Территория неопределенности. Почему постсоветские непризнанные республики оказались такими устойчивыми

Томас де Ваал

Сегодня де-факто государства на постсоветском пространстве продолжают базироваться на идеях, рожденных в ходе конфликта. Они по-прежнему отвечают на травматический разрыв в прошлом почтовыми марками и военными мемориалами. Чтобы эта ситуация изменилась, им нужна новая, более сильная идея.

У каждого из нас есть почтовый адрес, куда можно отправить письмо или открытку. Номер дома, улица, город и страна – это личная география каждого человека, позволяющая кому угодно в мире с нами связаться.

Но нет, не у каждого она есть. У некоторых нет международного почтового адреса, потому что страны, где они живут, не входят в мировую почтовую систему – и в общее международное пространство. Эти территории не вписываются в традиционные международные правила, а их жители во многих отношениях оказываются гражданами второго сорта. Как нам быть со статусом этих де-факто государств и, что еще важнее, со статусом людей, которые там живут?

Жизнь в непризнанных государствах (их еще называют квазигосударствами или самопровозглашенными государствами – эти и другие определения обсудим далее) требует изобретательности и разного рода ухищрений. Если вернуться к первому примеру с письмами, нужно исхитриться, чтобы встроиться в мировую почтовую систему. Много лет у жителей Северного Кипра был загадочный почтовый адрес: Мерсин, 10. Мерсин – это город в Турции, через который почта шла в непризнанную Турецкую Республику Северного Кипра. Аналогичным образом письма в Абхазию проходят через дружественный российский город Сочи.

Жизнь в забвении

Жители сепаратистских территорий на Украине теперь практически полностью отрезаны от мира. Доставка международной почты в Крым, Донецк и Луганск приостановлена. В Приднестровье стороны нашли промежуточное решение, доказав, что сотрудничество приносит результаты – и письма. В марте я отправил своей дочери открытку из почтового отделения в Тирасполе. На открытке изображены церковь и приднестровский мемориал погибшим в Великой Отечественной войне на фоне Днестра.      Я заплатил за марку 9,8 приднестровского рубля, но открытка шла в Англию, поэтому женщина на почте приклеила к ней молдавскую марку стоимостью 9,5 лея. Открытка дошла до Лондона за пять дней, на ней стоял почтовый штемпель «Тирасполь, Молдова».

В эпоху имейлов обычные письма не такая уж проблема. Но жители де-факто государств сталкиваются и с гораздо более серьезными трудностями. Многим из них трудно выехать за границу, продолжить обучение после диплома или даже провести простую финансовую операцию. Один приднестровский бизнесмен рассказывал мне, что платежи клиентам приходится проводить через цепочку из трех банков.

Все это проблемы чисто политические. Большинство таких территорий возникли в результате конфликтов. Когда конфликты, породившие спорную ситуацию, разрешаются, территории снова становятся обычными. Если повезет – путем переговоров (как в Колумбии, на Филиппинах, в Индонезии), если нет, то силой (Чечня, Шри-Ланка), что может привести к новым конфликтам в будущем. Но бывают и особые случаи, когда насилие прекращается, а конфликт так и не разрешен. Тогда неурегулированный статус сохраняется надолго, и временное становится постоянным. Турки-киприоты живут в этой неопределенности почти полвека, абхазы и приднестровцы – 25 лет.

Такое затянувшееся состояние неопределенности, в котором уже выросло целое поколение, а то и два, ставит почти метафизические вопросы. Проблема отправки писем из Абхазии и в Абхазию вдохновила французского режиссера Эрика Бодлера на документальный фильм «Письма к Максу».    В нем Бодлер отправляет письма из Парижа министру иностранных дел непризнанной Абхазии Максиму Гвинджии и изучает, доходят ли эти письма (в большинстве случаев да) и как сотрудники почты их маркируют (чаще всего на конверте ставят пометку «через Грузию»).

Первое письмо Бодлера начинается со слов: «Дорогой Макс, ты там?» Гвинджия со смехом отвечает: «Да, я здесь». Смысл этих слов, «там» и «здесь», одновременно банальный и глубокий. Они смещают акцент с политических споров на более философский вопрос: как конкретные люди решают, что они живут во вполне определенном «здесь» и как их представления вписываются в утверждение остального мира о том, что должно находиться «там».

