Нужен ли России свой глобальный проект?
Алексей Дзермант
После распада СССР авторитет России как мирового центра силы оказался подорванным. Коллективный Запад отводил России роль не более чем регионального лидера и сырьевого источника. Для усиливающегося и модернизирующегся Китая Россия кроме источника энергоресурсов выступает еще и широким пространством с потенциальным развитием логистики. Тем не менее, Россия смогла не только сохраниться, но и накопить значительный потенциал в последние годы. Белорусский философ Алексей Дзермант вступает в полемику с российскими аналитиками и философами, так как убежден, что на следующем этапе без формулирования глобальной миссии Россия не сможет играть на равных с Западом и Китаем.
В российском дискурсе международных отношений активно обсуждается осмысление новой геополитической роли России, ее целях на глобальной арене и пределах возможностей. Анализируя эти дискуссии, происходящие вокруг основных «фабрик мысли» и изданий можно, как нам представляется, выделить их определенную канву и направленность, если угодно, «судьбоносность», поскольку очевидно, что их содержание напрямую отражается уже сейчас и будет отражаться в дальнейшем на реальной внешнеполитической практике Российской Федерации.
Отказ от миссии
Общим трендом этих дискуссий, ключевых программных текстов, бросающимся в глаза стороннему наблюдателю, является обоснование отказа России от какой-либо глобальной миссии или роли. Конечно, речь идет об идеях и текстах молодого поколения российских аналитиков и экспертов.
Заинтересованный читатель, желающий опровергнуть наш тезис, наверняка может дать ссылки на работы Александра Проханова, Александра Дугина или Сергея Кургиняна, пропитанные «мессианским» пафосом. Но в данном случае это ничего не доказывает, поскольку, как нам представляется, все эти авторы уже из другой эпохи, а их более молодые коллеги в самом ближайшем будущем будут наращивать свое влияние на формирующие политику круги, предлагая вместо поэзии и метафизики картину мира, основанную на реализме и прагматизме, что делает именно их теории и модели гораздо более приемлемыми для практиков во власти.
В записке влиятельного международного дискуссионного клуба «Валдай» Николай Силаев и Андрей Сущенцов, на наш взгляд, совершенно точно диагностируют самопозиционирование современной России на международной арене:
«Если Советский Союз был континентальной империей, осмыслявшей себя в перспективе глобальной исторической миссии, то современная Россия – это почти гомогенное по составу населения государство, управляемое прагматичным на грани цинизма политическим классом, лишенное идейных грез, которое не собирается звать мир к светлому будущему, но и свое в этом мире намерено взять. Парадоксальным образом это государство, во многих отношениях более слабое, чем Советский Союз (меньше территория, население, армия, доля в мировом ВВП), сумело обрести и удерживает роль одного из мировых лидеров, успешно оспорившего гегемонию Запада во многих чувствительных для него областях. […] Возможно, именно отсутствие определенного идеологического выбора, состоявшийся отказ от мессианства и позволяют России поддерживать ее высокий геополитический статус, затрачивая на это меньше ресурсов, чем это делал Советский Союз».
Авторы видят некую причинно-следственную связь между отказом от глобальной миссии России, особенно в его последней – советской версии и «высоким геополитическим статусом», который якобы позволил «перенести фронт противостояния с Западом дальше от своих границ».
Михаил Ремизов еще более четко артикулирует скептическое умонастроение в отношении глобального русского проекта:
«Россия не раз ставила свои интересы на службу той или иной глобальной миссии. […] Можно сказать, что лучшие свои годы – после победы соответственно в Первой и Второй Отечественных войнах, на пике военного и политического влияния – страна посвятила себя «человечеству» (т.е. реализации определенной концепции глобального сообщества). Такое никогда больше не должно повториться»[1].
Для Ремизова наиболее предпочтительным примером внешнеполитического поведения является Турция, отказавшаяся от неподъемного «имперского бремени» в пользу строительства национального государства. По его мнению, лишь укрепившись в качестве такового, в том числе, собирая из обломков поверженной империи этническое ядро, у России есть шанс на восстановление былого влияния.
Андрей Цыганков также критически рассматривает советский опыт и глобальную перспективу:
«Используя уже введенные в общенациональный дискурс идеи «государства-цивилизации» и консервативной державы, нужно создать такой образ страны, который вберет в себя лучшие компоненты российских ценностей без излишнего их противопоставления Западу. Кстати, за исключением советского периода Россия никогда не формулировала свои ценности как антизападные. […] После консолидации своей цивилизационной субъектности Россия сможет вернуться к активной роли в международных делах. Возвращения к принципам (нео)советского или державного глобализма не будет…»[2].
