Индо-Пацифика или Сообщество единой судьбы?
Андрей Кортунов
Кандидат исторических наук, генеральный директор и член Президиума РСМД, член РСМД
Сказать, что ближайшие одно-два десятилетия обещают нам множество изменений в мировой политике, — значит, ничего не сказать. Изменения в международной сфере происходят постоянно и безостановочно, иногда почти незаметно, подчас в самых драматических формах. Но предстоящие 15–20 лет, по всей видимости, станут особенным периодом — к их исходу должны определиться основы нового мирового порядка на куда более отдаленную перспективу, вплоть до конца нынешнего столетия.
Кто будет определять правила игры в грядущем мироустройстве? Что окажется главной «валютой» силы и влияния? В какой мере изменится иерархия мировых лидеров? Как будет устроено глобальное управление? Вокруг этих вопросов уже началась ожесточенная борьба, ставки в которой исключительно высоки — и для отдельных государств, и для целых регионов, и для всей мировой системы. Понятно, что эпицентром начавшейся борьбы есть и будет евразийский континент. Ведь он не только остается главным историческим ядром и экономическим локомотивом современного мира, но и не без оснований рассматривается как основной приз в предстоящем переделе этого мира.
Сегодня все более четко вырисовываются два конкурирующих друг с другом долгосрочных «евразийских проекта». За каждым из них стоят национальные интересы ведущих игроков, набор региональных военно-политических и экономических стратегий, двусторонних и многосторонних международных механизмов, соответствующее идеологическое и концептуальное оформление. Под каждый из проектов собираются коалиции, мобилизуются союзники, накапливаются ресурсы. Главные схватки еще впереди, но в воздухе отчетливо запахло порохом.
Противостояние, по всей видимости, будет длительным и напряженным. Тактические компромиссы между двумя проектами возможны и, скорее всего, даже неизбежны. Но в долгосрочной перспективе два проекта вряд ли полностью совместимы. В конце концов, победителем может быть только один, оставив альтернативному варианту участь тупикового направления исторической эволюции евразийского континента.
Индо-Пацифика, Квадро и сдерживание Китая
Термин «Индо-Пацифика» пришел в геополитику из биогеографии, изучающей закономерности географического распределения и распространения животных, растений и микроорганизмов. Биологи обратили внимание на то, что огромная территория мирового океана от юга Японии до севера Австралии и от Гавайских островов на востоке до Красного моря на западе обладает многими общими особенностями и представляет собой, по сути, единую экосистему.
Примерно десять лет назад геополитики заимствовали биологический термин, придав ему иное содержание. Право «первооткрывателей» геополитической Индо-Пацифики надо присудить индийским и японским стратегам, обосновывавшим целесообразность укрепления двустороннего индийско-японского сотрудничества. Но к настоящему времени, особенно после прихода к власти в Вашингтоне администрации Дональда Трампа, идея строительства Индо-Пацифики, претерпев существенные метаморфозы, приобрела вид преимущественно американской стратегии.
Фактически речь идет о долгосрочном конструировании Евразии по ее внешнему контуру, за счет укрепления сотрудничества преимущественно «морских» держав восточной и южной периферии евразийского континента (от Южной Кореи до стран Аравийского полуострова) и островных тихоокеанских государств (от Японии до Новой Зеландии). А главная цель нового евразийского проекта, как несложно догадаться, — политическое и военно-стратегическое сдерживание Китая, создание жесткого «каркаса», не позволяющего Пекину занять доминирующие позиции в регионе.
Практическая реализация стратегии Индо-Пацифики идет как по линии укрепления двусторонних отношений США со странами региона, так и по линии создания многосторонних форматов сотрудничества. Главным из последних считается так называемый «Квадро» (Quad — четырехугольник), призванный объединить четыре «демократии» Индо-Тихоокеанского региона — США, Японию, Австралию и Индию. Попытки создания «Квадро» продолжаются уже много лет, но администрация Дональда Трапа придала им дополнительный импульс и уже достигла на этом направлении определенных, хотя пока и скромных, успехов. И это на фоне общего пренебрежительного отношения нынешнего американского руководства к международным институтам и многосторонним форматам.
