Три бюджетные ловушки: как российские власти забыли про экономику
Константин Гаазе
Верстка бюджета на предвыборный 2017 год в целом закончена. Колесо бюджетного процесса в этот раз проворачивалось медленно и со всей возможной театральностью: весной Минфин пугал коллег по кабмину надвигающимся концом света в виде исчерпания резервов, летом, заламывая руки, обрубал по кусочкам социальные обязательства, но так, чтобы не слишком навредить думским выборам. Потом наступил момент истины: Минфин перешел в наступление и сделал все то, что планировал. Расходы будут фактически заморожены на три года, в приоритете — удержание дефицита и плавное замещение части резервов, за счет которых финансируется этот дефицит, заемными средствами.
Главной чертой и экономической политики, и бюджетного процесса в этом году стало окончательное превращение роста ВВП в технический параметр балансировки расходов и доходов казны. Достаточно вспомнить ту скорость, с которой менялись прогнозы. Согласно опубликованной «Ведомостями» таблице, с 16 сентября по 17 октября прогноз по росту ВВП сделал странный кульбит. Сначала ожидания на три года вперед выглядели так: 0,6%, 1,7% и 2,1%. Затем прогноз снизили до 0,2%, 0,9% и 1,2%. Но после серии энергичных совещаний у президента все вернулось к более оптимистичной версии. Чем объяснялся приступ пессимизма и как его удалось побороть, не вполне понятно. Из таблицы видно, что чиновники «подкрутили» прогнозы по реальной зарплате и реальным доходам (они чуть подросли за месяц) и прогноз по курсу рубля: почему-то при сохранении цены на нефть $40 за баррель за три года он должен снизиться почти до 69 руб. за $1 в 2018 году и до 71 руб. в 2019 году.
Эти манипуляции позволяют заключить, что рост не является приоритетом для президента, правительства и ЦБ. Рост сегодня просто цифра в таблице, которую можно менять в зависимости от оценки дефицита и расходов. Почему так вышло? Оставляя в стороне вопрос о политической ответственности за излишний оптимизм или излишний алармизм конкретных чиновников или ведомств, а также проблему отсутствия «большой» экономической стратегии, можно назвать три политические проблемы, подавляющие, кажется, единственный нескомпрометированный фактор роста — внутренний спрос. Каждая из этих проблем признана чиновниками в каком-то смысле неизбежной, но не критической. Однако вместе они не оставляют пространства для роста спроса. Для простоты назовем каждую из этих проблем «ловушкой» и добавим фамилию политика, чьими стараниями эта «ловушка» подавляет спрос.
«Ловушка» Медведева
Премьер Дмитрий Медведев — последовательный сторонник бюджетной консолидации, парадоксальным образом не менее, а может, и более эффективный, чем Алексей Кудрин. Еще до начала эпопеи с санкциями и падения цен на нефть виновником кризиса называли премьера и его команду: они в 2013 году продавили слишком жесткий бюджет и «схлопнули» неустойчивый рост. «Коктейль Медведева» выглядел и до сих пор выглядит так: оборонные расходы растут, социальные выплаты стагнируют, реальные расходы на образование и медицину сокращаются. На бумаге денег на зарплаты бюджетникам, пенсии и социальные выплаты не становится меньше. Но в реальности правительство из-за «майских указов» все больше тратит на рост зарплат и все меньше на социальные выплаты. То же, разумеется, происходит и в регионах.
В результате получается следующее. По данным аналитического центра при правительстве, число получателей денежных пособий в регионах увеличилось за десять лет в четыре раза — с 6,6 млн до 25,4 млн человек. Количество программ материальной поддержки выросло почти втрое: с 8 до 21. Объем социальных выплат все это время рос не за счет «адресности» (меньше выплат большего размера), а за счет увеличения количества получателей. В 2013 году правительство начало подрезать расходы, мобилизуя средства на «майские указы» президента. Регионы тоже перестали увеличивать выплаты. Учителя и врачи нищими не были, и до «майских указов» так или иначе их причисляли к среднему классу, пусть и в широком понимании. А вот получатели пособий из просто бедных превратились в нищих. Сегодня, по данным Института социальной политики ВШЭ, почти 70% семей, относящих себя к бедным или крайне бедным, получают только социальные выплаты, пенсии или пособия. Правительство, таким образом, не подняло общий уровень жизни граждан, а разрушило созданные им же жизненные уклады «социальщиков». До начала борьбы с бюджетным дефицитом, «майских указов» и милитаризации бюджета эти 25 млн человек были стратегическим резервом потребительского спроса: рост их уровня жизни, пусть медленный, разгонял или хотя бы поддерживал этот спрос. Но теперь они откинуты в нищету, а это другое экономическое поведение и другие приоритеты.
