«Трамп открыл для ЕАЭС окно возможностей, но ненадолго»

Договор о создании Евразийского экономического союза вступил в силу 1 января 2015 года, и за минувшие время организация уже успела продемонстрировать значительный потенциал. 29 мая 2016 было подписано соглашение о создании зоны свободной торговли (ЗСТ) с Вьетнамом, аналогичные переговоры идут с Египтом, Ираном, Таиландом, Монголией и Сербией, а 15 февраля стало известно о перспективе создания зоны свободной торговли с Камбоджей. Тем временем интерес к объединению проявляют Пакистан, Индия, Китай, Сингапур и даже Израиль. Однако, несмотря на первые успехи, перед интеграционным объединением стоит множество непростых задач.

Страны — участники ЕАЭС имеют весьма различную экономику, как по объему так и по структуре, государствам предстоит пройти большой путь по координации экономической, транспортной политики. Наконец, серьезный вызов для объединения представляет и стремительно меняющаяся международная обстановка. О том, как будет развиваться Евразийский экономический союз дальше, какие новые возможности и трудности перед ним возникают в свете новых геополитических реалий, в интервью REGNUM рассказал директор Центра интеграционных исследований Евразийского банка развития, доктор экономических наук Евгений Винокуров.

- Должен ли ЕАЭС рассматриваться как относительно самодостаточная экономическая структура, либо же скорее как промежуточный этап на пути более широкого интеграционного проекта? В каком направлении эта интеграция должна развиваться в первую очередь — в сторону Китая или Европейского союза?

- Интеграция внутри ЕАЭС, создание действительно единого 180-миллионного рынка — это ценность сама по себе. Вместе с тем его можно рассматривать, как это на практике и происходит, в качестве этапа на пути к глубокой кооперации с нашими крупнейшими партнерами на Евразийском континенте — с Китаем и Европейским союзом.

На сегодняшний день в основном говорят об азиатском векторе — он больше на слуху, из-за санкций тема Европы ушла на задний план. Однако на самом деле 48,9% торговли ЕАЭС осуществляется именно с Европейским союзом, в то время как с Китаем — только 13,6%. Это немало, но Китай является вторым крупнейшим торговым партнером с очень большим отрывом.

Тут всегда вспоминается итальянская детская загадка: почему журавль стоит на одной ноге? И ответ — да потому что если он уберет эту ногу, то упадет.

В общем, мы не журавль из этой загадки. Мы должны стоять на двух ногах. Чтобы сохранять устойчивость, одной ноги нам недостаточно. И этими двумя ногами должны выступать как Китай, так и Европейский союз. Однако ситуация с ними разная.

- На какой стадии находится сотрудничество между ЕАЭС и ЕС? Как идут переговоры сейчас, в условиях политической напряженности и санкций?

- Что касается Европейского союза, то там пока все, естественно, до какой-то степени «заморожено». Мы однако ведем с европейцами большой проект, направленный на то, чтобы в текущих тяжелых условиях поддержать диалог между сторонами и сблизить две комиссии — Евразийскую и Европейскую.

Ситуация непростая еще и потому, что европейцы до сих пор фактически не до конца признают Евразийский союз как факт, не признают Евразийскую экономическую комиссию в качестве официального партнера, с которым надо что-либо обсуждать — они хотят работать только с конкретными государствами. Хотя подвижки уже видны. До них начинает доходить, что есть Евразийская экономическая комиссия, что у нее есть определенный мандат и полномочия, и если дело дойдет до того, чтобы обсуждать темы торговых отношений, то с другой стороны стола переговоров будут сидеть именно представители ЕЭК.