Конечно, преувеличивать значение «Квадро» для общей ситуации в Евразии на данный момент было бы преждевременным. Да и сама концепция Индо-Пацифики пока остается более чем аморфной. Ее актуальная индийская трактовка существенно отличается от американской и по географии, и по содержательному наполнению. Одни индийские эксперты интерпретируют Индо-Пацифику как историческую сферу индийского культурно-цивилизационного влияния (что-то вроде «индийского мира» по аналогии с «русским миром»), другие, наоборот, предлагают включить в конструкцию Индо-Пацифики Китай и даже Россию. И тем не менее, общий вектор стратегического проектирования новой Евразии в Вашингтоне в формате Индо-Пацифики направлен на военно-политическое сдерживание Пекина в той или иной форме.
«Сообщество единой судьбы», РИК и консолидация Евразии
Альтернативная стратегия выстраивания новой Евразии предполагает консолидацию континента не извне, а изнутри, не от периферии к центру, а, напротив, от центра к периферии. В роли основного «каркаса» континента должна выступить не внешняя рамка, но целая система дополняющих друг друга осей (транспортно-логистических коридоров), стягивающих в единое целое запад и восток, север и юг огромного и очень неоднородного евразийского пространства. Общая философия этого подхода была изложена Си Цзиньпином в ноябре 2012 года на XVIII съезде КПК. Хотя китайский лидер придавал идее «сообщества единой судьбы» универсальное значение, распространяя ее на международные отношения в целом, фактически речь шла и по-прежнему идет, в первую очередь, о будущем Евразии.
В последующем этот подход получил развитие в определении целей политики Пекина в отношении соседних государств («периферийная дипломатия» Китая). Этот подход также просматривается в выдвижении различных многосторонних инициатив континентального масштаба, в частности, инициативы «Один пояс и один путь» и проекта Всестороннего регионального экономического партнерства. Характерно, что участниками этого последнего проекта стали, помимо стран АСЕАН, и традиционные «морские» союзники США в АТР — Южная Корея, Австралия и Новая Зеландия.
В отличие от американской Индо-Пацифики, «сообщество единой судьбы» не предполагает жестких союзнических обязательств со стороны стран-участников, а сам Китай не меняет своего внеблокового статуса. Хотя, разумеется, полностью уйти от измерения безопасности при проектировании будущего Евразии Китай тоже не может, все же главное в китайском подходе — экономическое и социальное развитие всех регионов, составляющих евразийский континент, преодоление существующих ныне диспропорций в их уровне жизни и степени вовлеченности в континентальную и мировую экономику. Понятно, что чем более энергично Вашингтон будет выстраивать внешнюю военно-политическую рамку вокруг Китая, тем больше военно-политических элементов Пекин будет закладывать во внутренний евразийский «каркас».
Проецируя китайскую схему на карту современной Евразии, логично предположить, что в идеале основой каркаса новой конструкции должен стать треугольник «Китай — Индия — Россия». Механизм сотрудничества в этом треугольнике (РИК) существует уже давно, хотя в последние годы он был частично поглощен более широкими форматами БРИКС и ШОС. Базовый треугольник мог бы дополняться более сложными многосторонними конструкциями, охватывающими три важнейших евразийских региона — Северо-Восточную Азию, Юго-Восточную Азию, Центральную Азию, а в перспективе — и Западную Азию (Ближний Восток).
В еще более отдаленной перспективе речь могла бы дойти до интеграции в эту новую архитектуру самой западной периферии евразийского континента — собственно (Западной и Центральной) Европы, равно как и самой восточной периферии — островных государств акватории Тихого океана. По всей видимости, такие масштабные задачи могли бы быть поставлены в практическую плоскость не ранее середины текущего столетия.
Дебютная стадия игры: положение на доске
На данный момент в большой игре за будущее Евразии сделаны лишь первые ходы, партия пока не вышла из дебютной стадии. А задача дебюта, как мы знаем из шахмат, — мобилизовать ресурсы, вывести свои фигуры на самые выгодные позиции и помещать развитию фигур противника. Посмотрим на геополитическую шахматную доску: что можно сказать о положении игроков на данный момент?
