Ян Чарногурский: если бы события в Праге были умереннее, войска бы не ввели
50 лет назад, 21 августа 1968 года, войска СССР и еще четырех социалистических государств — Польши, Венгрии, ГДР и Болгарии, согласно совместному решению своего руководства, вступили на территорию Чехословакии. О событиях того времени, о собственных ощущениях в те дни, а также о том, почему бывшие диссиденты стали русофилами корреспонденту РИА Новости Александру Куранову рассказал один из бывших диссидентских лидеров, ставший спустя две недели после выхода из тюрьмы в 1989 году первым вице-премьером нового, посткоммунистического правительства Чехословакии, а чуть позднее — премьером Словакии, Ян Чарногурский.
— Вы помните события 21 августа 1968 года?
— Да, конечно, такое не забывается. Я в то время учился на юридическом факультете пражского Карлова университета, и летом нас, студентов, призвали на военные сборы, которые проходили неподалеку от курорта Марианске Лазне на западе страны.
Около 2 часов ночи 21 августа наш военный городок был разбужен сообщением, что войска братских, как тогда было принято говорить, государств-членов Организации Варшавского договора (ОВД) вступили на территорию республики. Утром над нами начал кружить вертолет, потом появились советские танки, занявшие позиции по периметру вокруг городка. Позднее пришли советские офицеры, пригласившие наших командиров на переговоры в одно из зданий. После их окончания вышел наш руководитель и объявил, что сборы закончились и все мы, сдав оружие и обмундирование, можем отправляться по домам.
— Подобное развитие событий в республике ожидалось?
— Вступление чужих войск в страну стало шоком для каждого чеха и словака. Даже чешские СМИ, считавшие себя абсолютно свободными и настроенные, в принципе, антисоветски, не предполагали этого. Думаю, что здесь в полной мере проявилась наивность первого секретаря ЦК компартии Александра Дубчека и его коллег по руководству, а также большинства журналистов и общественных лидеров. Была обстановка эйфории: у нас полная вольность, мы герои, будем делать, что хотим, и СССР пусть нас такими воспринимает и уважает.
Помню, летом 1968 года очередной номер пражского журнала "Международные отношения" вышел с изображением компаса на обложке и надписью: "Какой выбираем азимут?" (то есть направление развития). Все у нас думали, что если в конце июля подписали в Братиславе соглашение между руководителями Чехословакии и других стран-членов ОВД, то на этом все претензии к Праге ее "братьев" закончились. Но оказалось, что Москва не поверила обещаниям Дубчека исправить ситуацию в стране и вернуть чехословацкое общество на рельсы марксизма-ленинизма и решила перейти к более серьезным действиям.
— Могло быть оказано военное сопротивление вошедшим войскам?
— К этому наша армия не была готова, да и с военной точки зрения это было бесполезно. Практически вся территория страны уже в первые часы была взята под контроль войск стран ОВД. К тому же в истории чехов и словаков нет традиции вести безнадежную борьбу.
— А вы лично могли бы открыть огонь из оружия по советским солдатам?
— Если бы президентом страны, который, согласно конституции, является и Верховным главнокомандующим Вооруженными силами, Людвиком Свободой был отдан приказ о сопротивлении, то да, я готов был бы стрелять в советских солдат. Ментально я был к этому готов. И не я один был так настроен.
— Не предполагалось в те августовские дни, что на помощь Чехословакии придут страны Запада?
— На это никто не рассчитывал. У Дубчека не было таких отношений с западными лидерами, чтобы он мог предполагать какую-то военную помощь с их стороны. Да и сами политики западных стран предпочитали вести себя осторожно, ограничиваясь лишь политическими заявлениями.
— На ваш взгляд, в ситуации 1968 года, когда в Чехословакии стремительно разваливалась традиционная модель социализма и ему Дубчек и другие новые лидеры партии и страны хотели придать некое человеческое лицо, советские руководители имели альтернативу вводу войск, в том числе и для того, чтобы другим странам неповадно было следовать примеру Праги?
— Конечно, Москва хотела уберечь весь социалистический лагерь от какой-либо идеологической заразы, законсервировать его в традиционных догмах. А тот же Дубчек был неспособен взять под контроль уплывающую из рук ЦК партии власть, а может, и не имел для этого особого желания. Он как политик был весьма слаб.
Я бы еще хотел отметить различное развитие ситуации в 1968 году в Чехии и в Словакии. В Чехии общественными лидерами акцент делался на плюрализм мнений, демократизацию всех сторон жизни, максимальную свободу СМИ. В Словакии перемены носили менее радикальный характер. Здесь больше говорили о необходимости создания федерации при равноправии обеих частей страны, Чехии и Словакии, о большей свободе для деятельности церкви.
На мой взгляд, если бы события в республике развивались по словацким лекалам, более умеренными темпами, то во вводе войск стран ОВД не было бы необходимости.
— Как вы пришли к диссидентству?
— Я получил диплом юриста, стал работать в адвокатуре. А режим, установившийся после ввода войск стран ОВД и изгнания реформаторов из руководства компартии, в рамках так называемой нормализации начал массовое преследование сторонников Дубчека, всех несогласных с возвращением социализма в его самом дремучем, закостенелом, жестком проявлении. Я решил стать адвокатом двух священников, изгнанных с работы.
Потом появились следующие подзащитные подобного рода. Ведь в 1969-1970 годах так или иначе пострадали от "нормализационных" процессов сотни тысяч людей, которые были уволены с работы за свои воззрения, исключены из вузов или имели нелояльных режиму близких родственников и друзей.