Сергей Караганов, используя в качестве метафор, описывающих внешнеполитическую позицию России, города, связанные с победами и поражениями русского оружия, формулирует желаемую модель отношений России и других мировых игроков:
«Похоже, что проигранные Аустерлиц, (дважды) Смоленск, с огромным трудом выигранные Бородино, Сталинград и Курск позади. Если так, то лучше не идти на Париж, как в 1814-м, или на Берлин, как в 1945-м. А прямо в Вену 1815 года, заканчивая миром и новым консервативным, но устремленным в будущее «концертом наций», строя структуру управления для нового мира».
«Вена 1815 года» в качестве желаемой цели означает в данном случае, видимо, включение России на равных условиях, прежде всего, с коллективным Западом, в систему договоров и обязательств, а также участие в решении судьбы некоторых государств и территорий.
Резюмируя все эти мысли, можно выделить в них ряд общих черт, в той или иной степени разделяемых почти всеми упомянутыми авторами:
- Глобальной миссии, проекта у России нет и его не должно быть.
- Советский опыт глобального проектирования оценивается негативно.
- Россия должна цивилизационно или национально «сосредоточиться» и на этой основе искать возможности раздела сфер влияния или даже «большой сделки» с ведущими мировыми игроками (Запад, Китай).
Такой подход определяется как «консервативный» (Сергей Караганов) или «цивилизационный» (Борис Межуев) «реализм». При этом можно отметить, что в своем генезисе он восходит к концепции Вадима Цымбурского «Остров Россия», предлагающую геополитическую модель «уходя в себя»: с отказом от глобальных, имперских амбиций, сосредоточением в «ядре», возможностью сделки с Западом относительно лимитрофов.
Глобальные альтернативы
Если у России отсутствует собственный глобальный проект, а это сегодня выглядит действительно так, стоит обратить внимание на то, какие глобальные альтернативы существуют. Их немного, фактически нет. И самой первой следует назвать коллективный Запад, возглавивший процесс глобализации, подчинивший его своим интересам и доведший до необратимого состояния.
Политолог Святослав Каспэ дает, на наш взгляд, реалистичную характеристику планетарной роли западного проекта:
«Империя Запада достигла качественно завершенной (и количественно нарастающей) универсальности», пронизав своими сетями и охватив инфраструктурой весь обитаемый мир. У нее нет границ – не только интенционально, но и фактически, нет альтернативных, то есть сопоставимых по мощи центров силы… В плане имперского строительства глобализация завершена – в том смысле, что не осталось географически зон или социальных процессов, которые в принципе не входили бы в сферу влияния и интересов империи. Все, происходящее сегодня в мире, является внутренним делом глобальной империи Запада…»[3].
Но эта оценка, казавшаяся еще десять лет назад практически неоспоримой, сегодня не выглядит таковой; во всяком случае, появились существенные нюансы. Во-первых, стали заметны признаки «имперского перенапряжения» в ядре западного мира: это и системные проблемы в ЕС, и Брекзит, и избрание президентом США Дональда Трампа.
Конечно, это далеко не «падение империи», но переконфигурация, перераспределение полномочий, сосредоточение для того, чтобы, пережив кризисный этап, перезапустить систему, многократно умножив ее технологическую, экономическую, финансовую и военную мощь. Упадок глобальной империи Запада, возникновение многополярного мира, в силу понятных причин, – ожидаемые многими, особенно в России, но все же потенциальные события, которые не следует воспринимать как свершившийся факт.
Тем не менее, еще одна глобальная альтернатива возникает. Это Китай и его инициатива «Один пояс – один путь». Основные ее принципы и цели были недавно озвучены председателем КНР Си Цзиньпином на международном экономическом форуме в Пекине.
Китай предлагает масштабный проект соразвития – в экономике, промышленности, образовании, логистической инфраструктуре, гуманитарной сфере.
Его преимущество в том, что для многих участников он привлекателен отсутствием, по крайней мере на данном этапе, идеологических претензий и ценностных притязаний. Да, он китаецентричен, но в нем пока не видно раздражающего западного высокомерия и слишком уж очевидного лицемерия. Китай вежлив, осторожен, не подвержен спешке и эмоциям, но настойчив, что вкупе с колоссальными финансовыми и инвестиционными возможностями делает его глобальную инициативу весьма реалистичной, особенно для малых и средних стран.