Очевидно, что ни один из двух альтернативных проектов строительства новой Евразии пока еще не приобрел вид детально прописанной «дорожной карты». Каждый имеет свои сильные и слабые стороны, свои преимущества и недостатки. Сильной стороной американской Индо-Пацифики является уже существующая и проверенная временем система двусторонних соглашений США с их многочисленными союзниками и партнерами в акваториях Индийского и Тихого океанов. Несомненным преимуществом Вашингтона остается его преобладающая военная мощь, в первую очередь — потенциал военно-морских и военно-воздушных сил.
Главная слабость американского проекта, на наш взгляд, — его шаткий экономический базис. Отказ США от участия в Транстихоокеанском партнерстве (ТТП) объективно резко сужает американские возможности комплексной реализации проекта Индо-Пацифики и экономического сдерживания Китая. Учитывая, что для большинства стран Евразии задачи социально-экономического развития стоят на первом месте, можно заключить, что без экономического измерения проект будет иметь лишь ограниченную эффективность. Когда семьдесят лет назад США поставили перед собой цель сдерживания СССР в Европе, то наряду с «доктриной Трумэна» ими был провозглашен также и «план Маршалла», который многие историки до сих пор считают самой успешной программной экономической помощи в истории человечества. А сегодня, когда встал вопрос о сдерживании Китая в Азии, США не только не готовы реализовать «план Маршалла» для Индо-Пацифики, но уже начали последовательно ужесточать свои позиции по экономическим аспектам отношений с ближайшими азиатскими союзниками и партнерами.
Китайский проект выглядит в этом смысле более предпочтительным — он имеет под собой прочную экономическую основу. Или, по крайней мере, претендует на ее создание. Именно экономика, а не безопасность составляет его основное содержание, хотя, конечно, китайский проект также не предполагает масштабной экономической филантропии в духе «плана Маршалла» середины прошлого века. Кроме того, Пекин, в отличие от Вашингтона, может позволить себе роскошь долгосрочного стратегического планирования, обладая «стратегической глубиной», позволяющей мыслись масштабами десятилетий, а не текущего четырехлетнего политического цикла.
Главная слабость Китая в опасениях соседних держав относительно экономической, политической и военно-стратегической китайской гегемонии в Евразии. Нынешняя американская гегемония на периферии евразийского континента представляется многим из них менее обременительной и более приемлемой, чем потенциальное господство Пекина. При этом надо признать, что за последние полтора-два года китайская дипломатия добилась ощутимых успехов во взаимодействии со своими соседями как на северо-востоке (Северная и Южная Кореи), так и на юго-востоке (Вьетнам и АСЕАН в целом).
Стоит отметить еще одно немаловажное сравнительное преимущество китайского проекта по сравнению с американским. Индо-Пацифика так или иначе предполагает раскол евразийского континента, поскольку в эту конструкцию не вписывается ни Китай, ни Россия, ни другие «континентальные» государства Евразии. А если ограничить проект только «морскими демократиями», то из него придется исключить еще многие страны — от Вьетнама до арабских монархий Персидского залива. «Сообщество общей судьбы», в принципе, способно объединить в себе всю Евразию без каких-либо исключений.
Индия как решающий swing state
В американском избирательном лексиконе есть такой термин как swing state («колеблющийся штат»). Этот термин обозначает штат, где ни одна из партий не имеет явного преимущества, и исход голосования неясен. Таких штатов в каждом избирательном цикле бывает немного, но именно они-то и определяют, кто в итоге станет хозяином Белого дома. В случае Евразии роль swing state выпадает на долю Индии.
Вряд ли стоит говорить о демографическом, экономическом, стратегическом и геополитическом потенциале этой страны, который с течением времени будет лишь расти. Без участия Дели, тем более — при противодействии со стороны индийского руководства, ни американский, ни китайский проект не может быть реализован в полной мере. Китайский проект «единой судьбы» без Индии остается, как минимум, неполным и незавершенным, из континентального он превращается в трансрегиональный. А американский проект Индо-Пацифики, если из него выпадает Индия, вообще теряет одну из двух главных своих опор и низводится до россыпи отдельных и слабо связанных друг с другом соглашений США с их традиционными азиатско-тихоокеанскими партнерами. Не будет преувеличением сказать, что сегодня и особенно завтра для США партнерство с Индией не менее приоритетно, чем был союз с Японией в ходы холодной войны.
