Центральная Азия: теория дезинтеграции

Фархад Толипов

Введение

В данной краткой статье я пытаюсь рассмотреть проблему, которую условно можно назвать теорией дезинтеграции. Это, конечно, не есть теория в строгом понимании этого термина, а определенный набор теоретических положений, которые служат для раскрытия причин и закономерностей уникального для региона Центральной Азии явления – резкого прерывания успешного начатого в 1991 году интеграционного проекта. Действительно, если мы хотим осмыслить перспективы интеграции в регионе и разработать концептуальные и практические предложения для возобновления этого процесса, нам следовало бы, прежде всего, фундаментально проанализировать, так сказать, движущие силы дезинтеграции.

Спектр теоретических инструментов исследования данной проблематики, как известно, широк – от школ политического реализма, либерализма и марксизма до новомодных подходов в рамках школы конструктивизма. Думается, не только процесс региональной интеграции/дезинтеграции требует критического анализа, но и того же требуют собственно теории, которые мы применяем для этого.

Рассмотрев теорию дезинтеграции, в следующей статье я постараюсь обсудить противоположную теорию – теорию интеграции в Центральной Азии, ибо нельзя дальше продолжать строить региональные отношения государств методом «втыка» без надлежащего теоретического и концептуального обеспечения этого проекта.

Эклектика в теории и политике

Четвертьвековая история становления и развития независимых государств на постсоветском пространстве дает нам серьезный повод подвергнуть ревизии некоторые теоретические положения и постулаты, используемые в исследовании пост-советской действительности. Пять государств Центральной Азии – Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан – за прошедший 25-летний период прошли довольно замысловатый путь, обозначив его пресловутым термином «переходный период». Это был переходный период, однако, не только для пяти стран региона, которые были заняты одновременно строительством своей государственности и региона, но и для внерегиональных держав, а также международных организаций, также занятых конструированием этих стран как индивидуальных субъектов и как группу государств, образующих единый регион.

Как при индивидуальном, так и при групповом рассмотрении искомых пяти стран обнаруживается довольно противоречивая реальность: столкновение вызовов современного мира – с одной стороны, и архаического национализма – с другой. Причем как вызовы глобализации, так и архаическое бытие были взяты общественным сознанием и национальными элитами, так сказать, в чистом виде – как идеальные типы и как исторические константы. Что же мы имеем в сухом остатке после 25 лет политологических изысканий и политических зигзагов? Мы имеем эклектическое смешение представлений, понятий, концепций, теорий – причем как устаревших, так и новых. В рамках краткого анализа я остановлюсь только на самых видных, доминирующих подходах к исследованию региона.

Обращает на себя внимание увлечение с первых лет независимости геополитикой в анализе постсоветской трансформации Центральной Азии. Выходит целый ряд работ по геополитике в Центральной Азии в духе классических геополитических школ мысли[1]. Представление и утверждение о геополитическом соперничестве великих держав в данном регионе стало непререкаемым тезисом, мантрой центральноазиатских исследований. Оседание такого представления в научном и политическом сознании отразилось на упражнениях по пресловутому балансированию государств Центральной Азии между великими державами.

Побочным эффектом подобных упражнений стало такое явление, как микро-геополитика малых государств Центральной Азии в их отношениях с исполнителями макро-геополитики, т.е. с великими державами, а также, что более важно, в их взаимоотношениях друг с другом внутри региона[2]. Увлекшись или артикулируя некие преимущества (чаще всего надуманные), предоставляемые им географией, руководства центральноазиатских государств стали обособлять свои территории и народы друг от друга. Каждое из этих государств стало изображать себя в качестве ‘моста’, ‘перекрестка’, ‘центра’, ‘острова’ и т.п[3].