На Европейский союз приходится половина нашего товарооборота, и поэтому с ним нужно обсуждать то, что я называю «мегасделкой», — то есть ставить вопрос очень амбициозно. Когда политическая ситуация позволит, нужно будет выходить на многосторонний, очень сложный комплекс переговоров, который затронет около 20 различных сфер, вопросов и доменов: торговли товарами и услугами, доступа к различным рынкам, нетарифных барьеров, регулирования инвестиций, безвизового режима, режима взаимодействия приграничных регионов, трансграничных транспортных коридоров, трансграничной торговли электроэнергией.

Как известно, с Европейским союзом у нас отношения асимметричные — мы продаем в основном сырье, энергоносители, черные и цветные металлы, зерно, удобрения, а покупаем продукцию машиностроения и потребительские товары. Поэтому страны ЕАЭС не заинтересованы в том, чтобы моментально открывать рынки и обнулять свои пошлины. В этом отношении ситуация с Китаем схожа. Нам нужно симметричное решение, когда за частичное открытие своего рынка мы получим дополнительные преимущества. Главные наши две заинтересованности — это доступ к европейскому капиталу и доступ к европейским технологиям.

Описанная картина, конечно, очень упрощенная, но в общем виде все обстоит именно так. Реализация такого решения — вопрос далекой перспективы. На мой взгляд, если такое соглашение и станет реальностью, то это, скорее всего, 2025−2030 гг. Но чтобы оно стало реальностью через 10 лет, работать надо уже сейчас.

- Работать в том смысле, что страны ЕАЭС должны укреплять свои конкурентные позиции на рынке, перестать быть исключительно поставщиками сырья, чтобы появилась возможность для более симметричной интеграции как с Евросоюзом, так и с Китаем?

- Да, это и есть базовая логика, с которой был создан Евразийский союз — создать общий рынок, сохранить защиту национальных отраслей. На этой основе сначала укрепить отрасли с расчетом на удовлетворение внутреннего спроса и тем самым создать фундамент уже для выхода на экспортные рынки, стать глобально конкурентоспособными по 10−15 отраслям — там, где у нас есть реальный задел.

Такие отрасли у нас есть и помимо чисто сырьевых: нефтехимия, удобрения, сельскохозяйственное, транспортное и энергетическое машиностроение, авиастроение, вертолетостроение, пищевая промышленность. Все это нужно развивать в ближайший десятилетний период, до того как мы выйдем, если все будет хорошо, на полноценные соглашения о торгово-экономическом сотрудничестве с Китаем и Европейским союзом.

- А как обстоит ситуация с налаживанием торговых отношений между ЕАЭС и Китаем?

- В мае 2016 года Евразийская экономическая комиссия получила мандат на ведение переговоров с Китаем, по которым прошло уже четыре раунда. Речь идет о так называемом непреференциальном соглашении — соглашении, в котором нет тематики снижения или отмены импортных пошлин, но которое посвящено регуляторике: нетарифные барьеры, регулирование и администрирование границ, барьеры по движению капитала, по инвестрежиму.

Обсуждается именно непреференциальное соглашение по той причине, что в Евразийском союзе есть понимание: позволить себе нормальное торговое соглашение с Китаем мы пока не можем. Китайцы просто подорвут наши отрасли, удовлетворяющие потребительский спрос и машиностроение.

Если сказать, что такое соглашение будет заключено к концу 2018 года, то это, скорее всего, не будет далеко от истины. Это дело если и не близкое, то уже среднесрочное. Но подчеркну, что это не зона свободной торговли в полном смысле этого слова, а только тот промежуточный шаг, который мы пока можем себе позволить.

Вторая история с Китаем — это, конечно, Шелковый путь.

- Переходя к теме Шелкового пути, могли бы пояснить, где находится в системе приоритетов Китая проект создания сухопутного транзитного пути в Европу? Не важнее ли для Пекина развитие морских перевозок, особенно с учетом расширения Панамского и Суэцкого каналов? И есть ли конкуренция между данными проектами?