А Индия, конечно же, пытается сохранить максимальное пространство для маневра и не спешит делать выбор. С одной стороны, у Индии накоплен внушительный багаж исторических споров и традиций явной или скрытой конкуренции с Китаем в Юго-Восточной и Южной Азии. Остается открытым вопрос уязвленного национального самолюбия — память о неудачной для Индии пограничной войне с Китаем в 1962 г. По-прежнему актуален вопрос ущемленного глобального статуса — Индия, в отличие от Китая, не входит в число постоянных членов СБ ООН, а Пекин, насколько можно судить, не слишком расположен помочь Дели в получении этого членства. Остаются подозрения относительно возможной поддержки Пекином индийских сепаратистов.
Еще более практические, и не безосновательные опасения касаются экономической, политической и военно-стратегической экспансии Китая в зоне Индийского океана. Популярная в Индии теория «нитки жемчуга» («string of pearls») описывает китайскую стратегию в бассейне Индийского океана как стратегию «окружения» Индии путем создания цепочки баз и других объектов военной инфраструктуры КНР по линии Гонконг — Хайнань — Парасельские острова — острова Спратли — Кампонг Сом (Камбоджа) — канал Кра (Таиланд) — Ситуэ и острова Коко (Мьянма) — Хамбантота (Шри Ланка) — Марао (Мальдивы) — Гвадар (Пакистан) — Аль-Ахдаб (Ирак) — Ламу (Кения) — Порт-Судан. Есть озабоченность относительно потенциальных проблем для выхода Индии в акваторию Тихого океана, который остается для Дели одной из важнейших транспортных артерий. Сложные проблемы стоят перед Дели и в экономической сфере — общий дефицит торговли Индии с Китаем превысил 50 млрд долл. в год; к тому же, Пекин широко использует практику нетарифных ограничений на индийскую фармацевтику, продовольствие и IT-продукты.
С другой стороны, в рамках проекта Индо-Пацифики Индии вряд ли удастся избежать положения «младшего партнера» США со всеми вытекающими из этого положения издержками. Уж если Вашингтон не готов видеть Пекин в роли равного себе международного игрока, то вряд ли он с готовностью предложит эту роль Дели. Хотя нынешнее руководство Индии постепенно отходит от многих принципов Джавахарлала Неру, включая и базовый принцип неприсоединения, полный разрыв с традициями, на которых создавалось индийское государство, представляется в обозримом будущем маловероятным. Большие опасения в индийском руководстве должна порождать непоследовательность американской стратегии и та жесткость, с которой нынешняя администрация ведет переговоры по экономическим вопросам даже со своими ближайшими союзниками. Конечно, дефицит в торговле США с Индией гораздо меньше, чем в торговле с Китаем, однако нетрудно предсказать, что экономическое давление Дональда Трампа на Нарендру Моди со временем будет только усиливаться.
Индийский политический истеблишмент в целом поддерживает курс на усиление сотрудничества с Америкой Дональда Трампа, но крайне болезненно относится к перспективе утраты даже части свободы рук на мировой арене. А формальное вхождение в какой-то военно-политический союз под эгидой США, безусловно, ограничит эту свободу не только на китайском направлении, но и в отношениях Дели с другими важными для Индии партнерами, в первую очередь — с Москвой и Тегераном.
По всей видимости, Индия будет колебаться и дальше. Очень многое будет зависеть не только от эволюции стратегического видения индийской элиты, но и в не меньшей мере — от профессионализма, гибкости, адаптивности американской и китайской дипломатии. Как представляется, учитывая своеобразный переговорный стиль нынешней американской администрации и многочисленные проблемы с принятием внешнеполитических решений в целом, на данный момент Китай имеет на индийском направлении, как минимум, серьезные тактические преимущества.
