Расселение сторон. Как перейти от национализма к гуманизму в урегулировании конфликтов в Восточной Европе
Максим Саморуков
Международным посредникам и донорам необходимо осознать, что в основных зонах конфликтов в Восточной Европе мобильность населения растет настолько быстро, что через одно-два поколения там будет некому жить независимо от того, какими будут результаты урегулирования. Это означает, что пора помогать пострадавшим от конфликтов людям обустроить не свою территорию, а свою жизнь – там, где им больше нравится.
Восточная Европа уже больше ста лет остается пространством острых и многочисленных этнических конфликтов, и за это время методы их урегулирования пережили немалую эволюцию, когда ценность жизни отдельного человека постепенно догоняла по значению ценности националистические. Сегодня уже невозможно представить, чтобы странам предложили уладить свои споры, скажем, обменявшись населением по национальному признаку. И даже демократические референдумы о передвижении государственных границ считаются недостаточно гуманным методом для решения конфликтов.
Главной единицей измерения в урегулировании постепенно становится человек, а не туманные коллективные понятия типа национальной общности или исконных земель. Но этот процесс все еще далек от завершения. Представление о том, что люди должны жить и социально интегрироваться прежде всего на той территории, где они родились, продолжает играть непропорционально большую роль в том, как осмысливают конфликты международные посредники.
В реалиях Восточной Европы, где многие границы проводились довольно случайно и стали государственными совсем недавно, идея, что люди хотят жить именно там, где родились, часто оказывается особенно неуместной. Она не только запирает враждующие этнические общины наедине друг с другом в небольших и депрессивных уголках региона, но и противоречит реальным желаниям большинства жителей зон конфликтов. Потому что они, как правило, готовы отказаться от противостояния, готовы интегрироваться в нормальную мирную жизнь, но просто не вместе с теми, с кем они конфликтуют, а в какой-то другой, более благополучной части Европы.
Эта готовность отказаться от националистической повестки ради возможности обустроить свою жизнь в другой, более благополучной или культурно близкой стране становится все более массовой среди жителей зон конфликтов в Восточной Европе. И при должной поддержке международных посредников она может стать эффективным инструментом снижения напряженности в регионе.
Победа личного
Восточная Европа очень сильно изменилась за последние десятилетия. Восточноевропейские общества стремительно стареют, там падает рождаемость и количество детей в семье, зато растет ценность человеческой жизни, уровень потребительских запросов и международной мобильности. Для все большего числа людей их личные приоритеты надежно заслоняют приоритеты общенациональные.
В отличие от ситуации столетней давности массовому восточноевропейскому избирателю уже невозможно продать разговоры о том, что главное – это добиться собственного национального государства (или хотя бы национальной автономии) на «земле предков», а все остальное потом приложится. Нет, теперь среднему жителю Восточной Европы куда важнее получить «все остальное» (то есть нормальное качество жизни), а уж будет это на земле предков или где-нибудь в Германии, не так принципиально.
Тем не менее форматы урегулирования восточноевропейских конфликтов пока очень слабо учитывают эту перемену и во многом продолжают строиться на националистических принципах начала ХХ века. По умолчанию считается, что все стороны конфликта мечтают прежде всего о том, чтобы получить международно признанный контроль над какой-то территорией и зажить там припеваючи. А сейчас жить припеваючи им мешает только то, что у них нет либо реального контроля над этой территорией, либо полноценного международного признания.
И действительно, представители конфликтующих сторон могут формулировать свои позиции примерно таким образом, но это не означает, что они выражают реальные устремления большинства местных жителей. Местных жителей чем дальше, тем меньше волнуют отвлеченные штуки типа восстановления территориальной целостности и провозглашения независимости, гораздо больше их заботит собственное качество жизни.
Это подтверждают и результаты соцопросов (вот, например, результаты для Молдавии, где 22% называют главной проблемой страны экономику и всего 1,3% – приднестровский конфликт), и просто поведение людей, которые массово уезжают из зоны конфликта не на фронт добровольцами, а на заработки или насовсем в более благополучные страны. Даже на Украине с ее мощным патриотическим подъемом после Евромайдана численность добровольческих батальонов на пике не превышала нескольких тысяч человек. В это же время в одну только Польшу уехали работать более миллиона украинцев.
