Россия не изменяет себе
Кризис заставил все ведущие страны активно заняться хозяйством. Идет работа с инвестициями, укрепляется финансовый контроль, президенты Б. Обама и Н. Саркози выступают с блестящими речами о новой роли науки в посткризисные годы и подкрепляют их огромными дополнительными вливаниями в отечественные НИОКР.
Не изменяет себе только Россия.
Под грохот «модернизационной» риторики мы внезапно втянулись в тягучую муть застоя. Второй раз на памяти живущего поколения. Самое время поразмышлять об особенностях застоя «брежневского», о том, что ему предшествоdало, и почему он случился, а также об отличиях нынешнего «периода стабильности» от 70-х годов.
Накануне брежневской эпохи в стране возник небывалый дотоле энтузиазм по поводу вдруг открывшейся возможности – построить социализм с подлинной раскрепощенностью мысли и духа, с творческим запалом. Страх ушел в период «оттепели»: Н. Хрущев, я думаю, сумел уловить настроения людей, жаждавших не только справедливости, но и свободы.
Пришла полоса «романтизма», в обществе повеял свежий ветерок. Люди, их лица стали другими. Время было удивительное. Литература, кино, театр – везде расцвет, весна. Непривычное ощущение открытости, массовый наплыв иностранцев, подоспевший в 1957 г. Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Все было ново, разжигало любопытство и воображение. Мощным катализатором ворвалась иностранная литература: Э.-М. Ремарк, Э. Хемингуэй – эти имена в значительной степени формировали мировоззренческие взгляды молодых интеллектуалов.
«Ожила» и обратная сторона той же медали. Наша культура, литература стали заметными участниками формирования международных и тем более внутренних общественных настроений. Для меня чрезвычайно значимыми оказались «Звездный билет» В. Аксенова, «…И комиссары в пыльных шлемах» Б. Окуджавы, «Уберите Ленина с денег…» А. Вознесенского.
Может показаться странным, но в те годы чистоган, деньги презирались, как и вообще мещанские интересы, – все эти безобидные, в общем, но «мешавшие» новому оптимизму строителей, несомненно, успешного и небывалого будущего слоники, занавесочки... И жизнь на самом деле менялась: мы выходили из бараков, мы смотрели фильмы итальянского неореализма, наш строй становился все более социальным. Бурно развивался тот слой, который мы назвали бы, по представлениям того времени, «средним классом»: квалифицированные рабочие и инженеры, конструкторы и учителя, геологи и летчики, врачи и ученые. Интеллигенция – «обычная» интеллигенция, устремленная в творчество, становилась героем и кино, и стихов, и каждодневных разговоров. И мечтаний тоже. Тотальное желание молодых стать космонавтами было символом эпохи, нацеленной к прорыву в неизведанное. Сейчас кажется удивительным: полет Ю. Гагарина по- настоящему стал для всех нас одним из самых счастливых дней. По радостным переживаниям он был сопоставим разве только с Днем победы в 1945-м…
Возникло общее ощущение, даже уверенность, что строится социализм с человеческим лицом. И когда сегодня говорят, что в это «строительство коммунизма» народ якобы не верил, – это неправда. Да, и интеллигенты, и «рабочий класс» над этим подтрунивали. Но посмеивались «по-домашнему» беззлобно – над сроками, над их неуклюжей бюрократической конкретностью. Сейчас говорят, что народ рвался в капитализм, а начальство не пускало. Но такого вовсе не было. И в предзастойный период, и после застоя, в начале перестройки, у народа не появлялось мысли освободиться от социализма, было желание сделать его человечным, приспособленным к жизни.
Но смена курсов, руководства, политики почему-то гасила настрой массового воодушевления. Мы начинали в 1961 г., да и в более ранние годы, с поразительного ощущения: нам повезло, что мы родились в такой стране! Что не в Америке или Африке! А вот через семь лет, в 1968 г., многие уже задавали себе вопрос: «За что нам так не повезло – жить в этой стране?».
Застой стал прологом того, что в конечном счете привело к разрушению советской системы. Но заметим – ясна была цель, а пути и методы неведомы. Да и сам Н. Хрущев тормозил движение к свободе и демократии. Взять хотя бы известную историю с выставкой в Манеже. После снятия Н. Хрущева началась подспудная реабилитация И.Сталина. Была взята установка «на стабильность», и в результате все изменения априори оказывались контрпродуктивны. Атмосфера жизни стала сгущаться, возвращалось двоемыслие, жесткое усиление цензуры. Но в развитии творчества наблюдалась странная закономерность: чем жестче была диктатура, тем сильнее расцветали культура и искусство.
А теперь зададимся едва ли не главным вопросом: чем застой не устраивал большинство людей? Наша страна неоднородна, Москва и Ленинград очень сильно отличались и отличаются от остальной России. Экономика была распределительная, полстраны жили в малых городах и деревнях, а там вообще деньги были не слишком нужны. Но магазины Москвы и, скажем, Вены в конце 50-х – начале 60-х годов по набору продуктов мало чем различались.