Тем не менее, тактических преимуществ явно недостаточно, чтобы серьезно повысить привлекательность проекта «общей судьбы» для Индии. Китаю придется пойти на значительные уступки в важных для Индии вопросах — в трактовке проблемы международного терроризма в Евразии, в вопросе о постоянном членстве Индии в Совете Безопасности ООН, в вопросах двусторонней торговли и т. д. По всей видимости, Пекину придется в какой-то форме признать особую роль Дели в Южной Азии — подобно тому, как он признает особую роль России в Центральной Азии. Чем позже Пекин сделает серьезные шаги в направлении Дели, тем труднее будет вовлечь Индию в «сообщество единой судьбы».
Интересы России
Строго говоря, проект Индо-Пацифики вообще не имеет к России непосредственного отношения. Нынешняя американская стратегия не рассматривает Москву как серьезного игрока не только в акватории Индийского океана, но даже и в азиатско-тихоокеанском регионе. Географически зона Индо-Пацифики не простирается севернее Хоккайдо и Корейского полуострова. Может быть, именно поэтому Вашингтон смотрит сквозь пальцы на продолжающиеся попытки японо-российского сближения при премьер-министре Синдзо Абэ, а также игнорирует политическую фронду Южной Кореи, уже не первый год последовательно саботирующую режим антироссийских западных санкций.
Единственный потенциальный выигрыш Москвы при реализации проекта Индо-Пацифики состоит в том, что в случае успешной реализации этого проекта ценность партнерства с Москвой для Пекина объективно возрастает. В этом смысле противостояние «морской» и «континентальной» частей Евразии для России очевидно предпочтительнее гипотетического варианта тесного американо-китайского сотрудничества по формуле «G2», которое заведомо снизило бы ценность Москвы как партнера не только в глазах Вашингтона, но и в глазах Пекина. Но издержки новой «евразийской биполярности» для Москвы, как можно предположить, в любом случае перевесят возможные приобретения — российская политика в Евразии утратит гибкость, и многие традиционные партнерские связи — с Вьетнамом и с той же Индией — будут поставлены под угрозу. Общее снижение стабильности в АТР, которое станет неизбежным побочным эффектом реализации проекта Индо-Пацифики, также создаст дополнительные проблемы для Москвы.
«Сообщество единой судьбы» выглядит явно более перспективным проектом для России — уже по той причине, что в этом проекте для России возможна роль не зрителя в зале и даже не статиста на заднем плане сцены, но одного из главных действующих лиц. Но способна ли Москва сыграть эту роль? Для этого надо, чтобы Россия выступала не в виде одной из «спиц», крепящихся к центральной китайской «евразийской оси», а в виде другой, параллельной «оси», пусть и меньшего диаметра. То есть, Россия должна войти в «сообщество единой судьбы» не с пустыми руками, а со своим собственным евразийскими интеграционным проектом (ЕАЭС).
Создание параллельной российской «оси» — задача не столько политическая, сколько социально-экономическая. Ее решение невозможно без перехода на новую, более эффективную и более привлекательную для соседей модель экономического развития. Было бы стратегической ошибкой считать перспективу вхождения в «сообщество единой судьбы» работающей альтернативой давно назревшим структурным преобразованиям в российской экономике. Или надеяться на то, что евразийская конструкция позволит России каким-то чудесным образом избежать вызовов глобализации. Напротив, вхождение в «сообщество» будет предъявлять дополнительные требования к эффективности российской экономической модели и к уровню открытости российской экономики. Явно лишняя «ось» в новой конструкции евразийского механизма едва ли имеет шансы на сколько-нибудь долговечное существование — она утяжелит конструкцию, будет быстро обнаружена и тем или иным образом демонтирована.
Попутно отметим, что такой же вызов стоит и перед Индией, если она все-таки будет склоняться в сторону «сообщества единой судьбы». Для Дели было бы логично выполнить системообразующую функцию в отношении Южной Азии, подобную той, которую должна реализовать Россия в Центральной Евразии. Россия, со своей стороны, заинтересована в сохранении и даже в усилении позиций Индии в Южной Азии — не для сдерживания Китая, но для создания более устойчивого многополюсного баланса сил и интересов на евразийском континенте. В то же время, индийское руководство должно исходить из того, что времена исключительных «сфер интересов» великих держав ушли в прошлое, и рассчитывать на безусловную лояльность даже таких ближайших индийских соседей и партнеров как Шри-Ланка, Бангладеш и Непал больше не приходится, и за их внимание и благорасположение придется упорно бороться.
