Россия и Запад на постсоветском пространстве: что будет?

Что такое постсоветское пространство сегодня, как развивается здесь соперничество между Россией, западными странами и Китаем, а также когда регион избавится от наследия СССР, в рамках совместного проекта РСМД и Газеты.ru «Мир через 100 лет» рассказал кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ, эксперт РСМД Сергей Маркедонов.

Постсоветское пространство больше не существует?

Вопрос о целостности постсоветского пространства и корректности самого термина все чаще поднимается, и понятно почему. С момента распада Советского Союза прошло уже более четверти века, и мы видим, что то изначальное пространство, которое существовало на момент распада СССР, очень сильно видоизменилось. Во-первых, если мы говорим о Беловежских соглашениях, которые часто упоминаются, но которые мало кто читал, то одним из важнейших, центральных пунктов этих соглашений было взаимное признание всех новых независимых государств в тех границах, которые были в советское время. Можем ли мы говорить, что этот «беловежский принцип» сегодня действует? Скорее всего, нет. Мы можем посмотреть на события августа 2008 г., т.е. на признание Россией Абхазии и Южной Осетии, мы можем посмотреть на ситуацию с Крымом, на существование де-факто этих государств. Есть республики, которые не имеют признания или имеют ограниченное признание, но которые, тем не менее, развиваются и имеют свою внутреннюю и внешнюю политику, свои приоритеты.

Мы можем говорить о том, что каждая из республик бывшего Советского Союза выбрала свой путь, и даже соседние государства не тождественны в своем выборе. Возьмем, к примеру, Кавказ. На Кавказе три республики, но у всех них разная внешняя политика. Мы можем говорить, что внешняя политика Армении ориентирована в значительной степени на Россию и евразийскую интеграцию, Грузии — на НАТО, а Азербайджан колеблется между Россией и Западом и также между Ираном и Западом. В то же время, каждая из этих стран старается диверсифицировать свою политику и, самое главное, эти страны не имеют каких-то региональных интеграционных проектов. В Центральной Азии есть пять государств, и также наблюдается дефицит региональной интеграции. Почему это происходит? Потому что каждая из стран проходит этап становления национальной идентичности, внешней политики, ищет друзей, врагов, разбирается, кто она, откуда, куда идет.    А это процесс довольно-таки сложный.

Часто мы говорим: «Нас объединяет прошлое». Если мы посмотрим, к примеру, на российско-украинские отношения, то не очень оно и объединяет. Это заметно по отношению к Великой Отечественной войне, ко Второй мировой войне, в целом, к советскому периоду. То же самое касается оценки советского периода и другими республиками. Вряд ли это сильно объединяет, не говоря уже про имперский период — здесь как раз очень многое отталкивает. Мы видим, что некоторые бывшие союзные республики, три страны Прибалтики, уже вступили в НАТО и Европейский союз. Некоторые страны стремятся в НАТО — например, Украина, Грузия. Если в Грузии, по разным социологическим опросам, более 70% людей выступают за НАТО, то на Украине этот процент меньше, и до сих пор существует территориальный раскол, даже после Крыма и истории с Донбассом — соотношение примерно 50% с небольшим на 40%. Некоторые страны выбирают евразийский интеграционный проект. Это Казахстан, Беларусь, Армения. Причем каждая со своими оговорками.