Можно, конечно, возразить, что тут дело в боевых действиях и их последствиях – это они не дают людям жить спокойно и заставляют уезжать. А если конфликт как следует урегулировать, то отток населения остановится, а некоторые могут даже начать возвращаться. Однако опыт других восточноевропейских стран, не затронутых вооруженными конфликтами, опровергает это идиллическое предположение.
Демографические тенденции последних лет показывают, что некоторые районы Восточной Европы обречены опустеть даже без всяких конфликтов, просто в силу своей экономической неразвитости. Тем более странно ожидать, что люди перестанут уезжать оттуда, где социально-экономические проблемы усилены относительно недавними боевыми действиями.
По данным ООН, в 2017 году количество эмигрантов из Молдавии достигло 24% населения страны (включая Приднестровье). И дело тут, очевидно, совсем не в приднестровском конфликте. Доля уехавших стабильно растет с 90-х годов (14% в 2000; 17% в 2005; 20% в 2010 году), хотя никаких обострений в Приднестровье в это время не было. Мало того, количество эмигрантов из соседней Румынии не менее впечатляющее – 18% населения в 2017 году. Хотя там вооруженных конфликтов вообще нет, а доля уехавших все равно огромная и продолжает расти.
То же самое можно сказать и про другие восточноевропейские конфликты. Массовый исход людей из Донбасса начался задолго до событий 2014 года. Даже по несовершенной официальной статистике (перемещение внутри одной страны не так легко учесть), совокупное население Донецкой и Луганской областей всего за 10 лет (2003–2013) сократилось на 10%. А, скажем, в Боснии и Герцеговине Дейтонские соглашения и близко не остановили массовую эмиграцию: за 20 с лишним лет мира доля эмигрантов в населении страны выросла с 36% в 1995 году до совсем уже умопомрачительных 47% в 2017-м.
Было бы наивно верить, что если довести боснийское урегулирование до конца, провести там конституционную реформу, примирить этнические общины, сделать страну управляемой, то эти 47% уехавших вдруг вернутся назад. Зачем им возвращаться туда, где они будут зарабатывать в несколько раз меньше, учить детей в плохих школах, лечиться в плохих больницах и ездить по плохим дорогам? Понятно, что никакая конституционная реформа не сможет исправить все эти проблемы ни за день, ни за год, ни за десять.
Или взять Приднестровье, где количество работающих уже сравнялось с количеством пенсионеров. Даже если представить, что завтра все участники приднестровского конфликта начнут вести себя идеально и моментально все урегулируют наилучшим образом, то при такой социально-демографической структуре добиться быстрого и устойчивого экономического роста все равно не получится. А значит, люди продолжат уезжать из Приднестровья независимо от международного статуса региона.
Деньги в обмен на радикалов
Как тогда остановить массовый отток населения из зон конфликтов? Как сделать эти территории демографически устойчивыми, процветающими и привлекательными для жизни? Представляется, что конструктивнее всего в этой ситуации будет признать, что единственный реалистичный ответ на эти вопросы – никак, это невозможно. И в решении проблем этих территорий надо исходить из этого.
Прежде чем тратить силы на определение международного статуса и правового режима спорных территорий типа Приднестровья или Северного Косова, стоит задуматься, а кто там будет жить в долгосрочной перспективе? И если из-за массовой эмиграции всего через одно-два поколения жить там будет некому, то, возможно, это даже лучше? Ведь в чем состоит конечная цель урегулирования: в том, чтобы удержать пострадавших от конфликта людей там, где они родились, или в том, чтобы избежать новых обострений и дать людям возможность жить в нормальных условиях?
Если вслед за жителями зон конфликтов признать, что второе намного важнее первого, то окажется, что эмиграция в более благополучные страны – это не столько проблема, сколько решение, причем надежное, недорогое и выгодное всем сторонам. Мало того, такое решение уже много лет неосознанно используется по всей Восточной Европе, успешно снижая напряжение в региональных конфликтах.