Что остается России в условиях отсутствия собственного глобального предложения? Либо присоединиться к одному из уже существующих, либо лавировать между ними. Иллюзии о равноправном включении России в коллективный Запад, кажется, должны были исчезнуть после событий в Грузии в 2008-м и в Украине в 2014-м. Китайский же проект для России тоже не может быть панацеей в силу серьезной разницы в экономическом и демографическом потенциале. Это значит, что Россия будет вынуждена лавировать, по возможности не вовлекаясь критически ни в один из предлагаемых проектов. Видимо, осознание этого и стоит за образом «Острова России» и концепцией «цивилизационного реализма». Россия слишком слаба, чтобы позволить себе быть полностью включенной в орбиту других глобальных проектов, но слишком сильна, чтобы пассивно наблюдать, как они разворачиваются на глазах, нередко неся прямую угрозу национальным интересам.
Белорусский сюжет
Российско-белорусский интеграционный проект можно назвать своеобразной лакмусовой бумагой, диагностирующей внешнеполитическую позицию России и настроения ее элит в отношении самого чувствительного для нее пространства – постсоветского «ближнего зарубежья». Как бы не воспринималась Беларусь российскими теоретиками и практиками от геополитики – в качестве ключевого союзника в Восточной Европе, типичного «лимитрофа» или даже «нахлебника» — все это отражение внутрироссийского самоощущения. Или это понимание того, что Россия страна, у которой кроме армии и флота действительно могут быть союзники, или это циничная real politic, или это собственные комплексы и неудачи, транслируемые на других.
Мнение авторов Валадайской записки тоже можно рассматривать в там ключе. Там присутствует надежда на то, что России все-таки удастся договориться с Западом, а Беларусь и отношения с ней ставятся в зависимость от условий этой договоренности. По сути, могут быть разменной монетой:
«Трудность для российско-белорусского союза сейчас заключается в том, что расширение НАТО остановлено, а регион, включающий в себя Калининградскую область, Белоруссию, страны Прибалтики и Польшу, российское руководство не рассматривает как наиболее угрожаемый, что хорошо видно из военного строительства последних лет. При сравнительном снижении ценности союза его привычные механизмы начинают давать сбои. Гипотетическая договоренность России, США и ключевых стран ЕС о новой системе европейской безопасности может стать для политической модели Белоруссии еще более серьезным вызовом, чем текущие экономические трудности».
В более откровенной форме эту позицию в свое время озвучил упомянутый выше Святослав Каспэ:
«Мы не менее Запад, чем Америка… Решением может быть только сильное действие, против которого никто на Западе не то, что не сможет возражать, но которое Запад будет вынужден бурно приветствовать и за которое ему придется благодарить… Демонтировать режим Лукашенко и добиться демократизации Белоруссии – и ведь таким образом осуществленная ее демократизация гарантированно не окажется националистически-антироссийской»[4].
Также и упомянутый Сергей Караганов полагал, что «нет никакой военной пользы и от Белоруссии… Территориально НАТО России не угрожает. Даже если бы и угрожало, то с военной точки зрения это абсолютно недееспособный союз».
Понятно, что это далеко не весь спектр мнений о Беларуси и союзе с ней в России, но завышенные ожидания от некой возможной «сделки» с Трампом, победы Марин Ле Пен и т.д. в российском медийном пространстве и экспертном сообществе со стороны были очень заметны. А это говорит о том, что для России все же очень важно это внешнее признание со стороны Запада.
В Беларуси это, конечно, не остается без внимания. Хотя бы потому, что западное внешнее признание и гипотетическая «сделка» могут быть чреватыми для страны и ее руководства.
Если у России нет своей глобальной миссии, осознания ценности и исключительной важности интеграции, прежде всего, с ближайшими соседями, то эти соседи предпочитают напрямую выстраивать отношения с глобальными центрами силы.
И мы видим это на примере Беларуси. Здесь прекрасно понимают, что особой перспективы для страны на Западе нет, «оттепель» последнего времени носит временный характер и, в основном, ограничивается дипломатической риторикой. Стратегические ставки белорусское руководство уже делает на Китай. Как минимум, можно вспомнить два проекта: Китайско-белорусский индустриальный парк «Великий камень» и создание с помощью китайских технологий РЗСО «Полонез».