Казалось бы, какого-то объединительного процесса мы здесь не видим, и самое время сказать, что постсоветское пространство уже не существует или в значительной степени не существует, а уже через 10, 15, 20, 100 лет его точно не будет. Ведь мы сейчас не говорим о постбританском пространстве, описывая ситуацию в Индии, Пакистане, Бангладеш или Нигерии. Однако я бы здесь поставил не точку, а многоточие или даже много вопросов. Мы говорим о том, что существует очень много конфликтов, о том, что каждая из стран ищет свой путь, но, в то же самое время, советское очень сильно всех нас держит. Вокруг чего строятся отношения между странами? На признании границ. Когда эти границы сформированы в нынешнем виде? В советское время. Если мы говорим о том, что Россия и Украина по-разному оценивают свое историческое прошлое, которое влияет на сегодняшнюю ситуацию, то это тоже в значительной степени относится к советскому периоду. Крым присоединили к Украине в 1954 г., и теперь возникают вопросы: правильно это или неправильно, чей Крым — наш или не наш. Повестка дня этих стран строится вокруг расчетов советским прошлым. Расчеты не закончены, и пока невозможно ставить в этом точку. Процесс распада Советского Союза, если мы понимаем под этим длительный исторический, а не просто юридический процесс, не просто фиксацию того, что нет СССР, то этот процесс не завершен. В противном случае мы бы говорили о решенности проблемы Абхазии, Приднестровья, Нагорного Карабаха, Крыма, Донбасса и т.д. Ведь все эти проблемы в их нынешнем виде сформированы, так или иначе, советским периодом, и расчета с этим периодом не произведено. Поэтому возникает парадоксальная ситуация: бывшие союзные республики оказываются все дальше и дальше друг от друга, но, тем не менее, расчет не произведен. Этот парадокс, как мне кажется, будет одним из основополагающих в ближайшем будущем.

Новые игроки в бывшем соцлагере: внутренние проблемы и внешние лекарства

Постсоветское пространство уже почти за три десятилетия стало в значительной степени интернационализированным. Теперь это не только Россия и Украина, Россия и Грузия, Армения и Азербайджан, Казахстан и Узбекистан и т.д. Это и Соединенные Штаты, и евроатлантическое измерение, это и НАТО, и Европейский союз. Мы можем сказать, что интересы Европейского союза весьма широко представлены и внушительны в Молдавии и на Украине, а, допустим, в Центральной Азии они невелики. Однако, в Центральной Азии есть, например, интересы Китая. Они там достаточно велики — по крайней мере, в экономике. Можно говорить о том, что Китай не так активен на Кавказе. Тем не менее, обратите внимание: в 2017 г. Грузия и Китай подписали соглашение о свободной торговле. Грузия стала первой страной на Кавказе, которая подписала такое соглашение с Китаем. Также мы говорим о Турции. Она тоже имеет свои интересы, особенно в Азербайджане, который является ее стратегическим союзником. У Турции есть свои интересы и в Крыму.

Таким образом, каждый из международных акторов представлен по-разному. Более или менее везде представлены Соединенные Штаты. Что касается Ирана, Китая, Индии, Японии, Европейского союза, то здесь приоритетность разная. Как бы то ни было, мы видим, что эти игроки есть, нравится нам их присутствие или не нравится. Многие вещи, естественно, воспринимаются негативно, поскольку они конкурентны нам, интересы этих игроков противоречивы нашим интересам, но это факт и фактор. Нельзя сказать, что их не будет завтра или послезавтра. Эти интересы будут присутствовать, и с ними надо учиться работать, конкурировать, взаимодействовать, выбирать, в чем можно взаимодействовать, а в чем нельзя. В любом случае этот сюжет будет происходить. И здесь возникает интересный парадокс, который будет определять будущность того, что мы называем постсоветским пространством. Конфигурация новых независимых государств, которые мы знаем сегодня, сформирована в советское время. Когда Украина говорит: «Крым наш», — это относит ее к постсоветскому периоду. Или если Грузия говорит: «Абхазия и Южная Осетия — наши», — то же самое. Так же и Карабах, который был спорным до создания Советского Союза, а потом вошел в состав Азербайджанской ССР. Это важный момент. В то же самое время, новые независимые государства говорят: «Мы хотим отмежеваться от советской истории». Как отмежеваться, если ваша конфигурация во многом сформирована именно в советский период?