Еще одной школой мысли, пришедшей в подмогу классическим школам, стал конструктивизм с его вниманием к социально обусловленным и субъективным идентичностям, ценностям, индивидуальным представлениям и т.д. Но и конструктивизм, первоначально, казалось бы, нащупав, где «собака зарыта» не смог переломить доминирующие школы мысли политического реализма и либерализма, поскольку поведение государств, которое мы изучаем, мало чем отличается от того поведения, которое давно описано в упоминавшихся выше классических школах. Ведь если конструктивизм берет за основу индивидуальные и социальные (элитные) конструкты, ценности и т.п. вещи, то эти конструкты и ценности должны были вывести нас на некий широкий спектр критической рефлексии, дискурса и, соответственно, действий. Но что мы видим? Дискурс о «национальных интересах», «балансе сил», «большой игре», новой «холодной войне» и т.д., что, собственно, было понятно и объяснимо как объект исследования всегда и без конструктивизма. Последний, по-моему, вряд ли потянет на статус новой более фундаментальной теории, хотя бы потому, что он не упорядочивает наши знания и подходы к предмету, а разлаживает их, якобы указывая на то, что один лидер может принять одно решение,исходя из «своих» взглядов и «идентичности», а другой – другое.

Старая советская поговорка о том, что «что бы мы ни строили, а в итоге получается Калашников» приходит на ум. Как бы мы ни смешивали теоретические принципы и ни стремились найти новые аспекты и закономерности изучаемого процесса, в итоге чаще всего получается продукт политического реализма (хотя я ему полностью и не привержен).

В результате, многие стали приписывать поведению центральноазиатских государств такие эпитеты, как проамериканская, пророссийская, проевропейская, прокитайская, проиранская внешнеполитические ориентации. Кроме того, многие исследователи региона механистически подошли к проблеме различия политических и экономических систем, которые были созданы за годы независимости в искомых государствах, к различию их интересов в региональных делах. Это нашло свое отражение в проблеме дуализмов, таких, как дуализм верховья-низовья рек; дуализм тюрко-персидских народов; дуализм оседло-кочевого образа жизни, дуализм демократии-автократии и др., которые якобы радикально разделяют регион и служат препятствием для его объединения[4].

Но мало кто обращает внимание на то, что собственно интеграционный процесс в Центральной Азии имеет внушительные активы, накопленные за прошедший период, а также на то, что интеграция оказалась искусственно прерванной.

Совместимость государство- и регионостроительства

Это тоже сложный вопрос, относительно которого упрощенные и стереотипные суждения о несовместимости этих двух кажущихся противоположными процессов вряд ли оправданы. В диалектическом подходе (а именно такой подход я предлагаю использовать в нашем анализе) они совместимы не только как единство противоположностей, но и как движение от простого к сложному и как циклический процесс взаимных переходов этих двух процессов на все более высокой степени своего развития.

Многие предрекали молодым центральноазиатским государствам судьбу ‘failed state’. Однако, такие «прогнозы» оказались несостоятельными. Все пять государств региона стали полноценными членами международной системы и вносят заметный вклад в формирующийся новый миропорядок. Теперь Центральной Азии предрекают судьбу, если так можно выразиться, ‘failed region’. Указывая на упоминавшиеся выше дуализмы, а также на то, что во всех государствах региона построены различные политические и экономические модели, многие утверждают, что эти государства все больше расходятся в региональных делах и что, следовательно, региональная интеграция в Центральной Азии невозможна.

Должен заметить, что до сих пор еще слабо исследована такая проблема, как тип постсоветских государств, построенных центральноазиатами, особенности политических и экономических систем, степень и особенности региональной взаимозависимости пяти стран. Многие исследования этих стран ограничиваются констатацией видимых на поверхности фактов, с акцентом на противоречия и конфликтный потенциал в их взаимоотношениях, тем самым порождая новые мифы о них.

Приведу пример, каковых много. Несомненно, судьба регионального сотрудничества и интеграции в решающей степени зависит от двух ключевых государств региона – Казахстана и Узбекистана. Это самые крупные, наиболее развитые в экономическом плане, наиболее сильные в военном отношении и наиболее стабильные в государственном управлении страны Центральной Азии. Казахский и узбекский народы – это два очень близких родственных народа.