- Сейчас конкуренция отсутствует как класс. Стоимость морских перевозок низка: для сравнения: перевезти пару кроссовок из Шанхая в Роттердам обойдется не больше, чем в половину доллара. Но это не повод опускать руки, потому что картина не монолитная. Мы видим ситуацию следующим образом: есть ниши в торговле через сухопутные маршруты, которые Россия и Казахстан могли бы «освоить» достаточно успешно и с выгодой для себя.

Эти ниши связаны с географией. Одно дело везти товары из Шанхая, другое — везти из центральных и особенно западных провинций Китая. И вот по этим западным провинциям, — Синьцзян-Уйгурский автономный округ, Ганьсу, Цинхай — экономика сухопутных перевозок в Россию и Казахстан лучше. Также она интересна и для северо-востока Китая — это Хейлунцзянь, Ляонин, Цзилинь, Внутренняя Монголия, у которых есть как прямой выход на Транссиб через Забайкальск, так и выход на него через Монголию через Наушки. На северо-востоке Китая живут 150 миллионов человек — разве не интересно с точки зрения торговли?

Еще один фактор — это скорость. Уже сейчас есть регулярные контейнерные поезда, которые идут из центрального Китая в Лодзь, Гамбург за 14 суток. В принципе, если оптимизировать всю технику перевозок, сократить время на смену колесных пар на двух границах, оптимизировать движение по системам РЖД и КТЖ, то можно в идеале довести время пути до 10−11 суток. Есть несколько групп товаров, для которых разница во времени 10 суток и 30 суток весьма существенна. Это скоропортящиеся товары, это товары, которые стоят дорого на килограмм веса: допустим, компоненты микроэлектроники, или компоненты премиальных автомобилей, которые едут обратно из Европы в Китай. Фармацевтика, косметика, часть продуктов питания тоже интересны для таких перевозок.

Так что ниши есть. На наш взгляд, сухопутные маршруты могут оттянуть примерно 4% товарооборота ЕС и Китая, и это много. Это уже хорошие деньги, тем более что мы говорим о товарах более высокомаржинальных на фоне рядовых потребительских товаров.

Пока все это обсуждается на форумах и конференциях, на «земле» происходят довольно интересные вещи. Контейнерный оборот через Забайкальск и Наушки — а это выходы на Транссиб, — увеличивается ежегодно на 30% уже несколько лет. А товарооборот через Достык и Хоргос — это две точки входа из западного Китая в Казахстан — контейнерный оборот растет на 100% последние четыре года. Растет он, впрочем, с очень низкой базы, в прошлом году достигнув лишь 100 тыс. контейнеров. Это пока еще очень скромный показатель. Но динамика отличная. То есть, несмотря на несовершенство инфраструктуры, регуляторики, таможенных проблем, бизнес осваивает эти маршруты, ориентируясь как раз на те группы товаров, о которых я и говорил, — в основном премиальные товары разного рода: машиностроение, автомобилестроение, электроника.

Здесь в качестве главных бенефициаров мы видим, конечно, прежде всего, Россию и Казахстан. Сначала Россия, потому что основной поток сейчас идет по Транссибу, а в будущем, когда будут расшиты несколько узких мест казахстанской инфраструктуры, в большей степени Казахстан, потому что через его территорию маршрут из Западного Китая значительно короче — разница на 1500−2000 км.

- Тем временем Китай рассматривает различные маршруты будущего транзитного пути, в том числе и такие, которые Россию обходят стороной. Могли бы пояснить, насколько велики перспективы сотрудничества Китая именно с Россией и ЕАЭС?

- В своей концепции Шелкового пути Китай определенно не ставит на одну лошадку — ЕАЭС. Шелковый путь, эта концепция «Один пояс — один путь», как его называют в официальной китайской терминологии, — у него как минимум три вектора. Один — на запад, северо-запад, Евразийский союз. Второй — Южная Азия, Индия, Пакистан, Ближний Восток. И третье — Юго-Восточная Азия: Таиланд, Вьетнам, Филиппины и так далее.