«Ловушка» Силуанова
Минфин бьется за сбалансированность бюджета, имея в виду, что бюджет — это некая виртуальная точка равновесия в треугольнике «резервы — оборонные расходы — социальные обязательства». Каждый следующий бюджет получается в результате все более виртуальным: на бумаге на все хватило, пусть и со скрипом, в жизни же денег все меньше и меньше. При этом Минфин не отказывается от конструкции Бюджетного кодекса, которая проектировалась в других условиях, если не в другой стране. Что получается? Муниципалитетам по всей России не хватает средств на инфраструктуру и социальные объекты. Но при этом бюджетные правила не позволяют им решать проблемы в складчину: вместе строить школы или ремонтировать больницы, которые могут быть рассчитаны на несколько поселений, скидываться на дороги или котельные. Ситуация доходит до абсурда: несколько муниципальных образований, граничащих друг с другом, давно образуют агломерацию, но не могут вместе построить, например, завод по сжиганию мусора. У строительства такого завода в каждом поселении нет экономического смысла, а вот вместе они могли бы потянуть проект. Но это невозможно. Слепое территориальное планирование, осуществляемое из Москвы, превращает территорию страны в набор изолированных единиц, которые не имеют права на хозяйственную кооперацию. Чтобы такое право появилось, нужно писать новый Бюджетный кодекс, но Минфину откровенно не до этого.
То же происходит с проектами, чей жизненный цикл выходит за рамки календарного года. Бессмысленно просить деньги на дорогу, которую нужно строить два или три года. Нужно нарезать проект на годовые отрезки. Понятно, что никакого планирования не получается: бюджетная трехлетка имеет какое-то политическое значение в Москве, но не на местах, там живут от 1 января до 31 декабря. Это одна из причин плачевного состояния муниципальной инфраструктуры: дело не только в деньгах и воровстве. Правила подавляют любую инициативу и уничтожают возможность маневра. Муниципальные власти похожи на отца семейства, который делает дома мелкий ремонт по принципу «потом переделаем». Это «потом», разумеется, никогда не наступает. При этом налоговые льготы, изъятия щедро сыплются на головы умелых федеральных лоббистов. У муниципалитетов лоббистов нет. Если бы их инициатива не была скованна, они бы стали существенным драйвером внутреннего спроса. Но возиться с ними у Минфина нет времени и желания.
«Ловушка» Набиуллиной
Банк России последовательно борется с инфляцией, аналитики говорят, что таргет — 4% — может быть достигнут уже в 2017 году. Но появилось неожиданное препятствие: драматическое сокращение российского среднего класса, который, с одной стороны, чувствителен к изменению процентных ставок, с другой — благодаря «весу» в экономике заставляет бизнес учитывать свои потребительские предпочтения. Чем меньше средний класс, тем труднее влиять на инфляцию за счет ставок, пишут экономисты ЦБ. Вопрос «куда делся средний класс?» задавать бессмысленно, но имеет смысл другой вопрос: «что сделал Банк России, чтобы его поддержать»? Как минимум ничего. Как максимум многое, чтобы этот средний сократился. ЦБ начал в 2013 году борьбу с «перегревом» на рынке потребительского кредитования, хотя банкиры тогда говорили, что «перегрева» нет и еще долго не будет, во многих развивающихся странах кредитная нагрузка на граждан намного выше, чем у нас. Средний класс в России в тот момент был «средним» авансом: по уровню потребления относительно других групп российского общества, а не развитых стран. Сжатие кредита, а затем последовательная борьба с инфляцией, которая еще сильнее задрала ставки, уничтожили этот аванс. Средний класс стремительно обеднел и, не имея подушки безопасности в виде банковского кредита, начал создавать эту подушку сам — в виде долларовых, а затем рублевых накоплений. Потребительский спрос, таким образом, оказался подорван дважды: сначала в 2013-м, а затем в 2015 году.
Теперь сами эти накопления являются проблемой: Банк России говорит, что главный риск на 2017 год — структурный профицит ликвидности, который появился в том числе из-за нежелания граждан и бизнеса тратить и инвестировать. Профицит может привести к снижению ставок по кредитам (гражданам прежде всего) и разогнать инфляцию. У банков слишком много денег, поэтому ЦБ и Минфин с помощью согласованных действий будут абсорбировать их излишки. Инфляция, может быть, и опустится до 4%, но без кредита никакого потребительского спроса не будет. Подавленная инфляция — это, конечно, достижение, но если потребительский спрос не восстановится, толку от этого достижения будет немного. Инвестиции сдерживает не только (возможно, не столько) высокая инфляция, сколько неопределенность ситуации в экономике, которая возникает в том числе из-за подавленного внутреннего спроса. Стоит ли упираться в показатель 4% и держать искусственно завышенные ставки по потребительским кредитам, если стабильному снижению инфляции препятствует не только профицит ликвидности, но и высокое и постоянно растущее неравенство, являющееся в том числе следствием политики Банка России?
РБК. 20.10.2016