Следующий важный момент заключается в том, что новые независимые государства страдают такой серьезной болезнью как попытки лечить внутренние проблемы внешними лекарствами. Ведь проблема Крыма, при том, что это проблема России и Украины, по крайней мере, в период пребывания Крыма в составе Украины, имела серьезный внутренний подтекст. У украинского государства было 23 года, чтобы интегрировать эту сложную территорию. Эти интеграционные попытки были не очень удачными и часто просто неудачными. Иначе мы бы видели другой результат. То же самое касается и Донбасса. У Грузии было меньше времени, но были совершены серьезные ошибки в отношении Абхазии и Южной Осетии. Однако сегодня лидеры новых независимых государств часто говорят, что в этом виновата Россия. Я не собираюсь быть чьим бы то ни было адвокатом или прокурором. Я, естественно, понимаю роль и вовлеченность России как соседнего и самого большого государства на постсоветском пространстве, но я также понимаю, что эти проблемы связаны не только с Россией. Это добавление международного элемента, международной конкуренции в проблемы, которые поначалу имели внутренний характер, добавляют также и определенной непредсказуемости.

Территориальная целостность: как с ней обходиться в бывшем СССР?

Мои коллеги из Британии, Соединенных Штатов, Франции говорят, что Грузия и Украина территориально целостны и они признают их территориальную целостность. Я отвечаю, что я не сотрудник МИД Российской Федерации и могу признать, что Грузия целостная. Но тогда есть нюанс: если она целостная, то тогда мы должны говорить, что «ядровая Грузия», как в свое время говорила Ангела Меркель, выступает за НАТО, а Абхазия и Южная Осетия – против. Тогда мы должны признать раскол внутри этой страны, часть которой видит свою безопасность так, а другая – иначе. Приднестровье выступает за евразийский вектор, значительная часть Молдавии – за европейский и даже пронатовский, и мы не можем сказать, что пронатовский вектор выше проевразийского или наоборот. Если мы так говорим, то мы фактически признаем значительную часть населения неравноправной, выстраиваем какую-то расовую доктрину: кто за НАТО, тот в более высокой категории, кто против или считает, что с Россией надо развивать отношения – в более низкой категории. Это вряд ли можно называть какой-то европейской или демократической ценностью. И здесь возникает очень важная проблема для самих национальных элит. Либо они пытаются преодолеть проблемы, которые есть, и решить эту ситуацию без конфронтации или, снижая уровень конфронтации, либо они его раскручивают очень высоко, привлекая разные внешние силы для внутренней сборки и рискуя окончательно потерять проблемные территории или, может быть, рискуя выиграть, но потерять все. Мне кажется, что в дальнейшем, в ближайшие десятилетия, главнейшим вопросом будет поиск механизмов урегулирования и возможных путей достижения договоренностей между новыми игроками, которые появились здесь после распада Советского Союза, и Россией, которая рассматривает эти территории если не как сферу своих особых интересов, то как сферу особой заботы.

Что делать России на постсоветском пространстве?

Велик соблазн описать советскую повестку дня Москвы как нечто единое, неразвиваемое и существующее по отношению абсолютно ко всем образованиям. Это далеко не так. Мы можем увидеть это на примере конфликтов. Москва признала независимость Абхазии и Южной Осетии, но не признала независимость Приднестровья, Нагорного Карабаха или ДНР и ЛНР. Может ли Россия их признать? Может. При каких обстоятельствах? Здесь алгоритм прост. Если есть некий статус-кво, который устраивает Москву, она будет его поддерживать. Не потому что обожает его, а потому что боится рисков и непредсказуемости. Как только она видит попытки вытеснить или вытолкнуть ее из круга, где есть ее интересы, ставки повышаются. Так было в 2008 г., так было в 2014 г. Алгоритм апробирован и не раз, и связывать это с какой-то особой непредсказуемостью России или русской душой по Бердяеву или Достоевскому не нужно. Не нужно умножать сущности. Сущности предельно просты. Если есть статус-кво, в котором Москва видит свой интерес, и он не нарушается, то Москва его сама нарушать не будет.