Соответственно, здесь фигурирует в том числе и морская перевозка, а не только вариант строительства и модернизации железнодорожного пути на юг. Идея же трансъевразийского железнодорожного пути, который пойдет по Южной Азии, звучит очень фантастически, но, зная китайцев, нельзя исключать и такого варианта.

В общем, мы для них только один из этих трех вариантов. Поэтому мы свои ниши должны выбивать в условиях жесткой конкуренции, как и всегда.

Как уже было сказано, по нашим расчетам, порядка 4% оборота может приходиться на транзит через государства ЕАЭС. Это неплохо. Но в то же время следует помнить, что мы, на самом деле, больше заинтересованы не в том, чтобы через Россию и Казахстан со свистом проносились контейнерные поезда, а скорее в том, чтобы «расшивать» перевозки внутри континента, улучшать логистическую позицию российской Сибири, российского Урала, всей Центральной Азии.

Для нас, условно, контейнерные поезда, которые по регулярному расписанию идут из Лодзи в Минск, из Минска в Екатеринбург, из Екатеринбурга в Астану, из Астаны в Урумчи — выгоднее, правильнее, чем поезд, который идет сквозняком и нигде не останавливается. Стратегическая задача — расшить узкие места и улучшить логистическую позицию наших замкнутых регионов, тех регионов, которые не имеют выхода к морю. А это российский Урал, Сибирь и вся Центральная Азия.

Очень многое здесь зависит от того, какого уровня координации достигнут сами страны ЕАЭС между собой. Одна из самых проблемных точек — это фактическое отсутствие координации национальных транспортных стратегий. А ведь речь идет о коридорах, которые идут через государства, через несколько границ, и если их не координировать между собой на 20−30-летнюю перспективу, то колоссальные капиталовложения могут оказаться неэффективны.

- Можно ли говорить о каком-то наборе сценариев будущего ЕЭАС, либо по существу речь идет о едином варианте интеграционного взаимодействия, который заведомо задан и остается лишь воплощать его жизнь?

- На мой взгляд, будущее ЕАЭС многовариантно. Нет единого заданного вектора, нет гарантии успеха, и самоуспокаиваться здесь нет никаких оснований.

Мы изучили опыт 60 региональных организаций по всему миру, самого разного рода. Он свидетельствует о том, что организации, как правило, достаточно уязвимы в первую декаду своего существования, а потом уже институциональная инерция работает на них.

На мой взгляд, сейчас ЕАЭС как раз входит в первую волну трудностей своего развития. Последние пять лет все проходило очень успешно и быстро. Создана единая таможенная территория, работает единый таможенный тариф, таможенное администрирование на внешнем контуре, принято несколько общих политик, принят договор о ЕАЭС и два года уже как работает, функционирует общий рынок труда — один из двух такого рода в мире. Это серьезные достижения.

Но сейчас прогресс замедлился, и он не мог не замедлиться. После первого быстрого периода наступает период более медленного движения. Мы видим серьезные риски торговых конфликтов. За последние два года нам уже доводилось их наблюдать — один был связан с ростом российского экспорта на территорию Казахстана, когда был девальвирован российский рубль, другой был связан и до сих пор идет с проблемами транзита из Украины в Казахстан. Третий конфликтный узел сейчас разворачивается с Белоруссией.

Наверное, таких конфликтов будет много в ближайшие 5−7 лет. И тут важно отработать в Союзе инструментарий, механизмы, с помощью которых эти конфликты можно было бы разрешать. Здесь особенно важен конструктивный диалоговый режим, когда конфликты не выносятся в публичное поле, а решаются в рамках бюрократических процедур, межведомственных консультаций, где ЕЭК должна играть роль главного медиатора. От этих компонентов и будет зависеть, насколько торговые конфликты будут проходить болезненно или, наоборот, относительно безболезненно.