От дебюта к миттельшпилю
Один из основных стратегических заветов Генри Киссинджера гласит: в любом геополитическом треугольнике в самом выгодном положении находится тот угол, чьи отношения с каждым из остальных двух углов лучше, чем их отношения между собой. Собственно, именно на этом представлении была основана отнюдь не безуспешная геополитическая стратегия Киссинджера в треугольнике «США — СССР — Китай» в начале 70-х гг. прошлого века. Следуя завету классика геополитики, теоретически Россия должна была бы быть заинтересована в поддержании определенного уровня напряженности в китайско-индийских отношениях, чтобы находиться на вершине треугольника «Россия — Китай — Индия».
Однако международные отношения нашего времени строятся на других основах. Геополитика больше не работает в том формате, в котором она работала полвека назад. Россия не может извлечь для себя ничего ценного из обострения китайско-индийских противоречий. Справедливости ради стоит отметить, что она и не пытается играть на этих противоречиях — ни в многосторонних форматах, ни в двусторонних отношениях. Однако сделать Москве предстоит гораздо больше — российская внешняя политика должна считать своим важнейшим приоритетом (не менее важным, чем восстановление отношений с Западом!) усилия по преодолению китайско-индийских разногласий и укреплению китайско-индийского сотрудничества.
И здесь можно подумать о придании нового смысла и нового наполнения структуре РИК, которая была в значительной степени растворена в более широкой структуре БРИКС. Хотя совещания РИК на уровне министров иностранных дел продолжаются на регулярной основе с сентября 2001 г., но принимаемые на них документы носят предельно общий, подчас чисто декларативный характер. Согласованные трехсторонние документы о противостоянии международному терроризму, о поддержке стабильности в Афганистане, о необходимости укрепления глобального управления камуфлируют серьезные расхождения в рамках «тройки» по многим принципиальным аспектам этих и других проблем.
По всей видимости, обсуждения в формате РИК должны стать более откровенными, конкретными и доверительными. Главная цель должна определяться не как формальная фиксация совпадающих позиций по самым общим вопросам, но как выявление разногласий по конкретным проблемам и поиски взаимоприемлемых путей преодоления этих разногласий. Работа это крайне сложная и деликатная, но слишком важная и срочная, чтобы отложить ее на неопределенное будущее.
Начать отрабатывать новую повестку дня РИК можно было бы с углубления трехстороннего сотрудничества в тех областях, где позиции Москвы, Пекина и Дели в целом совпадают или расходятся незначительно. Например, в вопросах энергетических режимов в Евразии, изменений климата, проблемы реформирования международных финансовых институтов. В новую повестку должно войти обсуждение практических шагов трех стран в таких сферах, как борьба против «двойных стандартов» в вопросах прав человека, недопущение внешнего вмешательства во внутренние дела суверенных стран. Общая озабоченность России, Китая и Индии использованием санкций в международной торговле, подъемом протекционизма и кризисом многих международных организаций создают дополнительные возможности для совместных или параллельных действий.
Конечно, рано или поздно Индии и Китаю придется решать многочисленные и весьма болезненные двусторонние проблемы. Например, индийско-китайская граница (а это более 3000 км) остается линией возможных столкновений. Возможны и столкновения на территории третьих стран, что в очередной раз продемонстрировал инцидент в Докламе в октябре 2017 г. Потенциально нестабильная граница с Китаем сковывает значительную часть индийской армии, которая при других обстоятельствах могла бы быть переброшена на границу с Пакистаном. Стороны обвиняют друг друга в неоправданной жесткости и в нежелании идти на компромиссы по урегулированию пограничных проблем.