В чем состоит проблема российской политики? Может, на будущее стоит говорить об этом. Она в значительной степени реактивна, а не проактивна. Москва часто пытается брать какие-то смыслы, утвержденные на Западе, или какие-то стереотипы и даже мемы, апробированные там, и использовать их в своих целях. Например, посмотрите на ситуацию 2008 г. Существовала идея гуманитарной интервенции, которая только-только была апробирована Западом на Балканах. Москва попыталась применить ее к Южной Осетии, говоря о геноциде осетин, о нарушениях прав человека и т.д. Не очень сработало, потому что вряд ли растение из одной климатической почвы можно пересадить в другую. Хотя у Москвы были собственные блестящие аргументы, например, касающиеся атаки российских миротворцев. Москва пытается говорить о Крыме с точки зрения международного права, хотя это довольно провальная затея. Гораздо перспективнее говорить о возможных угрозах с точки зрения безопасности, говорить о том, что 75% инфраструктуры черноморского флота находилось в Севастополе. Это важнее, чем какие-то абстракции, связанные с международным правом или чем-то другим.

Таким образом, к сожалению, есть большой дефицит в собственных смыслах. Часто то, что Москва предлагает Еревану, Кишиневу, предлагала Киеву в свое время или, может быть, предложит когда-нибудь, через 10–15 лет, это вторичные вещи. Когда я общаюсь с интеллектуалами постсоветских республик, они часто говорят: «Вы знаете, у нас есть своя коррупция, есть свои проблемы. То, что нам предлагает Москва, это “лайт-вариант”, более совершенно. Мы хотим каких-то более прорывных технологий. Мы хотим говорить не только о том, что нас связывало 50, 30, 40 лет назад, а о том, что будет связывать нас в будущем». Возьмите Армению. Понятно, что с точки зрения безопасности Армения очень сильно зависит от России, и понятно, что в ближайшее время ситуация вряд ли претерпит изменения. Но есть молодое поколение, есть его заинтересованность не в советском периоде, а в каких-то новых карьерных возможностях. Например, среди молодого поколения популярен IT-сектор. Кто работает сегодня на рынке IT в той же самой Армении? В значительной степени, американцы. Часто, к сожалению, российская политика напоминает мне героя песенки Высоцкого про сентиментального боксера — человек выходит на ринг и потом обижается, что его бьют. Да, на ринге бьют. На ринге соперник не вручает вам цветы и не говорит комплименты. Таковы правила. Если вы пытаетесь быть крупной державой или играть на серьезной, международной шахматной доске, надо быть готовыми к серьезному прессингу. И это будет не только шахматная доска, но и ринг тоже. К этому формату тоже надо быть готовыми и не сетовать. Просто сетования часто показывают некую ущербность, и она непривлекательна для самих постсоветских государств. Россия имеет огромный потенциал, но, к сожалению, многие вещи не систематизированы. Говоря современным языком, очень много копипаста вместо собственного содержания. Мне кажется, что если подобные уроки будут учтены, если Россия сама сможет предлагать что-то более активное, связанное с будущим, связанное с актуальными задачами, это будет лучше.

Когда закончится постсоветский период?

В любом случае, мы можем сказать, что новые постсоветские идентичности, которые возникли по итогам развала Советского Союза, окончательно не сформировались. Они еще несут в себе определенные конфликтные черты и конфликтные потенциалы. В эти конфликты вовлекается и Россия как самая большая страна постсоветского пространства, и новые игроки. Для        кого-то это соседний регион, для кого-то он интересен экономически, политически, социально, культурно и т.д. Завершение счетов с Советским Союзом — это главное содержание тех процессов, которые будут происходить в будущем. Как только эти счеты закончатся, и мы увидим новую, абсолютно прагматичную повестку дня, которая будет касаться не вопроса о том, чей Крым или чья Абхазия, а вопроса тарифов, торговли, вопроса, может ли быть какое-либо военное присутствие на новой основе или полицейское трансграничное сотрудничество, таможенное регулирование, и это будет абсолютно новая повестка – вот тогда мы сможем сказать: «Все. Постсоветское пространство закончилось, и советская история тоже завершена. Мы ставим в ней точку, а не многоточие».

РСМД. 28.03.2018