Это не значит, что Беларусь сознательно «уходит», «разворачивается» от России. Просто страна с ее экспортно-ориентированной экономикой, промышленным и человеческим потенциалом необходимо должна быть частью чего-то бóльшего. Ранее таким бóльшим во всех смыслах был Советский Союз – это и огромный рынок сбыта, и колоссальное социальное пространство для роста, и фабрика смыслов, позволявших белорусам ощущать себя не маленькой восточноевропейской нацией, а частью большого глобального проекта. Сегодня, когда такого проекта у России нет, динамика развития ЕАЭС недостаточна и ограничена только экономикой, Беларусь будет вынуждена вовлекаться в тот проект, который хоть в какой-то мере отвечает социокультурным кодам, заложенным еще в советское время.
Цивилизационный «реализм» или «дезертирство»?
Какое основание имеет «консервативный» или «цивилизационный» реализм? Это представление о том, что сегодня у России есть «высокий геополитический статус» и этот статус обеспечивает право на признание цивилизационного суверенитета. Действительно, успехи России в модернизации вооруженных сил и эффективное использование их в украинском и сирийском кризисах очевидно. Но означает ли это долговременный стратегический успех? События в Сирии еще очень далеки от своей развязки и там надо быть крайне осторожными, чтобы избежать афганского сценария. Грузино-осетинский конфликт 2008 г. и продолжающийся украинский кризис вряд ли можно однозначно записать в актив России хотя бы потому что, это эти проблемы создаются именно у границ России, вытягивая из нее ресурсы. Фронт противостояния все еще здесь, а не, скажем, у границ США, например, в Мексике или как когда-то – на Кубе.
Для того, чтобы говорить всерьез о «Вене 1815 года», совершенно недостаточно одного «Бородино», она может быть только после «Парижа 1814-го», так же как и «новая Ялта» возможна только после «Берлина 45-го». Западные партнеры как раз и являются настоящими реалистами, уважающими только силу и волю к победе, а это значит, что приглашение заключить «сделку» поступит только тогда, когда Россия от бороны перейдет к наступлению. Пока же Россия пусть и успешно, но все-таки защищается.
Достаточно ли этого? Если мы ведем речь о социальных организмах (социорах) уровня цивилизаций, претендуя на формирование собственной, то без необходимой шкалы целеполагания цивилизационное развитие обречено зайти в тупик. Первая цель социора – самосохранение и защита, с чем, повторим, Россия успешно справляется. Достигнув этой цели, можно переходить ко второй – сосредоточению, подготовке перехода на новый уровень. Затем следует третья – цивилизационный прорыв, имеющий глобальное влияние.
Сосредоточение, выравнивание баланса между внешней и внутренней политикой, между политикой и экономикой, гармонизация интеграционных проектов – необходимая, естественная стадия развития. Но длительное консервирование статуса-кво периода сосредоточения чревато «цивилизационной недостоточностью», а уклонение от осмысления себя в качестве глобального субъекта может оказаться не геополитическим «реализмом», а «дезертирством».
В этом случае России действительно грозит судьба повторения исторического пути Турции, который, на наш взгляд, все же не является достойным образцом для подражания.
Во-первых, взяв курс на построение гомогенного национального государства, Турция не избежала кровавых эксцессов, таких как геноцид армян. Проблемы с курдами существуют до сих пор.
Во-вторых, отказ от «бремени империи» привел современную Турцию к статусу всего лишь одной из региональных держав Ближнего Востока, ведущей жесткую конкурентную борьбу с Израилем, Ираном и Саудовской Аравией. Вряд ли исключительное положение России в Евразии можно и нужно разменять на такую же модель, а она логически следует из установки на построение национального государства европейского типа и отказ от глобального мировидения.
Совершенно непродуктивным видится негативное отношение к советскому опыту глобального проектирования. Советский проект, нравится это кому-то или нет, был вершиной геополитического могущества исторической России и отношение к нему необходимо избавлять от травматического шока, вызванного его распадом, который (распад), кстати сказать, произошел не от чрезмерного перенапряжения сил для поддержания участия в глобальной игре, а от внутренней установки части элит, прежде всего российских, «дезертировать» от участия в Союзе и стать частью западного проекта. Сегодня мы наблюдаем крах этой иллюзии, на ее руинах оформляется цивилизационный реализм, но для завершенного целеполагания необходимо нечто большее.