Однако именно этим двум государствам Центральной Азии и в основном их лидерам приписывают сегодня скрытую борьбу за лидерство в регионе. Об этом пресловутом соперничестве пишут и говорят так много в разных политических и экспертных кругах, что в него почти уверовали в самих этих странах. Внешне кажущиеся очевидными признаки соперничества на самом деле не были никак материализованы в некие политические активы и односторонние преимущества той или иной страны в регионе. Более того, те, кто утверждает о соперничестве, не удосуживаются показать на конкретном примере, в чем же оно выражается, раздувая, тем самым, новый миф о регионе.

Лидерство Казахстана и Узбекистана не состоялось в институциональном смысле, так как эти два государства стремились к пресловутому лидерству ради собственных национальных, а не региональных интересов. Псевдо-лидерство Казахстана было искажено его, так сказать, эклектической многовекторной внешней политикой и желанием выглядеть лидером не только в Центральной Азии, но и в Евразии, Европе и Азии. А псевдо-лидерство Узбекистана застопорилось из-за его эгоистического изоляционизма в регионе и идеологически тенденциозной убежденности в самоочевидности своего лидерства. В результате, пожертвовав региональной интеграцией в 2005 году, когда была прекращена деятельность Организации Центрально-Азиатского Сотрудничества (ОЦАС), Астана и Ташкент, по сути, пожертвовали и своим региональным лидерством.

С начала эры независимости, государство-строение в Центральной Азии осуществлялось в очевидном контексте регионостроительства. Можно сказать, эти два процесса взаимно дополняли друг друга. Существовала даже не только эйфория независимости и суверенитета, но и сильный оптимизм относительно регионального политического объединения всех государств региона. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев эмоционально заявлял в апреле 2007: «Самым лучшим был бы Союз центральноазиатских государств, в которые я включаю Казахстан и Среднюю Азию… Нам сам Бог велел: 55 млн населения, нет барьера по языку, взаимодополняемая экономика, на одном пространстве, транспортные, энергетические связи. Этот регион может полностью обеспечить себя продовольствием, полностью обеспечить себя энергетикой и так далее. Даже рынок самодостаточный был бы. Спрашивается, чего еще надо?»[5] Оказалось, нужно еще кое-что.

Элитистская дезинтеграция

Именно потому процесс региональных взаимоотношений скатился с интеграционного на дезинтеграционный путь, что он был и остается элитистским по своему характеру. Элитистская составляющая региональных взаимоотношений стала преобладать над народной. Еще в начале эры независимости Первый президент Узбекистана Ислам Каримов в своей книге писал: «Эта интеграция всегда была и остается народной по своей сути… Отметим, что интеграция народов Центральной Азии – это не мечта или проект на будущее, это данность, это реальность, которая лишь нуждается в организационных и политических формах»[6]. (курсив автора – Ф.Т.) Однако народная по своей сути интеграция превратилась в элитистскую по своему характеру дезинтеграцию.

В рассматриваемых государствах застопорился процесс демократических реформ. Укрепление режима автократии в странах региона породил (точнее питал и укрепил) класс привилегированной национальной политической элиты как источника и опоры авторитарной власти. Именно этот класс и задействован в таких вещах, как создание национальных идеологий, переписывание национальных историй, сакрализация власти; создание национального капитализма; формулирование национальных интересов; возбуждение межэтнического напряжения; создание образа внешнего врага и т.д. и т.п.

Всякие дискуссии о целесообразности или нецелесообразности присоединения того или иного государства к той или иной международной или региональной структуре велись, а политические решения по этим вопросам принимались в явном отрыве от того, что мы называем народным волеизъявлением. Точно таким же образом было принято решение о прекращении деятельности такой уникальной интеграционной структуры, как ОЦАС. Таким же образом Казахстан и Кыргызстан, так сказать, не демократически вступили в Евразийский Союз. Кстати, замечено, что после остановки деятельности ОЦАС в регионе возрос конфликтогенный потенциал между центральноазиатскими странами.

