Вектор отчуждения: почему конфликт с США не подтолкнет Европу к России

Владислав Иноземцев, директор Центра исследований постиндустриального общества

Какими бы серьезными ни казались нынешние торговые или политические разногласия Европы и США, Москва не сможет их использовать для усиления своего влияния.

Новости о разгорающейся торговой войне между США и Евросоюзом и заявления брюссельских политиков о том, что европейцам нужно брать свою судьбу в собственные руки, невольно заставляют вспоминать события 15-летней давности. Тогда «унилатералистская» Америка Джорджа Буша-младшего очень нервировала Европу, безнадежно боровшуюся за соблюдение норм международного права накануне вторжения в Ирак. Пожалуй, никогда еще с тех пор отношения между двумя берегами Атлантики не были столь напряженными.

Однако ситуация тех лет существенно отличалась от нынешней одним существенным обстоятельством. В 2003 году конфронтация между Америкой и Европой резко и неожиданно повысила политический вес России, которая, напомню, вместе с Францией и Германией оказалась в числе государств, уверенно защищавших устоявшийся мировой порядок ХХ века. Политологи в разных странах говорили тогда чуть ли не о появлении новой «оси» Париж — Берлин — Москва и делали прогнозы о том, насколько сильно действия Вашингтона могут подтолкнуть Брюссель и Москву в объятия друг к другу.            В 2018-м, напротив, трансатлантическая конфронтация оставляет Кремль в тени, а отталкиваемая Америкой Европа, хотя и ощущает определенный дискомфорт, но не спешит хоть сколь-либо поддаваться российскому влиянию.

Основной причиной, определившей это различие между тогда и сейчас, является, на мой взгляд, направление вектора развития России.

Экономическая непривлекательность

В 2003 году страна была на экономическом подъеме: с января 2000-го по середину 2003 года индекс РТС подскочил в 2,8 раза, установив мировой рекорд по темпам повышения; средний прирост ВВП в 2000–2003 годах составил 6,8% в год; объем накопленных иностранных инвестиций в российской экономике с момента прихода Владимира Путина в Кремль вырос в 2,4 раза. Россия считалась бескрайней кладовой природных ресурсов, а Европа — потребителем, чей спрос на них должен был расти и расти. К 2020 году, полагали тогда в Кремле, потребление газа в ЕС должно увеличиться более чем на 200 млрд куб. м, что означало его выход на уровень чуть ли не в 750 млрд куб. м. Экспорт европейских товаров в Россию в одном только 2003 году вырос на 28,8%. Казалось, что это поступательное движение не остановится никогда.

Однако сегодня фон, на котором разворачивается новое американо-европейское противостояние, совершенно иной. Россия экономически далеко не так привлекательна, как раньше. Экономика за 2014–2017 годы кумулятивно сократилась на 0,8% (в долларовом выражении более чем на 23%), а бегство капитала за тот же период превысило            $258 млрд. Товарооборот между ЕС и Россией сократился с 2013-го к 2017 году на 24,8%, да и бурный рост потребления газа в Европе остался в прошлом.

Политика дезинтеграции

Между тем изменение экономической конъюнктуры не является главным препятствием для потенциального сближения Европы и России на фоне открывшегося противостояния между США и ЕС. Куда в большей степени ему мешает новая ориентированность российской политики. Риторический вопрос Владимира Путина «Зачем нам раскачивать Евросоюз?», заданный в 2018 году, контрастирует с его же словами в бундестаге, сказанными в 2001-м: «Мы не только поддерживаем процессы европейской интеграции, мы смотрим на них с надеждой».

Если не злоупотреблять дипломатическими формулировками, окажется, что Россия выступает как против «системных» европейских политиков (так или иначе поддерживая всех возможных крайних от UKIP в Великобритании и Front National во Франции до AfD в Германии и «Движения «5 звезд» в Италии), так и европейской интеграции в целом (налаживая отношения со странами, в наибольшей мере демонстрирующими свое нежелание признавать общеевропейские нормы — Венгрией, Словакией, Чехией).

К тому же если главной причиной появления России на международной арене в 2003 году была ее близость к европейской позиции по поводу допустимости вмешательства в дела других стран, то сегодня речь идет о кризисе в экономических отношениях Европы и США. 15 лет назад Москва могла выступать игроком, способным усилить позиции одной из сторон, но сегодня она просто не имеет отношения к природе спора. И хотя она вместе с европейскими «партнерами» возмущается, например, экстерриториальностью американских санкций, тем не менее не может включиться в большую игру. Практически единственный пункт, по которому позиции России и ЕС могли бы оказаться очень близки, — санкционная политика США в отношении Ирана — не может служить «точкой консолидации» ввиду вовлеченности и России, и Ирана в войну в Сирии, которая порождает острую критику со стороны практически всех европейских правительств.

Ценностный разрыв

Наконец, третьим важным фактором, который препятствует трансформации американо-европейской напряженности в российско-европейское сближение, является проявившийся за эти полтора десятилетия ценностный разрыв между Европой и Россией. В начале 2000-х Россия еще сохраняла демократические институты и конкурентную политическую среду, сегодня же это страна, в которой политика подконтрольна «вертикали власти».

При этом не нужно сбрасывать со счетов и настроения европейских избирателей. В целом они придерживаются современных принципов поведения и равнодушны или враждебны к проповедуемым в современной России традиционалистским воззрениям. Основной ценностью европейцев остается не «стабильность», а развитие, и потому взаимодействие с Россией на уровне торговли и инвестиций остается возможным, но о партнерстве с ней, которое почти было возникло 15 лет назад, сейчас речи не идет. В системе координат, предложенной как раз в начале 2000-х британским дипломатом Робертом Купером, Россия сегодня выглядит не схожей с Америкой современной (modern) страной на фоне постсовременной (post-modern) Европы, а обществом, которое уверенно движется к досовременному (pre-modern) cостоянию.

Потерянная Европа

Идея «вбивания клина» между Европой и Америкой присутствовала в советской внешней политике еще с 1970-х годов, когда Москве показалось, что немецкая социал-демократия и французские фобии в отношении США могут стать основаниями для «выведения» Европы из-под американского влияния. Однако ни разу с тех пор ни СССР, ни России не удавалось добиться сколь-либо заметных успехов в проведении данной политической линии — прежде всего потому, что наша страна оставалась для Европы политически и социально слишком чуждой, а экономически — не слишком интересной. И какими бы серьезными ни оказывались трения европейцев с их американскими партнерами, их всегда удавалось преодолевать без радикального ущерба для взаимных отношений. Удастся сделать это и сейчас, причем, я полагаю, это произойдет гораздо быстрее, чем предсказывают многие эксперты.

Я специально не касался ни проблем, которые на политическом уровне возникли после присоединения к России Крыма и войны в Донбассе, ни санкций, введенных европейскими правительствами против нашей страны, а также ответных российских мер. Сколь бы драматичными ни были события вокруг Украины, они остаются скорее проявлениями тех тенденций, которые отмечены выше, а не самостоятельными трендами, от которых критично зависят российско-европейские отношения. Даже если бы украинского кризиса не было, но все остальные тренды присутствовали бы, Кремль не смог бы повысить свое влияние в Европе в условиях обострения американо-европейских противоречий.

России, конечно, стоило бы задуматься о том, почему она так отдаляется от Европы, если, конечно, это отдаление не является целью, осознанно поставленной политической элитой, и не предполагает желания возврата к основательным партнерским отношениям.

РБК. 03.07.2018