На наш взгляд, именно об этом в правильном ключе говорит директор Центра политической конъюнктуры Алексей Чеснаков: «Правительство и независимые эксперты должны в первую очередь ставить масштабные цели. И даже просто научиться мечтать. Мы же помним, как создавалась великая страна, чей опыт внедрения пятилетних планов переняла и переосмыслила Япония. Мы все помним Уэллса, который описывал знаменитого «кремлевского мечтателя». У того мечтателя была стратегия. С высокими целями. Подкрепленная амбициями, уверенностью в своей правоте, умением претворять планы в жизнь. Такая, какой стратегия и должна быть. Тем более что мечтать есть о чем. Одни только огромные неосвоенные пространства Арктики и Сибири дают почву для размышлений».
Если Россия начинает «мечтать», то такие «мечты» заразительны для окружающих народов и стран в гораздо большей степени, – об этом говорит весь предшествующий исторический опыт, – чем просто «реализм», отличие которого от англо-саксонского или китайского гегемонизма не так очевидно.
Сверхновая Россия
Успешная цивилизация всегда сочетает «реализм» и «мечты», локальный уровень и глобальный горизонт. Сегодня у России, достаточно окрепшей для того, чтобы теоретически и, самое главное, практически ставить вопрос о собственной цивилизационной идентичности, ее защите и развитии, возникает необходимость выработки адекватного самопознания и происходящего из него целеполагания.
Федор Лукьянов описывает эту необходимость «по ту сторону» империи и государства-нации:
«Возрождается спрос на идеологическую ясность, но все больше заметен и интерес к цивилизационному подходу, который либеральная догма отвергала по причине «реакционности». Для России это крайне существенные изменения, потому что попытка вписать ее после краха Советского Союза в стандартную дихотомию «империя – нация-государство» не удалась. Имперский век завершился, а национальным государством Россия, развивавшаяся столетиями как общность наднациональная, стать без тотального слома не может. Поэтому дискуссия в категории цивилизаций куда более соответствует особенностям России и ее взаимоотношений с соседями и на западе, и на востоке. Становление цивилизационной идентичности – и есть осознание себя, которое необходимо России в ближайшее время»[5].
Это осознание неизбежно приведет нас к истокам России как цивилизации. К тому, что составляет ее сущность. И тут можно позволить себе немного метафизики, поскольку внутри ядра любой устойчивой цивилизации всегда находятся некие высшие смыслы и сверхцели. Лучше всего, на наш взгляд, об этой сущности сказал исследователь феномена русской святости Владимир Топоров:
«Сакральность (или даже гиперсакральность) древнерусской традиции проявляется прежде всего в том, что 1) все должно быть в принципе сакрализовано, вырвано из-под власти злого начала и – примириться с меньшим нельзя – возвращено к исходному состоянию целостности, нетронутости, чистоты; 2) существует единая и универсальная цель («сверхцель»), самое заветное желание и самая сокровенная мечта-надежда – святое царство (святость, святая жизнь) на земле и для человека; 3) сильно и актуально упование на то, что это святое состояние может быть предельно приближено в пространстве и времени к здесь и сейчас»[6].
Каким бы излишне «мечтательным» не казался такой подход к определению цивилизационной сущности России, но именно эти элементы мы можем наблюдать во всех проектах, выводивших ее на вершину развития: Святая Русь, Москва – Третий Рим и Советский Союз. Нетрудно заметить, что во всех из них присутствовала некая универсальная, «глобальная» амбиция, пестуемая в неблагоприятные периоды истории в глубинах культуры, но выходящая на политическую арену при первой же возможности. И в этом, на наш взгляд, кроется ключ к пониманию того, как возможно помыслить Сверхновую Россию, конкретные контуры которой можно и нужно обсуждать уже сейчас.
______________________________________________________________________________________________________
[1] Михаил Ремизов. Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны». Москва: Эксмо, 2016. С. 95-96.
[2] Андрей Цыганков. Сосредоточение не по Горчакову // Россия в глобальной политике. Спецвыпуск: Консерватизм во внешней политике: XXI век. Май, 2017. С. 104.
[3] Святослав Каспэ. Содружество варварских королевств. Независимые государства в поисках империи // Полития № 1 (48). 2008. С. 23.
[4] Святослав Каспэ. Содружество варварских королевств. Независимые государства в поисках империи. С. 24-25.
[5] Федор Лукьянов. Консерватизм эпохи нестабильности // Россия в глобальной политике. Спецвыпуск: Консерватизм во внешней политике: XXI век. Май, 2017. С. 10-11.
[6] Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. . Т. 1: Первый век христианства на Руси. Москва: «Гнозис» — Школа «Языки русской культуры», 1995. С. 8-9.
Евразия.Эксперт. 14.06.2017