Например, одной из главных проблем Дейтонских соглашений, остановивших в 1995 году войну в Боснии и Герцеговине, было то, что они не предусматривали создания отдельной автономии для третьего по численности этноса страны – боснийских хорватов. И первое время хорваты были настроены добиваться ее очень решительно. В 2000–2001 годах ситуация дошла до того, что боснийские хорваты провели референдум о создании собственных институтов, пытались сформировать отдельную армию и таки провозгласили свою автономию, несмотря на сопротивление международного сообщества. Для разгона новых самопровозглашенных центров власти пришлось использовать контингент НАТО.
Сейчас представить себе такое обострение хорватского вопроса в Боснии практически невозможно. Формально требование автономии никуда не делось, но благодаря массовой эмиграции бороться за нее стало практически некому. Да и незачем, если отъезд предоставляет гораздо более привлекательные возможности для самореализации.
Даже по несовершенным (скорее всего, завышенным) данным переписи 2013 года, количество хорватов в Боснии сократилось по сравнению с началом 1990-х почти на 30%. В последние годы этот процесс только ускорился: всего за два года (2014–2015) население, например, Кантона 10 (с хорватским большинством) сократилось на 7%. Почему? Потому что еще во время распада Югославии Загреб раздал боснийским хорватам хорватские паспорта, предоставив им таким образом возможность без лишних сложностей уехать в более благополучную Хорватию. А в 2013 году Хорватия вступила в ЕС, и уехать стало можно вообще в любую страну Евросоюза – отсюда ускоренная убыль населения в хорватских кантонах.
Понятно, что уезжают прежде всего активные люди трудоспособного возраста – те, кто не смог вписаться или не готов мириться с печальной боснийской реальностью. Больше 20 лет международное сообщество пыталось придумать, как интегрировать этих людей в боснийское общество. На деле оказалось, что они прекрасно могут интегрироваться сами, без посторонней помощи, но только не в боснийское общество, а в хорватское, австрийское или немецкое.
Так ли это плохо? Ведь если бы у боснийских хорватов не было такой доступной возможности уехать, то в условиях полубандитской экономики и отравленной этнической ненавистью политики недовольство большинства из них, скорее всего, вылилось бы в создание экстремистских движений, в раскручивание этнического радикализма, в новые насильственные попытки в одностороннем порядке добиться автономии, отделения, сецессии, еще чего-нибудь в этом роде.
Но к счастью, у боснийских хорватов есть паспорта Хорватии (а значит, и Евросоюза), и они легко могут направить свою энергию на обустройство собственной жизни в Далмации, Австрии или Германии. Зона конфликта, таким образом, одновременно избавляется от потенциальных молодых радикалов и получает взамен денежные переводы трудовых мигрантов, которые хоть как-то смягчают проблемы боснийской экономики.
Переселить на готовое
Конечно, власти в Загребе, когда предоставляли гражданство боснийским хорватам, преследовали собственные внутриполитические цели, а не стремились смягчить этнические противоречия в соседний Боснии. То же самое можно сказать о властях Румынии, охотно предоставляющих румынское гражданство молдаванам, или о России в Приднестровье. И в Бухаресте, и в Москве думали прежде всего о дополнительных голосах на выборах, о международном влиянии, геополитических раскладах и прочем. Но по факту, выдавая свои паспорта, две страны значительно снизили остроту приднестровского конфликта.
Без таких инициатив Румынии и России сотни тысяч молодых и активных людей сидели бы сейчас по обоим берегам Прута, лишенные возможности получить хорошее образование и достойный заработок, и искали бы виноватых. Нетрудно догадаться, что главными виновниками своих бед они бы сочли друг друга. А отсюда недалеко до новых обострений и возобновления боевых действий.
Польша радикально упростила выдачу разрешений на работу для украинцев задолго до украинского кризиса. Варшава таким образом хотела компенсировать отток польской рабочей силы в Западную Европу из-за вступления страны в ЕС. Мера довольно эгоистичная, но после 2014 года выяснилось, что у нее есть огромный стабилизирующий потенциал. В 2014–2017 годах количество уехавших работать в Польшу украинцев выросло в несколько раз и сейчас достигает 1,5 млн человек. Их переводы на родину сопоставимы по размерам с кредитами МВФ. Если бы вместо нескольких миллиардов долларов переводов Украина получила несколько сотен тысяч недовольных граждан, удержать ситуацию в стране под контролем было бы несравнимо сложнее.