В каких терминах следует описывать эту действительность? Или, говоря иначе, в какой юрисдикции проживает Макс Гвинджия? Если назвать Абхазию государством, то сразу пойдут возражения. Но политологи уверяют, что государственность – политическое определение и она может существовать без формального признания. Термин «квазигосударство» и уничижительный, и недостаточный для описания структуры, которая самостоятельно существует уже четверть века. А термин «самопровозглашенное государство» мало что значит, потому что большинство государств провозглашали себя сами до того, как их существование признавали другие; вспомнить хотя бы Соединенные Штаты 4 июля 1776 года.

Суверенитет под вопросом

Тут мы подходим к больному вопросу о международном признании. «Непризнанное государство» – полезный термин, но он не точен применительно, скажем, к Абхазии (ее признали Россия и еще несколько стран), Северному Кипру (его признала Турция), не говоря уже о Косове, которое не является членом ООН, но к началу 2018 года было признано уже 116 странами, перечисленными на специальном сайте «Косово благодарит вас». Кроме того, как подчеркивал Джеймс Кер-Линдси в своей статье 2015 года, признание – это прежде всего политический жест, который отражает скорее ситуацию в международных отношениях, а не международное право. Обычно членство в ООН воспринимается как достаточный признак государственности, но это определение не универсальное (спросите жителей Косова или Тайваня, что они об этом думают).

В конечном счете статус непризнанной территории приходится описывать главным образом через отрицание. Это пространство, которое относится к странной категории, – оно не входит в большинство общепризнанных международных структур и организаций. Его не найдешь в выпадающем меню, когда заполняешь какую-нибудь международную форму в интернете. (В большинстве стран мира этот список начинается с Афганистана, а в России – с Абхазии.)

Поэтому, возможно, самый оптимальный и нейтральный термин – это «государства де-факто». «Де-факто» – состояние, при котором существует внутреннее самоуправление и элементы государственности, но при этом претензии на формальную легитимность отвергаются международным сообществом.

Международный порядок всегда остается неполным, в нем всегда есть место территориям со спорным суверенитетом. Чаще всего новые претенденты на государственный статус возникают после распада империй, как цветы из трещин в брусчатке. На постсоветском пространстве таких территорий особенно много. Помимо четырех давно существующих де-факто государств – Абхазии, Нагорного Карабаха, Южной Осетии, Приднестровья, недавно появились еще два образования в Восточной Украине. Лишь одно сепаратистское образование, претендовавшее на государственность – Чечня 1990-х – не достигло своей цели.

Сравним эту ситуацию с положением дел столетней давности. На недавно опубликованной карте изображены как минимум 27 эфемерных государств, расплодившихся на обломках Российской империи во время Гражданской войны 1917–1921 годов. Сегодня эти образования помнят лишь охотники за сувенирами и крошечная группа ностальгирующих по былым временам националистов. Названия этих государств звучат как чья-то фантазия: Республика Ухта (созданная карельскими финнами), Вольная Территория (анархистское государство в Восточной Украине), Кубанская народная республика, учрежденная казаками, Гилянская Советская Социалистическая Республика на иранской части побережья Каспийского моря. За каждым из этих проектов стояла какая-нибудь этническая или политическая группа, решившая воспользоваться своим положением на границе охваченных кризисом государств. Все эти эфемерные государства, разумеется, обзаводились положенными государственными атрибутами – имели свои флаги, почтовые марки, гербы и банкноты. До тех пор, пока их не смели большевики.

У четырех сепаратистских республик постсоветской эпохи есть кое-что общее с их предшественниками столетней давности. И те и другие пытаются компенсировать недостаток реальной государственной власти избытком государственной символики. Все эти де-факто государства учредили собственные флаги, гербы и гимны. В Абхазии введены довольно экзотические почтовые марки. У Приднестровья есть своя валюта, приднестровский рубль, и собственная денежная политика. Там пустили в обращение даже специальные пластиковые монеты разной формы, предназначенные для слепых; их можно купить на eBay, причем довольно дорого. Это мягкое проявление жесткой идеологии: все эти территории находятся в плену больших национальных идей, их политика строится на дискурсе борьбы, военной победы и жертв, принесенных в ходе конфликтов 1990-х, увековеченных в виде скульптур, парадов и героических праздников.