- Если рассматривать ситуацию в долгосрочной перспективе, возможен ли вариант создания единого валютного пространства на территории ЕАЭС? Есть ли риск для государств-участников в связи с потенциальным ограничением денежно-кредитной политики?

- Единая валюта и, соответственно, единый Центробанк сейчас, конечно, на повестке дня не стоят. Мы недавно провели исследование и выяснили, что если единая валюта будет создана сейчас, то это политическое решение окажет негативный эффект для экономики. В долгосрочной же перспективе есть вариант выйти на позитивный эффект при соблюдении ряда обязательных условий.

Для того чтобы вообще начать разговор о единой валюте, едином Центробанке, нужно, чтобы экономики стран-членов «шли в унисон», определенным образом синхронизировались по целому ряду критериев. А это не случится, пока не будет выполнено как минимум два условия.

Во-первых, синхронизация инфляции. Инфляция везде должна быть низкая и относительно неволатильная, колебаться в не очень широком диапазоне. Если это будет не так, то возникнет благоприятная почва для конфликтов — когда в одном государстве разгоняется инфляция, страна получает тем самым торговое преимущество во внешней торговле. Два года назад мы проходили похожую ситуацию — там, правда, была девальвация, но эффект схож.

Второе условие — дедолларизация экономик. Сейчас все экономики ЕАЭС, кроме российской, очень долларизированы. Доля долларов и евро в кредитах и депозитах составляет до 40% и 70% соответственно. В условиях, когда экономики долларовые, на них невозможно оказывать эффективное воздействие такими традиционными инструментами и политиками, как регулирование ставки процента, таргетирование инфляции.

Это две большие первоочередные задачи, но есть и ряд других проблем, во многом связанных с усилением взаимных инвестиций и взаимной торговли. Только после их решения, может быть, в перспективе 10 лет имеет смысл всерьез начинать политический диалог о глубокой валютной интеграции.

- Вы также затронули тему единого рынка труда ЕАЭС. Что можно о нем сказать по итогам прошедших двух лет?

- С начала 2015 года существует полноценный общий рынок труда между пятью странами ЕАЭС — никакие лицензии и никакие квоты на трудовых мигрантов не распространяются. Я считаю это большим достижением. На данный момент есть лишь два действующих общих рынка труда — ЕАЭС и ЕС.

Иностранец приезжает в другую страну ЕАЭС, заключает договор, работает, члены его семьи идут в детский сад и школу, получает страховку ОМС, ему начисляются пенсионные. Более того, сейчас согласован проект будущего договора о мобильности пенсий, который позволит частично пенсии «транспортировать» между странами. Это непростой вопрос из-за разного пенсионного законодательства стран союза, но частично эта проблема будет все-таки решена.

В общем, общий рынок труда пусть и не без проблем, но заработал. И это было видно уже в 2015 году. Количество киргизских трудовых мигрантов в Россию выросло на фоне кризиса, а количество таджикских — упало. Люди из одного региона с почти схожей квалификацией (у киргизов все-таки средний уровень знания русского языка выше). Это прямое следствие действия договора ЕАЭС.

- А каковы ожидания среди самих граждан стран-членов по дальнейшим перспективам Евразийского союза?

- Мы уже пять лет ведем проект «Интеграционный барометр ЕАБР», в ходе которого каждый год опрашиваем от тысячи до двух тысяч человек в каждой стране. В целом граждане традиционно поддерживают интеграцию. Но есть масса деталей, которые нужно очень внимательно мониторить, и потом соответствующим образом реагировать.

Цифры по 2016 году таковы: в Белоруссии ЕАЭС поддерживают 60% населения, в Кыргызстане — 81%, в Казахстане — 74%, в России — 69%, в Армении — 46%. В целом если брать средний уровень — это хороший уровень поддержки. Сравните со средними 51−52% поддержки в Евросоюзе. У нас же получается более 65%.

