «сверху» в Восточной Евразии не состоялся, а идеи регионализма по-прежнему не могут перешагнуть стадию обсуждения, то стихийная регионализация, являющаяся одним из главных приводных ремней развития региона, идет полным ходом. Ускоряются, расширяются и усложняются потоки движения денег, людей, товаров. Достаточно посмотреть, как оперативно и гибко отреагировали приграничные районы России и Китая на изменение экономической и финансовой конъюнктуры в последние три года.
Тихоокеанская Россия в новых геополитических реалиях
Создается впечатление, что изменение конфигурации мира, баланса и расстановки сил в глобальной политике, о котором говорилось выше, если не поставило крест на тихоокеанской повестке дня России, то как минимум отложило ее на неопределенное время. По крайней мере она стала постепенно исчезать из политической риторики. На словах Москва все еще привержена лозунгу интеграции в АТР; развитие Сибири и Дальнего Востока по инерции увязывается с идеей «поворота на Восток», однако континентальная евразийская природа страны в очередной раз взяла верх. В результате главным образом по причине своей краткосрочности и импульсивности полуразворот Москвы в направлении Тихого океана был в большей степени сымитирован, чем выполнен.
Тем не менее продвижение общеевразийской интеграционной модели не исключает возникновения нескольких самостоятельных платформ сотрудничества, одной из которых может стать Северо-Восточная Евразия с включением в нее Тихоокеанской России.
В евразийских интеграционных концептах – пока преимущественно умозрительных конструкциях Экономического пояса Шелкового пути (ЭПШП), «Большой Евразии», сопряжения ЭПШП и Евразийского экономического союза (ЕАЭС) и даже «экономического коридора Китая, Монголии и России» – Тихоокеанская Россия, как, впрочем, и вся Восточная Евразия, представлены условно. Для большинства российских и китайских разработчиков концепций и проектов ее присутствие – лишь некая данность, которую нельзя по ряду причин отвергнуть, но которая тяготит, озадачивает, а некоторым кажется обузой. Тихоокеанская часть России в этот концепт вставляется механически, как географическая составляющая Евразийского континента. На практике, перенеся внимание на Центральную и Юго-Западную Евразию, российское правительство резко сократило бюджетные вливания в восточную часть страны. Создание там территорий опережающего развития и свободных портов с их преференциальными условиями для предпринимательской деятельности выглядит как откуп государства, призванный компенсировать его финансовый уход из региона. Причина не только в ограниченности средств. Трудно, если не невозможно, притянуть к сориентированным на центрально-азиатское и европейское пространство проектам восточные районы России, которые, с одной стороны, экономически развернуты к Азии, а с другой, несмотря на все усилия, никак не поддаются экономической модернизации. Неудивительно, что даже концепции «Большой Евразии» и «поворота России на Восток», имея одних идеологов и разработчиков, существуют в параллельных мирах, не мешая друг другу, но и не находя точек соприкосновения.
Китайская интеграционная повестка однозначно фокусируется на Центральной, Южной и Юго-Западной Азии. Северо-восточные провинции КНР всеми силами пытаются обустроить свою нишу в концепции ЭПШП, но без особого успеха. В наиболее выигрышном положении оказывается Внутренняя Монголия, попавшая в зону экономического коридора Китай–Монголия–Россия, однако и здесь много неясностей. Потребуется время для теоретического осмысления новой реальности, складывающейся в регионе. При этом правила игры определены: поскольку московская и пекинская бюрократия приняли сопряжение ЭПШП и ЕАЭС в качестве руководящей идеи, то задача экспертного сообщества становится прикладной: наполнить эту идею конкретным содержанием, то есть органично встроить немалый кусочек Восточной Евразии в единое экономическое и инфраструктурное пространство континента.
Совместимость интересов России и Китая в зоне Северо-Восточной Евразии несомненна. И политических (демилитаризация и обеспечение безопасности региона), и экономических (производственная кооперация), и социальных (интересы населения приграничных территорий). Сегодня развитие восточных районов России осуществляется на новых принципах. Китай также в поиске новых идей, стимулов, форматов развития. Давно прорабатываемая, но так и не нашедшая подходящего формата идея со-развития приграничных территорий Тихоокеанской России и Северного (Автономный район Внутренняя Монголия) и Северо-Восточного (Хэйлунцзян, Цзилинь) Китая требует иных подходов, должна разрабатываться на новых технологических и интеллектуальных основах и принципах, в контексте интересов и потенциала всей зоны Северо-Восточной Евразии и Северной Пацифики. Первая попытка руководства Москвы и Пекина скоординировать планы развития российского Дальнего Востока и Северо-Востока Китая и на этой основе получить какой-то эффект не сработала. Бюрократическое и формальное отношение привело к дискредитации и фактическому провалу хорошей идеи. Но это не означает, что от нее надо вовсе отказаться.