Государства-покровители

Тут важно понимать, что эти территории не какие-то жуткие бандитские земли (какой во многом была Чечня в 1990-х да и сегодняшний Донбасс). То, что больше всего поражает, когда попадаешь в Абхазию, Нагорный Карабах или Приднестровье, – это ощущение их нормальности. Степанакерт, Сухум(и) и Тирасполь – нормальные города со всеми признаками обычной европейской жизни: дорожная полиция в униформе, школы и больницы, магазины и кафе, телевизионные станции. Бытовая преступность здесь даже ниже, чем во многих признанных государствах.

Чтобы понять, что жизнь здесь немного другая, нужно очень внимательно присмотреться к окружающей действительности. Для меня главное, что выделяется, – низкий уровень коммерциализации этих территорий, рекламируют там только местные товары. Здесь можно купить продукцию глобальных брендов, но в индивидуальном порядке. Здесь нет международных сетей вроде McDonald's или Starbucks. Порой, правда, можно и обмануться: например, в Северном Кипре есть сеть Burger City, своего рода имитация Burger King.

Как эти де-факто государства смогли выжить? Отчасти дело в том, что после 1945 года в Европе сложился консенсус: насильственный захват и повторное завоевание территорий неприемлемы. Но более важный фактор – поддержка со стороны государств-покровителей: России, Армении, Турции. Все эти маленькие государства во многом удерживаются на плаву с помощью экономической и военной помощи их стран-покровителей. Впрочем, по уровню зависимости они заметно отличаются друг от друга. Лоренс Броэрс подробно сравнил три очень разных типа экономических связей, позволяющих Абхазии, Нагорному Карабаху и Южной Осетии извлекать выгоду из отношений с покровителями.

Но и здесь есть немало нюансов. Отношения с государством-покровителем – вещь более сложная, чем кажется большинству внешних наблюдателей, и пренебрежительная характеристика этих территорий как «марионеточных режимов» далека от реальности. Абхазия и Южная Осетия пережили девяностые, несмотря на минимальную помощь Москвы, а против Абхазии Россия в свое время даже вводила санкции. Во всех этих образованиях, от Сухуми до Тирасполя, государство-покровитель выступает как источник финансирования и гарантий безопасности. Но при этом де-факто государства регулярно выбирают своими лидерами политиков, готовых возражать Москве по отдельным вопросам. В 2004 году абхазы проголосовали на президентских выборах за Сергея Багапша, а жители Приднестровья в 2011 году – за Евгения Шевчука. В обоих случаях Москва ставила на других кандидатов – Рауля Хаджимбу и Анатолия Каминского. В 2011 году даже крохотная Южная Осетия неприятно удивила Москву: там президентом чуть не стала Алла Джиоева, кандидат от оппозиции. Точно так же турки-киприоты регулярно избирают политиков, готовых спорить с Анкарой.

Интересно здесь то, что постсоветские де-факто государства не превратились в угрожающие международной безопасности государства-изгои, хотя вполне могли. Наоборот, и это заслуживает более пристального изучения, они, судя по всему, решили строить институты государственности и выработать общественный договор со своими гражданами. Причем делали это не в расчете на международное признание, а просто для того, чтобы выжить.

И отчасти успехи есть. Хотя бедность и эмиграция остается огромной проблемой, все четыре де-факто государства заметно продвинулись по сравнению с их печальным состоянием          1990-х. Да, там хватает и преступности, и проблем с контрабандой. Например, Приднестровье – это настоящий рай для контрабандистов. Но это во многом результат действий стран-соседей, Молдавии и Украины. До определенной степени там соблюдаются и демократические нормы. Как отмечает профессор школы права и государственного управления Городского университета Дублина Доннаха О’Бехуэйн, на выборах в непризнанных государствах действуют определенные условия (некоторые группы не могут участвовать в большой политике, есть четкий консенсус по вопросам, касающимся конфликта), но эти выборы весьма конкурентны. Особенно в Абхазии, где есть независимые СМИ и развитое гражданское общество.

В целом трудно установить твердую причинно-следственную связь между всеми этими характеристиками де-факто государств и тем, что у них нет международного признания. Джорджо Комаи в своей нетривиальной диссертации доказывает, что четыре постсоветских де-факто государства, экономически слабые и зависимые от покровителей, вполне сопоставимы с маленькими признанными государствами, такими как Палау и Маршалловы Острова. «Непризнание – это лишь симптом, а не причина» их проблем, считает Комаи. И вероятно, другие маленькие государства в Африке и Азии или даже европейские микрогосударства (Андорра и Лихтенштейн) во многом обладают теми же свойствами, что Абхазия или Приднестровье.