Это не означало, что не было дефицита: директивная плановая система неизбежно его порождает. Централизованный план может работать, когда необходимо мобилизоваться и выжить. Но как только положение улучшается, и начинает расти разнообразие в потребностях, директивное планирование оказывается несостоятельным. Рынок, где цена играет и информационную, и стимулирующую функцию, гораздо быстрее реагирует на изменяющиеся индивидуальные запросы.
Чем разветвленней потребности, тем больше сбоев у плановой экономики. Рынок любит капризных, он навязывает капризы. План же – занудное постоянство, в каком- то смысле «господство прошлого над будущим».
Между тем эти-то проблемы в период «застоя» не решались, что многие понимали и хотели изменить ситуацию, – но только ничего не меняя. И это главное в «застое»: симулирование развития, изменений, прогресса. Верхушка страны хотела и власть сохранить, и заинтересованность у «рядовых» граждан создать – для чего проводилось постоянное «вбрасывание» новшеств. Но поиски шли формально. Люди, однако, сразу все понимали, «по существу результата».
Вот еще одно противоречие той системы: деньги в стране были разные. У граждан были рубли, которые мы формально могли потратить на что угодно, но этому мешал дефицит, а у предприятий были жесткие ограничения – на что и как можно потратить те или иные суммы из того или иного целевого фонда… Все реформы 70-х годов были своего рода «симулякрами эпохи». Сейчас их не меньше, и получается – как при всяком повторе – фарс, карикатура.
Безусловно, ученые и раньше, и сейчас пытались и пытаются что-то сделать, посоветовать, но наши предложения оставались и остаются гласом вопиющего в пустыне…
В настоящее время в России тоже застой. Но «стабильность» сейчас стала весьма специфической: сохранение себя во власти. Сегодняшний застой – это результат инфантильного, догматического действия властей и примитивизма мышления новоиспеченных «хозяев жизни», порожденных 90-ми годами прошлого века.
Что собственно тогда произошло? Крикливая часть наивной московской интеллигенции, которая оказалась приближена к власти в конце горбачевского – начале ельцинского периода, убедила народ, даже тех, кто не хотел рыночной «свободы», что разрушение Госплана обеспечит всем много разной колбасы. Крикуны не только плохо знали, о чем лепечут, но и не были знакомы с чувством ответственности. Не надо сбрасывать со счетов и влияние Запада. Перефразируя строку известного стихотворения, можно сказать: «Мы так вам верили, товарищ Запад, как, может быть, не верили себе». Сегодня не все помнят, что праволиберального советника российского правительства той эпохи Дж. Сакса тогда чуть ли не боготворили. А нас обводили вокруг пальца.
Однако спросим о важном: было ли в «том застое» что- то, чего не хотелось утрачивать, и чем он отличался от застоя нынешнего?
Надо признать: раньше, при всех недостатках, мы имели полный хозяйственный комплекс. Экономика не была демократической, но природа ее была социальной. И что очень важно: она устраивала людей. На всех не всегда хватало сосисок. Однако при этом были многие нужные продукты, голод и нищета не были спутниками «советского образа жизни».
Мы сегодня знаем, что социальная справедливость – это не равенство в нищете, а разумная мера дифференциации зажиточности. Да, талантливый менеджер, инженер, ученый должны жить лучше, чем бездельник. Но мы понимаем: люмпенизация миллионов людей, нищенские зарплаты учителей и других представителей «рядовой» интеллигенции при нарастании слоя долларовых миллиардеров – это путь не к стимулированию активного творческого труда, а к экономически неэффективному и социально несправедливому типу общества. Самая главная трагедия сегодняшнего бытия – чудовищное расслоение, когда 10% живут нормально, а 70% – выживают. Государство хочет избавиться от социальных обязательств в науке, в образовании. Для нас это путь к научно-технической, социальной и экономической деградации, к утере нашего суверенитета. Вот и главный урок «застоя»: недопустимость утраты социальной ориентации экономики.
Другой важнейший вывод касается культуры: несмотря на почти всеохватывающее идеологическое давление, люди тогда жили в культурном диалоге. Это было высоким достижением всей советской эпохи, в первую очередь – «предзастойной», но и в брежневский период культура была очень значимым компонентом жизни советского человека. Сейчас по этому поводу заметна ностальгия.
Витрины «нового застоя» – намного красочнее, чем 40 лет назад, – и тем сильнее потрясает открывающаяся за ними пустота. Напомним: перестройка началась не из симпатий к капитализму, а от всеобщего равнодушия, воцарившегося в обстановке отсутствия живых идей и реального движения вперед. Но тогда было что перестраивать. К чему дело придет сейчас?
Руслан Гринберг