Россия мало что может сделать, чтобы помочь своим партнерам разрешить остающиеся территориальные вопросы. Но нелишне было бы напомнить, что еще два десятилетия назад ситуация на российско-китайской границе (еще более протяженной, чем китайско-индийская граница) тоже вызывала много опасений с обеих сторон. Уровень милитаризации границы между Россией и Китаем был еще выше, чем уровень милитаризации китайско-индийской границы. Ведь смогли же Москва и Пекин добиться радикального изменения этой ситуации, да еще в предельно сжатые сроки! Может быть, российско-китайский опыт начала века будет в чем-то полезен для Пекина и Дели сегодня?
Эндшпиль: проигрыш США?
Является ли проект «единой судьбы» антиамериканским? Означает ли его реализация стратегическое поражение США? Несомненно, на эти вопросы большинство американских экспертов дадут однозначно утвердительные ответы. Но, на наш взгляд, эти ответы не столь очевидны. Во-первых, проект «единой судьбы» может быть успешным только в том случае, если он будет опираться, главным образом, на базовые внутренние потребности сран Евразии, а не на их коллективное стремление противостоять Соединенным Штатам или кому-либо еще. Этот проект не должен быть зеркальным отражением Индо-Пацифики; как зеркальное отражение американского плана он не имеет перспектив.
Во-вторых, если отвлечься от геополитической метафизики, оставив за скобками рассуждения об извечном цивилизационном дуализме Суши и Моря, «теллурократии» и «таллассократия», то надо признать, что в конечном счете американским интересам отвечает стабильная, предсказуемая, экономически состоявшаяся Евразия. Реализация проекта «единой судьбы» совсем не исключает сохранения принципа свободы мореплавания в Тихом и Индийском океанах, предполагающего в том числе свободу передвижения для военно-морских и военно-воздушных сил стран, не относящихся к евразийскому континенту.
Реализация этого проекта также не исключает сохранения открытости новой Евразии для остального мира в вопросах торговли, инвестиций и миграций. Уж если американцы хотят искать сторонников протекционизма и оппонентов либерального мирового экономического порядка, то для этого совсем не обязательно обращать свой взор на пекинский район Дунчэн («Восточный город»), где, как известно, находится могущественное Министерство коммерции КНР. Протекционистов проще поискать в Вашингтоне, по адресу Пенсильвания Авеню, 1800.
Подчеркнем еще раз — реализация проекта «единой судьбы» ни в коей мере не означает возвращение к старой идее Евгения Примакова, высказанной им во время визита в Дели в конце 1998 г., о трехстороннем сотрудничестве России, Китая и Индии в целях общего противостояния американскому «однополюсному миру». Американский «однополюсный мир» не состоялся и уже не состоится. Изменилось соотношение сил в мире, изменились правила игры в мировой политике. Самой большой ошибкой со стороны Москвы была бы попытка наполнить новый евразийский проект старым геополитическим содержанием. Также ошибочными были бы попытки представить реализацию евразийского проекта и развитие отношений отдельных его участников с «внешними» игроками в виде «игры с нулевой суммой».
Соединенные Штаты при любом исходе большой игры не будут полностью вытеснены с евразийского континента — слишком велик уровень экономической взаимозависимости США и стран Азии, слишком многочисленны и влиятельны азиатские диаспоры в Америке, слишком значимы для стран Азии американские технологии, американские инвестиции и американская «мягкая сила». Но все же будет справедливым, если новую Евразию построят для себя сами евразийцы, а не их заокеанские партнеры и покровители, пусть даже исходящие из самых благих побуждений.
Что же касается вероятных последствий осуществления проекта «общей судьбы» для самих Соединенных Штатов, то здесь уместно перефразировать известное высказывание Збигнева Бжезинского о роли Украины для российской государственности. При успешной реализации проекта «Индо-Пацифики» США гарантированно остаются единственной глобальной империей в мире, как минимум, до конца XXI века. При осуществлении проекта «общей судьбы» Соединенные Штаты постепенно утрачивают свой имперский статус и превращаются в primus inter pares — наиболее могущественную, но все же одну из нескольких великих держав, прокладывающих миру дорогу в XXII столетие.
РСМД. 28.05.2018