Через Тихоокеанскую Россию к общеевропейской интеграции могут подключаться другие мировые игроки – Япония и Южная Корея, находящиеся в активном поиске новой идентичности и возможностей для продвижения своих интересов на Европейском континенте, а в перспективе – Северная Корея и Тайвань. Учитывая экономическую ориентацию США на страны Евразии (КНР, Япония) и их историческую связь с европейской прародиной, интерес Вашингтона к тесному взаимодействию со всей Евразией фундаментален, и изоляционизм Трампа долго не продержится.
Северо-восточная платформа евразийской интеграции превратится из фантазии в реальность, если станет продуктом прежде всего интеллектуального и политического, а вслед за этим экономического взаимодействия на двух уровнях – межгосударственном и региональном. В обоих случаях только Китай и Россия способны выступить движущими силами и координаторами проекта. Институциональную основу составит многосторонний политический диалог государств, формирующих зону Восточной Евразии (Россия, Китай, Япония, Южная и Северная Кореи и Монголия) в формате международного «Совета по развитию Северо-Восточной Евразии» как политического инструмента для реализации хотя бы отдельных элементов этого проекта.
Приоритетные проекты для Северо-Восточной Евразии – инфраструктурные. Самое понятное и доступное условие для ускорения темпов экономического развития Северо-Восточной Евразии – создание на ее территории условий для свободного перемещения людей (интеллектуальных ресурсов, рабочей силы, туристов), товаров и капиталов. В этом нуждаются, каждая по-своему, все страны региона. Сегодня только предполагается начать переговоры о создании зон свободной торговли на межгосударственном уровне между Россией и Южной Кореей, Россией и Китаем, на формирование правового поля уйдут десятилетия. Есть надежды (скорее всего, иллюзорные), что в скором времени исчезнет главное препятствие для реализации многих таких проектов – закрытость Северной Кореи.
Ничто не мешает начать работу с создания открытых каналов для движения людей, капиталов и товаров в определенных ареалах Евразии. Например, между специально созданными экономическими анклавами, такими как уже действующие на территории Тихоокеанской России «свободные порты». При всех недостатках они обладают немалым потенциалом для стимулирования интеграционных процессов. Другие страны региона могут сформировать параллельные российским локальные зоны ускоренного развития, и, замыкая их на аналоги в других странах, постепенно расширять масштабы свободной торговли и обмена. «Свободные морские порты» можно дополнить комплектом открытых сухопутных и речных портов вдоль российско-китайской границы: Благовещенск–Хэйхэ, Забайкальск–Маньчжоули и др. Яньбянь-Корейский автономный округ при обретении статуса свободного порта сможет более активно взаимодействовать со «Свободным портом Владивосток».
Политическая и правовая среда для реализации таких идей реальна только на межгосударственном уровне. Так что все по-прежнему упирается в интересы и глубину понимания проблем столичными чиновниками. От того, насколько глубоко в их сознании геополитические изменения в Восточной Евразии соотносятся с трансформацией роли и возможностей собственных и соседних периферийных территорий.
* * *
Российская версия «поворота на Восток», выстроенная в парадигме Азиатско-Тихоокеанского региона, являла собой в значительной степени виртуальные упражнения группы московских интеллектуалов. Она была лишь формально признана (но не разделена) российской политической элитой. Сознание этой элиты быстро и безболезненно возвращается к восприятию Дальнего Востока как вторичного (окраинного) геополитического и геоэкономического пространства уже не только России, но и «Большой Евразии». В рамках этого концепта государство не будет (да и не может) жертвовать интересами других территорий России ради «комплексного развития» ее тихоокеанской части. Оно будет вынуждено – ради обеспечения национальной безопасности, политического престижа и интересов крупных госкорпораций – сконцентрироваться на: 1) вопросах его безопасности; 2) продвижении на его территории нескольких крупных энергетических и инфраструктурных проектов; 3) обеспечении демографического доминирования россиян хотя бы в ключевых точках региона; 4) техническом оформлении Тихоокеанской России как сегмента евразийского экономического пространства и полпреда российского присутствия в Тихоокеанской Азии.
Сегодня Тихоокеанская Россия является экономически менее обустроенной, но политически наиболее стабильной частью Восточной Евразии. Наряду с Северной Кореей, которая рано или поздно встанет на путь нормального развития (не принципиально – в составе объединенной Кореи или как самостоятельное государство), Тихоокеанская Россия является самой перспективной частью континента для приложения финансового и человеческого капитала, интеллектуальных ресурсов и научно-технических достижений, самореализации людей и воплощения идей. Изменившаяся геополитическая ситуация в регионе открывает для этого новые возможности. Значит, будут новые попытки изменить судьбу региона.
Россия в глобальной политике. №5. 2018