В ожидании идеи

Недавно я спросил у выходца из Приднестровья, что самое трудное в жизни в непризнанном государстве. Он ответил: «Нестабильность и неопределенность. Что случится завтра? Что сделает Молдавия или Украина? Не закроется ли школа, куда ходят мои дети, не закроется ли граница? Все слишком непредсказуемо. Я не могу ничего планировать на три или пять лет вперед».

И эта неопределенность, похоже, надолго. Приднестровье и другие подобные образования – государства слабые, опирающиеся на сильных покровителей, но их положение в мире совсем не уникально. На мой взгляд, главная причина этой устойчивой неопределенности – особые, неадекватные отношения между де-факто государством и третьим углом треугольника: метрополией, или базовым государством, предъявляющим формальные претензии на соответствующую территорию, власти в Баку, Кишиневе, Никосии или Тбилиси. Хотя им и крайне неприятно это признавать, облик и политика Абхазии, Южной Осетии, Нагорного Карабаха, Приднестровья и Северного Кипра во многом определяются действиями Грузии, Азербайджана, Молдавии и Республики Кипр. Их существование тесно завязано на отношения с этим отсутствующим партнером, тенью, двойником. Они разделены, но связаны; каждая сторона обладает правом вето на развитие другой стороны и использует его в основном во вред партнеру.

Международное сообщество ведет себя с де-факто государствами очень непоследовательно. Одна крайность – это Северный Кипр, где развивается международный туризм, в университетах учатся студенты со всего мира, налажены торговые и транспортные потоки с Южным Кипром. Другая крайность – жестко изолированный от мира Нагорный Карабах, где почти не бывают иностранцы, а единственная международная организация, которая там работает, – это Красный Крест. Приднестровье ближе к кипрскому сценарию: у него даже еще более продвинутые торговые отношения с Евросоюзом, чем у Северного Кипра. Южная Осетия ближе к карабахскому, а Абхазия где-то посередине.

Эти отличия не имеют практически никакого отношения к международной стратегии в отношении де-факто государств (которую было бы неплохо сформулировать) и почти всегда объясняются политикой метрополий (Тбилиси тут частичное исключение), которую остальной мир воспринимает как главный критерий для взаимодействия. Карабах изолирован, потому что так хочет Баку, потому что Азербайджан готов наказывать иностранцев, которые осмеливаются туда ездить или работать там. А Северный Кипр более открыт, потому что Никосия спокойнее относится к тому, что там происходит.

Тут получается двойная неопределенность. Жители Приднестровья, Абхазии и Северного Кипра чувствуют свою уязвимость в мире, где их государство не признано; они переживают, что полностью зависят от воли масштабных глобальных сил. Одновременно молдаване, грузины и греки-киприоты тоже чувствуют себя уязвимыми, потому что часть территории их государств оказалась под контролем враждебных сил. В Азербайджане, Кипре и Грузии беженцы и переселенцы, родившиеся в де-факто государствах, не могут вернуться домой и вынуждены наблюдать за тем, как их родина теперь позиционируется как чье-то еще национальное государство.

Как и в случае с другими конфликтами, все эти трудности, стремление наказать друг друга и неопределенность, вероятно, будут сохраняться до тех пор, пока стороны не смогут найти общий стратегический интерес, чтобы ради него разрешить свои противоречия. Когда такого прогресса получится добиться, на поверхность выйдут многие неявные желания и скрытая идентичность де-факто государств, они отбросят некоторые свои радикальные требования, и их траектории начнут расходиться. Некоторые наверняка исчезнут. Это может произойти в форме проекта интеграции – наиболее вероятный исход для Кипра и Молдавии. Но это может быть и цивилизованный развод, который закончится созданием конфедерации или даже управляемым отделением, как в Косове. Главное, чтобы были соблюдены права беженцев, потерявших свои дома.

Сегодня де-факто государства продолжают базироваться на идеях, рожденных в ходе конфликта. Они по-прежнему отвечают на травматический разрыв в прошлом почтовыми марками и военными мемориалами. Чтобы эта ситуация изменилась, им нужна новая, более сильная идея.

Английский оригинал текста опубликован в New Eastern Europe

Московский Центр Карнеги. 09.06.2018