Но есть серьезные нюансы. Белоруссия традиционно демонстрирует уровень порядка 60%. Он, бывает, опускается и ниже. В 2016 году сильно упал уровень поддержки в Армении. На наш взгляд, это было связано с ростом цен на ЖКХ — сфера ЖКХ в Армении частично принадлежит российским компаниям, — а также с недовольством тем, что Россия не вмешалась активно в урегулирование конфликта в Нагорном Карабахе. Такие разовые факторы тоже влияют на ситуацию, но это не значит, что ими можно пренебречь — наоборот, к ним нужно относиться серьезно.

Любопытно, что граждане ЕАЭС сильно поддерживают возможность свободного передвижения. 80% респондентов выделяют это как главную причину для личной заинтересованности в ЕАЭС — возможность жить и работать, вести бизнес в любой стране. И любопытно, что 70−80%, в зависимости от страны, поддерживают идею заключения соглашения о свободной торговле и инвестиций также и с Европейским союзом. Население, несмотря на текущий политический кризис в отношениях с Западом, к такой перспективе в целом относится исключительно положительно.

Мы также изучаем, что происходит и за пределами ЕАЭС. Особенно важным здесь является Таджикистан, который, на наш взгляд, является единственным реалистическим кандидатом на вступление в Евразийский союз в краткосрочной перспективе. Там уровень поддержки идеи присоединения к ЕАЭС составляет около 70%, что, соответственно, создает комфортную среду для политических движений по этому вопросу.

Кроме того, у Таджикистана традиционно тесные торгово-инвестиционные связи с Россией и Казахстаном, общее членство в Евразийском банке развития, в Евразийском фонде стабилизации и развития, наконец, безусловно, трудовые мигранты. Денежные переводы, которые таджикские мигранты отправляют домой, равны примерно 40% таджикского ВВП, и эти переводы в основном приходятся на Россию. Таджикистан заинтересован в том, чтобы эти потоки не сокращались, а росли. Для этого вступление в ЕАЭС самый очевидный шаг. Но вместе с тем этот процесс никто не торопит — ни в Таджикистане, ни в Астане, ни в Москве. Ему дают развиваться своим чередом и не форсируют — и это очень правильно.

- Вновь переходя к более глобальным вопросам, могли бы также высказать ваше мнение по поводу деятельности президента США Дональда Трампа? Сейчас активно идут дискуссии по поводу его обещаний закрыть протекционистскими мерами крупнейший мировой рынок. Можно ли всерьез рассматривать такие риски? Как это может повлиять или даже вовсе переформатировать международную торговлю?

- Сейчас все задаются этим вопросом. Есть, конечно, несколько непонятных вводных, и главная из них — до какой степени будут реализованы инициативы администрации Трампа. Новый президент действует в жестких условиях сдержек и противовесов политической системы США, где на каждое его действие следует противодействие его противников.

Вместе с тем ко всему, что происходит в крупнейшей экономике мира, следует относиться предельно серьезно, и даже если протекционистские инициативы будут реализованы хотя бы частично, они могут серьёзно повлиять на ситуацию в мире.

Напрямую на ЕАЭС эти меры не повлияют никак. Но они могут повлиять опосредованно, и при этом сильно. Прежде всего — через наших крупнейших торговых партнеров, через Европейский союз и через Китай. Если растущий американский протекционизм снизит китайский и европейский экспорт, снизит рост ВВП этих регионов и их торговых потоков, то это повлияет, в свою очередь, и на объемы нашего экспорта к ним.

Второй канал — через снижение цен на сырье. Опять-таки если мировая экономика снизит темпы роста или скатится в рецессию, что является вполне реалистичным сценарием для 2018−2019 гг, то снизится и спрос на все наши основные сырьевые товары от нефти до руд черных и цветных металлов и даже зерна.