В конце концов и меня попросили вон из адвокатуры за то, что я вел такие дела. Как и другие неугодные властям люди, я перепробовал множество профессий, работал шофером, на заводе, в канцелярии, словом, где удавалось устроиться хотя бы на небольшой период времени, чтобы было на что содержать семью.
Одновременно я втягивался в диссидентскую деятельность, например, участвовал в издании самиздатовских журналов. За решетку попал в августе 1989 года, всего за три месяца до начала "бархатной революции". Я был обвинен в подрыве устоев социализма — в очередном номере нашего журнала написал о людях, погибших при вступлении войск стран ОВД в Чехословакию в августе 1968 года.
— Я помню, что вашего освобождения из тюрьмы требовали участники уже самых первых митингов в Праге и Братиславе.
— Тем не менее на свободу я был отпущен уже в самый разгар "бархатной революции", 25 ноября 1989 года. Сразу связался со своими чешскими и словацкими друзьями. На другой день, 26 ноября, выступил с речью на многотысячном митинге в центре Братиславы. Еще через два дня в составе делегации лидеров оппозиции уже участвовал в переговорах с руководством правительства страны о том, что необходимо делать дальше. А еще через 12 дней, 10 декабря, я принес присягу на Пражском граде в качестве первого заместителя председателя нового, посткоммунистического правительства Чехословакии.
— Падение власти компартии в Чехословакии было в тот момент уже неизбежным?
— Да, конечно. Во-первых, потому что вокруг нас, в Венгрии, Польше и ГДР, уже несколько месяцев работали посткоммунистические правительства, социализм там был уже в развалинах. И в Москве пятый год шел процесс перестройки. А во-вторых, компартия и ее лидеры у нас в стране были чрезвычайно непопулярны. И главную роль здесь сыграла деятельность самих коммунистов в годы "нормализации", начало которой положил опять-таки август 1968 года.
Глубоко символично, на мой взгляд, что именно в Праге 1 июля 1991 года состоялось последнее заседание руководителей государств-участников Организации Варшавского договора, на котором они подписали Протокол о полном прекращении его действия. От имени советского руководства данный документ подписал вице-президент СССР Геннадий Янаев, со стороны Чехословакии свою подпись поставил ее президент, а в прошлом лидер диссидентского движения в республике Вацлав Гавел.
— Став в 1991 году премьером Словакии, вы в числе первых заявили о будущей отдельной словацкой звездочке, по соседству с чешской, на флаге Евросоюза.
— Я начал говорить о подобном видении будущего Чехии и Словакии еще будучи первым вице-премьером федерального правительства, потому что сам наблюдал, как тяжело рождались решения на федеральном уровне. Чтобы появилось на свет то или иное постановление, сначала должны были выразить свое мнение чешское и словацкое правительства, потом федеральное. Все это происходило в ожесточенных спорах.
Бурлил и парламент, например, огромные распри и потоки прений сопровождали появление тире в названии страны — "Чехо-Словацкая Федеративная Республика", которое потом было изменено на букву "и" — "Чешская и Словацкая Федеративная Республика". Дебаты на подобные темы лишь тормозили нормальную работу политиков в интересах сограждан.
Состоявшееся к 1 января 1993 года разделение страны на два отдельных государства, Чехию и Словакию, думаю, пошло лишь на благо их народам.
— Вы сказали, что ввод войск пяти соцстран 21 августа 1968 года стал шоком для всех чехов и словаков, так или иначе повлиял на судьбы каждого из них. Кто-то лишился любимой работы, другие были вынуждены эмигрировать, третьи стали диссидентами, побывав, как и вы, за решеткой. Как это повлияло на отношение ваших сограждан к СССР, к советским людям, а позднее перенеслось на отношение к россиянам?
— Конечно, отношение к СССР очень сильно ухудшилось. Сколько бы лет ни прошло после событий августа 1968 года, но они до сих пор остаются очень мрачным периодом в истории нашей страны, в памяти многих наших соотечественников.
Однако время лечит, подрастают новые поколения, для которых эти события — всего лишь история, пусть и весьма печальная. Кто-то по-прежнему намерен видеть в России угрозу для наших стран, но многие с этим не согласны. Не случайно последние опросы на эту тему, проведенные, кстати, не нашими, а западными исследовательскими агентствами, показывают, что, например, словаки относятся к России и россиянам лучше всех народов в Центральной Европе.
— Я заметил еще один феномен — многие бывшие диссиденты и в Чехии, и в Словакии являют ныне себя в качестве настоящих русофилов. А те, кто в мрачные годы "нормализации" не расшатывал, как вы со своими друзьями-диссидентами, тогдашний строй, а вполне успешно в нем существовал, теперь вдруг стали закоренелыми русофобами. Почему?
— Я скажу за себя. Да, я был ярым противником коммунистической идеологии, социализма, а через это мое негативное отношение переносилось и на СССР, на его руководство, его властные структуры. Но опять-таки заметьте — не на советских людей, которые сами достаточно настрадались в условиях социализма.
Теперь социализма давно нет, он пал, проиграл. В том числе и в России. Эта глава моей жизни завершилась. Осталась Россия, которая всегда была историческим партнером и другом Словакии. Именно так это воспринимают многие бывшие диссиденты и в Словакии, и в Чехии.
РИА Новости. 21.08.2018