Резюмируя, хотелось бы внести на обсуждение тезис, что ни ‘failed state’, ни ‘failed region’, а скорее, феномен ‘failed democracy’ является тем ключевым фактором, предопределившим судьбу интеграционного проекта в Центральной Азии. Уместно вспомнить для сравнения, в этой связи, что феноменальный успех европейской интеграции оказался обязанным во многом тому, что европейские страны были демократическими. Интересно сделать такое гипотетическое утверждение, что кризис и дискредитация демократических и либеральных ценностей в последнее время в Европе (в силу гипертрофированной формы их нынешнего воплощения) во многом стали причиной дезинтеграционных тенденций в рамках ЕС.[7] Интересно также заметить, что в свете кризисных явлений и ослабления европейского единства уже раздаются призывы к демократическому реформированию ЕС.

Я считаю, что существует строгая взаимозависимость между процессом интеграции государств и их демократическим политическим развитием. Кроме того, мало исследована проблема экономической взаимозависимости и взаимодополняемости стран Центральной Азии. Большинство работ, в которых поднимается эта тема, ограничиваются в основном констатацией различия экономических систем этих стран, малыми масштабами внутрирегиональной торговли и существованием искусственных барьеров для такой торговли. Но этого недостаточно для понимания перспектив экономического сотрудничества в рамках региона, тем более, что еще в начале 1990-х уже было провозглашено о создании единого экономического пространства и совместных консорциумов. Все этого требует более тщательного рассмотрения.

Заключение

Сегодня мы можем наблюдать множество взаимно переплетающихся вопросов о сущности, характере и направлении развития региональных отношений в Центральной Азии, начиная от географических пределов понятия Центральная Азия, кончая вопросом о взаимозависимости и «взаимонезависимости» для перспектив объединения.

Макро- и микро-геополитика стала серьезным испытанием для государств данного региона, заметно усложнившим процесс нормального развития региональной интеграции. Важно понимать, что при анализе (геополитического) поведения государств Центральной Азии, следует не только искать причины и закономерности того или иного поведения этих государств как производной идентичности и (субъективной) воли своих лидеров и политических режимов но и международные системные и структурные причины и закономерности, вызывающие такого поведения. Проще говоря, Узбекистан или Казахстан или другое государство региона строит свою специфическую региональную и особенно международную политику не исключительно по воле своих президентов, но и потому, что в такое положение их ставят характер формирующегося нового миропорядка, поведение великих держав, а также особенности незавершенной еще геополитической трансформации постсоветского пространства.

Теоретический арсенал центральноазиатских политических исследований также требует совершенствования. Ни политический реализм, ни либерализм, ни конструктивизм не могут пока предоставить лучший метод исследования, и нужен, как мне представляется, более диалектический подход к этим исследованиям.

Ссылки:

[1] См. Например: Banuazizi A. and Weiner M., eds., The New Geopolitics of Central Asia and Its Borderlands (Bloomington: Indiana University Press, 1994).

[2] Tolipov, F. “Micro-Geopolitics of Central Asia: A Uzbekistan Perspective”, Strategic Analysis, Volume 35 Issue 4, July 2011.

[3] Толипов Ф. «Микро-геополитическая семиотика Центральной Азии: перекрестки и мосты» // Центральная Азия и Кавказ, Т.18, Вып.2, 2015.

[4] Относительно полный анализ дуализмов представлен в работе группы экспертов “Almaty-Club” «Пять государств и/или один регион? Национально-региональный дуализм в Центральной Азии». – Алматы: Фонд им. Ф. Эберта. – 2015.

[5] Интервью Президента Казахстана Н. Назарбаева от 12.04.2007                                                             http://www.ng.kz/modules/newspaper/article.php?numberid=21&storyid=1201

[6] Каримов И.А. Узбекистан на пороге XXI века: угрозы безопасности, гарантии и условия прогресса. – Т.: «Узбекистан», 1997. – 310.

[7] Этот вопрос требует, разумеется, отдельного обсуждения и анализа. Ограничусь лишь указанием на то, что в Европе наметился кризис либеральных ценностей, который ударил по основам европейского единства. Выход Великобритании из состава ЕС с последующим всплеском общественного недовольства в самой Великобритании таким решением и обострением шотландского сепаратизма в пользу ЕС – это лишь «верхушка айсберга», название которого — кризис либерализма и демократии.

Caa-network.org. 26.01.2017