Мы, конечно, очень сильно завязаны на мировую экономику. В терминах теории международной торговли весь ЕАЭС представляет собой small open economy (малая открытая экономика) — на страны союза приходится порядка 2% мирового ВВП. Конечно, любые негативные тенденции если не напрямую, то опосредованно будут на нас очень сильно влиять. Это нам следует иметь в виду, и к этой вероятности следует относиться всерьез.

С другой стороны, действия новой администрации США открывают и определенные возможности. В январе Трамп подписал директивы о выходе из договора по Транстихоокеанскому партнерству. По Трансатлантическому партнерству переговоры также находятся в коме. Это для нас плюс, потому что оба эти соглашения, если бы они вступили в силу, переформатировали мировую торговлю целиком, и Россия с Китаем из этой схемы оказались бы полностью исключены.

Поскольку сейчас процесс по этим направлениям прекратился, есть некоторое окно возможностей для того, чтобы активизировать работу по соглашениям о торгово-экономическом сотрудничестве с разными партнерами, от Китая до всех стран, по которым сейчас идут же переговоры. Это Израиль, Сингапур, Сербия, сейчас перспектива открывается с Египтом и Южной Кореей, с Таиландом. Сейчас эта работа интенсифицируется, и это хорошо.

В то же время я думаю, что такое «окно возможностей» будет открыто не вечно. Мне кажется, работа по TTIP будет возобновлена года через 3−4. Было бы наивно предполагать, что она похоронена навсегда — слишком много интересов на нее завязано. Но так или иначе «окно» есть, и им надо пользоваться.

- Может ли в таком случае то же TTIP возродиться, но в каком-то обновленном формате? Возможны ли принципиально иные альтернативы развития событий? И что в таких условиях делать странам ЕАЭС?

- Есть такие варианты. Первый — это заключение Транстихоокеанского соглашения без США. 11 стран без Америки. Здесь есть экономический смысл, но это будет совсем другое соглашение, с совсем другим содержанием. По этой причине в этом случае придется всю архитектуру выстраивать полностью с нуля — то есть это опять процесс на 5−7 лет переговоров.

Второй вариант — ВРЭП, региональное экономическое партнерство вокруг Китая, которое строится в Восточной Азии. Там тоже пока все на уровне неких умозрительных конструкций, и рано говорить о каких-то конкретных шагах.

Большой вопрос, огромный вопрос — насколько России можно и нужно активно вписываться в эти конструкции в Тихоокеанском бассейне. Не готов ответить на этот вопрос, потому что здесь нужно проводить серьезные расчеты. Но как программа-минимум — нам следует добиваться интенсификации переговоров с отдельными странами. Это сейчас делается, работа резко активизировалась в 2016 году, и она, надеюсь, принесет определенные плоды в ближайшие два года.

Второй позитивный аспект заключается в том, что произошло довольно существенное снижение уровня защиты нашего рынка. Единый таможенный тариф в 2011 году, когда его вводили, составлял по средневзвешенному значению 10,6%. За последние два года он снизился и теперь достиг 6,7%. Такое снижение создает определенные риски, но риски эти прогнозируемые, потому что снижается тариф в соответствии с утвержденным в 2012 году расписанием.

В целом же тренд общей внешнеторговой политики ЕАЭС сейчас определенно радует — формируется глубинное понимание, что нельзя выстраивать «крепость Евразию», нельзя замыкаться в себе. У нас рынки на полтора триллионов долларов и 180 млн потребителей — в таких условиях не взрастишь конкурентоспособную отрасль, где есть высокая добавленная стоимость, высокая технологичность или необходимость встраивания в международные производственные цепочки. Не говоря уже об участии в идущих технологических революциях в биотехнологиях и робототехнике. Для передовых отраслей, особенно наукоемких, наш рынок просто недостаточен — экономия масштаба не достигается. Нам нужен глобальный рынок или как минимум рынок таких партнёров, как Китай или Европейский союз.

REGNUM. 17.02.2017