В массовом отъезде людей из зон конфликтов нет ничего катастрофического – они совершенно не обязаны интегрироваться именно с теми, с кем у них конфликт: косовские сербы – с косовскими албанцами, боснийские хорваты – с боснийскими мусульманами, приднестровцы – с молдаванами. Пусть каждый из них на индивидуальном уровне выбирает себе для жизни то общество, которое ему больше нравится, больше подходит. И если жителю Донбасса проще интегрироваться в России или Польше, то в интересах международного сообщества помочь ему в этом, а не биться по инерции головой об стену, пытаясь навязать ему примирение именно с Украиной.
Конечно, у такой стабилизации через эмиграцию тоже есть недостатки. Воспользоваться возможностью переехать способны далеко не все жители зоны конфликта. Прежде всего, старшие поколения вряд ли отправятся учиться или искать работу в других странах. То же самое касается и других социально уязвимых или просто малоактивных слоев. Массовый отъезд трудоспособных жителей неизбежно приведет к снижению экономической активности на этих территориях, которое вряд ли получится компенсировать одними только переводами уехавших. Вместо опасности новых обострений зоны конфликтов столкнутся с перспективой медленного экономического упадка.
Проблемы могут возникнуть и в принимающих странах. Массовый приток мигрантов из-за границы может вызвать недовольство местного населения. Часть напряжения из зон конфликтов будет экспортироться в те страны, куда станут переезжать пострадавшие от конфликтов люди.
Эти трудности более чем реальны и неизбежны, но их масштабы не стоит преувеличивать. Если взять самые проблемные территории в Восточной Европе (Приднестровье, сербов в Северном Косове, этнические меньшинства в Боснии), то численность населения там измеряется сотнями тысяч человек – довольно скромные показатели на фоне ежегодного миграционного притока в ЕС или даже в Россию. Донбасские ДНР-ЛНР – явление пока более масштабное, с населением около 3,5 млн, но и оттуда за три года конфликта уже уехало более 2 млн человек.
Так что даже массовый отток населения из зон восточноевропейских конфликтов легко затеряется на фоне общих потоков трудовой миграции в Европе. А культурная близость делает процесс интеграции в других европейских станах значительно проще, чем в случае мигрантов из Африки или с Ближнего Востока. Скажем, после начала войны в Донбассе почти миллион человек перебрались оттуда в Россию, но это не привело к заметному росту социальной напряженности.
Те, кто остается жить в зоне конфликта, безусловно, будут нуждаться во внешней поддержке. Но тут не потребуется гигантских затрат: упростить программу воссоединения семей для тех, кто уже уехал; ввести льготы в системе образования для выходцев из зон конфликтов; создать механизмы адресной помощи наиболее уязвимым социальным группам – например, выплачивать надбавки пенсионерам, как это делает Россия в Приднестровье.
Все это представляется гораздо более эффективными и полезными мерами, чем выделять миллиарды долларов на восстановление, скажем, инфраструктуры Донбасса, большей частью которой через 20–30 лет будет некому пользоваться. Намного дешевле помочь людям постепенно разъехаться и обустроиться на новом месте, а не восстанавливать заново экономику и социальную среду пострадавших от конфликтов территорий.
Речь идет не о том, чтобы в спешном порядке расселить эти территории за явлинские 500 дней. А о том, чтобы смягчить негативные последствия естественного и необратимого процесса, который и так идет уже много лет.
Международным посредникам и донорам необходимо осознать, что в основных зонах конфликтов в Восточной Европе мобильность населения растет настолько быстро, а его численность убывает настолько стремительно, что через одно-два поколения там будет некому жить независимо от того, какими будут результаты урегулирования. А это означает, что пора переходить от помощи пострадавшим территориям к помощи пострадавшим людям, тем более что многим из них никакой особенной поддержки не требуется – достаточно просто предоставить им равные возможности с коренным населением тех стран, куда они уезжают.
Публикация подготовлена в рамках проекта «Европейская безопасность», реализуемого при финансовой поддержке Министерства иностранных дел и по делам Содружества (Великобритания).
Московский Центр Карнеги. 11.04.2018
